– Да. Пожалуйста, садитесь.
Она указала ему на один из простых стульев. Рэдборн сел и положил альбом на стол. Эвьен Апстоун повернулась к Бреган.
– Заваришь нам чаю, Бреган? И, может быть, сбегаешь в дом за каким-нибудь угощением? – Она виновато улыбнулась Рэдборну. – Мы только переехали, боюсь, мне нечего вам предложить.
– Ничего страшного. Я ведь завтракал.
– А я нет, – ответила Эвьен и засмеялась; Рэдборн заметил, что у нее раскраснелись щеки.
– Доктор Лермонт вас не кормит?
– Кормит, но с утра у меня не было аппетита. Ночью я проснулась и почувствовала, что заболеваю. Доктор Лермонт сделал мне укол, чтобы я лучше спала. Признаться, здесь аппетит у меня неважный – думаю, это из-за постоянных ветров.
Эвьен повернулась к маленькому окошку.
– Ночью вой ветра мешает мне спать. – Тут она с улыбкой взглянула на Рэдборна. – Но может, у вас сон покрепче моего.
Бреган поставила на стол принадлежности для чая, затем налила в железный чайник воды из кувшина и повесила его над огнем. Доставая чашки и блюдца, она то и дело косилась на Рэдборна. Он выпрямился и кашлянул.
– Видите ли, доктор Лермонт просил меня проведать вас и узнать, как вы тут обживаетесь. Вижу, что все хорошо.
Он умолк. Эвьен Апстоун, сидевшая в противоположном конце комнаты, вдруг выпрямилась, как штык, и уставилась на него. В отсветах пламени из очага ее глаза сияли, точно подсвеченные солнцем листья березы, причем казалось, что в них нет зрачка. Волосы она собрала на затылке в рыхлый пучок, но, когда Рэдборн посмотрел на нее, они вдруг, в один миг, рассыпались каштановыми волнами по плечам.
Осенние листья, подумал он, и ему сдавило горло.
– Мисс Апстоун, – начал он.
– Смотрите-ка. – Она не сводила с него взгляда – странного, пустого взгляда, как у задумавшегося ребенка. – Бреган несет нам чай.
– Да, мисс. – Бреган поставила на стол поднос и полуприсела в реверансе, повернув голову так, что уцелевшая половина ее лица расплылась в хитрой улыбке. – Сбегаю в дом и принесу вам завтрак.
Она вышла, и в открытую дверь хлынул чистый прохладный воздух. Рэдборн сидел, дожидаясь, пока Эвьен Апстоун разольет чай, но та лишь молча глядела на него. Спустя минуту она кивнула ему на стол.
– Прошу вас, – с улыбкой сказала она.
Он смущенно встал. Подавать гостям чай – женское дело, но мисс Апстоун, очевидно, привыкла, чтобы ей прислуживали.
– Э-э, мисс Апстоун? Не желаете ли чаю?
– Да, пожалуйста, – ответила она.
Он принялся разливать чай по чашкам и тут же расплескал его по столу. Эвьен этого как будто не заметила. Ни сливок, ни сахара не оказалось, а сам чай горько пах сырым миндалем. Эвьен не вставала с кресла и ждала, когда ей принесут чай, а потом в один присест выпила всю чашку.
– Ах! – воскликнул Рэдборн. – Обожжетесь!
– Нет, не обожгусь. – Из ее рта вырвалась крошечная струйка пара. – Он не такой уж и горячий. На вкус, правда, не очень.
– Простите. – Повозившись с чашкой, он осторожно попробовал напиток. – Фу! Ну и гадость! – Он поморщился. – Я, наверное, как-то его испортил, пока наливал.
– Это неважно. – Она встала, подошла к столу и налила себе вторую чашку. – Он теплый. Это главное.
На сей раз она пила медленно, одарив Рэдборна заговорщицкой улыбкой. Тот улыбнулся в ответ и допил свою чашку. Когда Эвьен налила ему еще, он засмеялся, но все же выпил.
– Итак. – Она отодвинула чашку с блюдцем и потянулась за его альбомом. – Можно взглянуть?
– О да. Но я попрошу вас об ответной услуге. Можно? – Он показал на стопку акварелей на столе.
– Конечно, пожалуйста.
Она томно взмахнула рукой. Зеленое пламя засветилось в венках на ее кисти, бронзовея промеж пальцев. Рэдборн ощутил жжение на языке и слабый привкус меди. Тут же вспомнилось хитрое выражение лица Бреган, и как она возилась с чайником…
– Чай, – с трудом выдавил он. – Отрава. Она нас отравила.
Эвьен подняла глаза от страниц его альбома и улыбнулась.
– Что вы! То был не яд, а лекарство.
– Но… – Рэдборну было трудно говорить; комната как будто стала меньше. – Но я не болен!
– Вы видите то, чего не видят остальные. – Она показала ему изображение человека, из глаз которого струились пчелы, а изо рта вместо языка торчала оса. – Я тоже.
Ее улыбка стала шире.
– Идемте, – сказала она, вставая. – Прогуляемся.
– А вам разве… дозволено?
Эвьен взяла его ладонь и прижала к своим губам.
– Нет. – Она открыла рот и обхватила губами кончики его пальцев. – Но мы пойдем все равно.
С этими словами она вышла за дверь, в серо-зелено-серебристый мир. Рэдборн, пошатываясь, вышел следом. Сердце колотилось, его всего трясло, как от столбняка, одна за другой накатывали волны тошноты. Он беспомощно подумал, что надо позвать доктора Лермонта.
Однако дом оказался невероятно далеко – его почти не было видно, – а потом и вовсе исчез.
– Постойте… мисс Апстоун, прошу, подождите!..
Далеко впереди стремительно шагала по серому склону женщина. Юбка ее раздувалась, длинные волосы трепал ветер. Рэдборн побежал за ней, умоляя вернуться, остановиться, остановиться.
– …прошу вас, стойте! – Он выбился из сил; тошнота отступила, но отдышаться удалось не сразу. – Мисс Апстоун?
Вокруг расстилалась открытая пустошь. Эвьен нигде не было. Очень далеко, быть может, в полумиле отсюда, вспарывал море иззубренный сарсинмурский мыс, над особняком кружило несколько чаек. На фоне неба вырисовывались очертания маленького домика. Вдруг кто-то быстро прошел по траве в сторону домика. Красное солнце висело низко, почти над самым горизонтом.
– Мисс Апстоун! – крикнул Рэдборн.
Как он здесь очутился?
Память отшибло. Он облизнул губы и почувствовал на них соль, а на языке – привкус золы. Либо в чай подмешали снотворное, либо он по какой-то иной причине потерял счет времени и потому к вечеру оказался здесь, на пустоши, продуваемой злыми ветрами. Рэдборн провел рукой по лицу и ощутил, что оно покрыто пóтом и чем-то липким.
Кровью? Он осмотрел руку – нет, крови не было. На обуви запеклась корка из грязи, песка и черных водорослей. Сняв с ботинок несколько таких прядей, он выпрямился. Человек у домика мог быть только доктором Лермонтом. Страх и чувство вины окончательно привели Рэдборна в чувство; уже во второй раз он не справился со своими обязанностями! Он быстро пошел в сторону Сарсинмура. Ледяной ветер дул с запада, донося запахи взморника и торфяных пожаров. Рэдборна била дрожь, и он стал размахивать руками, чтобы немного согреться. Под ногами трещали сухие вайи папоротника-орляка.
Он шел и шел, ничуть не приближаясь к месту назначения. Сарсинмурские утесы оказались куда дальше, чем он думал. Рэдборна начинало лихорадить; голова пульсировала болью и надувалась, как дряблый воздушный шар. От нестихающего ветра так болели уши, что ему пришлось зажать их руками и так идти дальше, подобно человеку, только что пробудившемуся от ночного кошмара. Пальцы занемели от холода, и он спрятал руки в карманы.
Тогда-то он и услыхал музыку.
Играли на свирели. Звучали высокие, ясные переливы, похожие на птичью песню. Мелодии не было, лишь повторялись одни и те же приятные ноты – будто музыкант снова и снова наигрывал гаммы.
Постепенно звуки становились заунывными, даже меланхоличными. Рэдборн знал, что ни одна птица так петь не могла.
Он замер, прислушался, окинул взглядом пустошь, но никого не увидел. Силуэт человека на мысе давно исчез. Мертвая трава под ногами неумолчно шуршала и шипела под порывами ветра. Свет заходящего солнца казался холодным и резким. Тени, змеившиеся по земле, были черными, как и отбрасывающие их жухлые ветви терновника. Груда камней неподалеку, казалось, парила над желтыми зарослями утесника.
– Господи, – прошептал Рэдборн.
Пейзаж внезапно показался ему до боли, до одури знакомым. Рэдборн с ужасом вспомнил рисунок Эвьен Апстоун в кабинете доктора Лермонта: эскиз Эвьен Апстоун с черными колоннами, парящими над пустырем.
Он сломя голову кинулся к мысу, не глядя под ноги и то и дело спотыкаясь о камни и ветви терновника.
Музыка не умолкала. В причудливом контрапункте с зыбким пением свирели зазвучали голоса: высокие, ровные, монотонные. Слов будто бы не было. Рэдборн осмотрелся и никого не увидел, однако музыка ему совершенно точно не чудилась. Мало того, она становилась громче. Рэдборн побежал зигзагом, надеясь избавиться от преследователей, но тщетно: музыка раздавалась уже прямо у него за спиной. Он резко развернулся: никого.
Сарсинмур теперь остался позади, а впереди виднелась Тревенна. Мог ли звук доноситься оттуда: из церкви или со школьного двора? Час уже поздний. Поют вечерню?
Однако ветер дул с запада, а музыка звучала повсюду, со всех сторон, била по ушам подобно набату, заглушая все остальные звуки, даже вой ветра, рев моря и его собственное дыхание. Рэдборн с криком повернулся к Сарсинмуру и побежал.
Не одолел он и пятидесяти шагов, как появились они. Сперва пес – он часто дышал, скачками взбираясь на пологий холм левее Рэдборна, покуда не поравнялся с ним. Зверь был невиданных размеров: если поднять его на задние лапы, он оказался бы выше него. У пса была длинная черно-белая шерсть, заостренная морда и приоткрытая, словно в усмешке, пасть. Когда он поднял голову и посмотрел на Рэдборна, тот увидел круглые глаза со зрачками цвета торфяной воды; белки в сравнении с темной радужкой туманно сияли. Пес смеялся над Рэдборном.
Рэдборн охнул. Зверь был так близко, что он чувствовал рукой его жаркий бок. Затем пес, не прибавляя шагу, обогнал его: черные лапы резали утесник, как ножницы.
– Ragresek brathky,[52] – прокричал голос; Рэдборн обернулся и опять никого не увидел. – Ragresek brathky! – вновь раздался крик, на сей раз так близко, что зазвенело в ушах.
Рэдборн рухнул на землю и кубарем пролетел несколько ярдов вниз по склону. Камни и ветви утесника цеплялись за одежду; наконец он замер рядом с еще цветущим кустиком верес