Где она?!
Кэнделл не противился, не вырывался, лишь с милой улыбкой на лице глядел на Рэдборна. Затем поднес липкую окровавленную руку к своей щеке.
– Вы ее не найдете, юноша. И вторую тоже можете не искать. Повитуху.
– Что вы несете?!
– Калеку. Им от вас только это и нужно было… зачать ребенка.
– Ребенка?! – Рэдборн задохнулся, зажмурил глаза и увидел: крошечные носилки в траве, а в них – тельце крапивника, женщина, лежащая на пустоши рядом с ним, и всадница вдали. – Я… я ни с одной женщиной еще не был!
Кэнделл тихо засмеялся.
– И то правда. А все ж вы ее обрюхатили, и малафья ваша не хуже, чем у других. Она упорхнула и отложит яйцо в чужом гнезде, сэр… Вам ее больше не видать.
Он сунул руку в карман грязной блузы, достал оттуда яйцо в крапинку, рассмотрел и безжалостно раздавил пальцами.
– Яйцо воробьиной овсянки, – полным сожаления голосом произнес он. – Не ее. Повитуха его забрала и припрятала в шкатулку, оно и сто лет может там пролежать, если надо. Вы никогда не увидите своего сына, сэр. А если и увидите – не признаете.
Он сунул пальцы в рот и, громко чмокая, обсосал. Рэдборн в ярости закричал и уже замахнулся, чтобы его ударить, но в этот миг глаза Кэнделла широко распахнулись. Взгляд его был устремлен куда-то вдаль, за спину Рэдборна и за домик, в море.
– О чудо! – воскликнул художник и, дрожа, пал на колени. – Узрите чудо!..
Рэдборн обернулся. На краю обрыва два огненных столпа взметнулись в небо – на десять, двадцать, тысячу футов. Они зыбились и колыхались в небе подобно северному сиянию; изумрудные, льдисто-голубые и нефритовые всполохи переливались черным и пульсировали, медленно и неумолимо вздымаясь и опускаясь, точно инфернальные поршни. Рэдборн закричал, пытаясь спрятать глаза от их блеска, но ничто не могло защитить его от ужасного света и звука: звук этот жег ему мозг, опалял череп язык зубы глаза, покуда все вокруг не превратилось в сплошное сияние, кошмарный изумрудный жар, который гремел подобно гонгу и разбегался по миру бесконечными эхами. Рэдборн пошатнулся, упал, лег на живот, затем вскарабкался на ноги и кинулся бежать.
– ЧУДО! – раздался крик.
Кто-то схватил Рэдборна; он яростно отбился и вдруг увидел некий темный силуэт, пробирающийся сквозь сияние.
– ЧУДО!
– Кобус, нет!
Якоб Кэнделл стоял на краю обрыва и держал перед собой пылающую ветку утесника. У его ног что-то маленькое неистово прыгало, норовя дотянуться и цапнуть его за руку. На глазах Рэдборна огонь взметнулся и перескочил на блузу Кэнделла. Пахнуло скипидаром, и Рэдборн в ужасе увидел, как всего Кэнделла объяло пламя.
– Кобус! Нет…
Силуэт воздел руки к сияющим небесам.
– Чудо! – верещал он.
В какой-то миг все это слилось воедино: человек и свет, зеленый и черный, ночь и день. А потом, с оглушительным грохотом пушечного выстрела, сияние исчезло. Рэдборн стоял под звездным небом, Сарсинмур за его спиной полыхал, и оттуда неслись крики:
– Комсток! Что же ты делаешь, говнюк?!
Кто-то схватил его за руку.
– Суинберн, – прошептал Рэдборн и надсадно закашлял. – Суин…
– Он здесь! – заорал Суинберн. – Живо!
Еще один силуэт возник из полыхающей темноты: возчик с фонарем в руке.
– Кервисси увел доктора! – прокричал он. – Ведите его к карете, сэр!
– Идти можете? – вопросил Суинберн, привлекая Рэдборна к себе. – Сюда, я вас пронесу, сколько смогу.
Они побрели вместе сквозь полыхающий утесник; вокруг вился дым, а дом ревел, объятый пожаром. Рэдборн почти оглох; слезы физических и душевных мук струились по его лицу, когда Суинберн вытащил его на узкую перемычку, соединявшую Сарсинмур с мысом. Где-то посередине этой перемычки катила прочь телега, нагруженная ящиками и полотнами. Рэдборн узнал под кепкой угрюмый затылок Кервисси, а рядом – высокого худощавого человека, не сводящего глаз с пылающих развалин.
– Лермонт, – опаленными губами произнес Рэдборн.
– Вот, мистер Комсток.
Они подошли к стоявшей во дворе карете; зашоренные лошади фыркали и ржали, и кучер с большим трудом удерживал их на месте. Суинберн шагнул в сторону, когда кучер распахнул перед ними дверцу кареты.
– Это подручный Инчболда. Он отвезет нас в Тревенну.
– Тревенна… – проронил Рэдборн.
Он влез в карету, а потом обратил пустой безумный взгляд на человечка рядом. Дверца кареты захлопнулась. Кучер крикнул, и лошади во весь опор поскакали через двор, прочь от огня.
– Вы… как вы?..
Суинберн охнул, плюхнулся на сиденье и, проведя рукой по рыжим лохмам, посмотрел на Рэдборна.
– Меня мучила совесть. Я все думал, что напрасно бросил вас здесь одного с этими…
Он стиснул крупную ладонь Рэдборна своей маленькой.
– «Того, кого видим, нет; но тот, кто невидим, есть»[56]. Габриэля, моего гадкого, глупого, шалого братца было уже не спасти, Лизи тоже пропала, и злосчастный Нед… Но вы…
Поэт прищурился. Когда карета, громыхая и оставляя позади развалины Сарсинмура, покатила по пустоши, он по-павлиньи взвизгнул.
– Вы, мистер Кобздох, болван эдакий и впридачу американец, – вы наконец-то сделали из меня героя!
Глава 15. Пес спрыгнул
Если б любовь не обнаруживала себя в невзгодах, ей, вероятно, нечего было бы любить… Равно никто не знал бы, что есть любовь, если бы не существовало ненависти, или что есть дружба, если бы не существовало вражды. Одним словом, чтобы любовь явила себя, у нее должно быть то, на что она сможет себя направить, в чем может проявиться ее добродетель и сила, принося избавление возлюбленному от всех невзгод и боли.
В квартире Ника зазвонил телефон. Вэл и Ларкин не заметили, как Ник юрко и стремительно, точно лис, метнулся через комнату к аппарату.
Дэниел стоял неподвижно. Он единственный из присутствующих знал, что телефон зазвонит, лишь ему одному было известно, что Вэл медленно, словно под водой, двинется к столу за своим пивом, он один видел два концентрических кружка на шероховатом дереве – след от запотевшей бутылки.
– Стой, – сказал Дэниел.
На самом деле он молча смотрел, как Вэл протягивает руку к Ларкин, затем кивком приглашает ее выйти на крышу. Ларкин улыбнулась. Она подняла руку, словно в приветствии или прощании, и вышла за Вэлом на террасу.
– Звонила Джуда, – сообщил Ник, беспокойно оглядываясь. – Хотела узнать, как ты. Я сказал, что с виду ничего, приходишь в норму, но она решила приехать сама и убедиться. Дэниел?
Дэниел молчал. Он глядел в узкое окошко над мойкой. Зеленый садик в стеклянном обрамлении: глянцевитые ветви лавровых деревьев в терракотовых вазонах, гнутые листья кордилины, три молодые березки с серебристыми листьями-монетками, трепещущими на вечернем ветерке; куртины анемон, шпалера с цветущим страстоцветом. Ухаживали за всем этим Сира и приходящий раз в месяц садовник. Теперь на фоне кирпичной стены соседнего здания вырисовывалось два силуэта в ореолах цвета дождя – дымчато-зеленом и синевато-сером. Они тянулись друг к другу, образуя арку, в которой мотыльками порхали белые лепестки анемон.
– Дэниел? – Ник тронул его за плечо; Дэниел не шелохнулся. – Оставь ее, Дэнни. Пойдем лучше выпьем. Садись, глотни пивка.
С крыши донесся приглушенный смех Ларкин. На сей раз Ник не просто тронул Дэниела, а положил руку ему на плечо. Дэниел отвернулся.
– Мне воды. – Он сел и обхватил голову руками. – В последнее время я и так слишком много пью. Вероятно, мне лучше вернуться в Вашингтон.
– Не спеши, – ласково проговорил Ник. – Ты просто отвык.
Он протянул другу литровую бутылку воды и стакан.
– Джуда, как ты знаешь, врач. Она тебе что-нибудь пропишет. Для сна.
– Со сном у меня проблем нет.
– Тогда просто для настроения. Ненадолго. Чтобы встать на ноги.
– Да не надо мне вставать на ноги!
Дэниел неподвижно смотрел на стол перед собой. Влага, оставшаяся от бутылки Вэла, испарилась, но отпечаток двух кружков остался. Дэниел ударил кулаком по шершавой поверхности и принялся яростно тереть ее, пока ребро ладони не загорелось от боли. Он отнял руку – кружки были на месте.
– Дэнни, – сказал Ник. – Выслушай меня. Джуда знает…
– Знает что?! Господи, я даже не понимаю, мужчина или женщина эта твоя Джуда. Не просветишь?
Ник глотнул пива.
– И то и другое, думаю.
– В смысле?
– Ну, в прямом. Ты же понял. Походка женская, голос мужской? Гермафродит она.
– Транссексуал?
– Нет. Родилась такой. Наверное. Если ее вообще кто-то рожал.
Опять позвонили в дверь. В скважине лязгнул ключ, затем хлопнула дверь, и раздался резкий голос Джуды, эхом отдававшийся в стенах дома:
– Ник! Ты еще здесь? – Она замерла в дверях и посмотрела на Дэниела; тот смерил ее безмолвным взглядом, и она вошла в комнату. – Здравствуйте, Дэниел.
Он кивнул. Она переоделась в широкие брюки василькового цвета и тонкую футболку – в ней ее руки казались тонкими и хрупкими, почти детскими. На свету ее шевелюра отливала рыжим. Джуда пытливо разглядывала Дэниела; он тоже посмотрел на нее и заметил, что не только ногти, но и пальцы у нее под цвет брюк.
– Видите, я здесь, цел и невредим, – произнес он. – Преславно устроился. Так что можете уходить.
– Все здесь. – Ник потянул себя за золотую серьгу. – Ты. Дэниел. – Он кивнул на крышу. – Она.
Джуда бросила быстрый взгляд в окно.
– Ларкин? Что же ты по телефону не сказал? – Она шмыгнула к мойке и украдкой выглянула в окно. – А кто это с не…
Она умолкла. Дэниел повернулся и увидел, что она немигающим взглядом смотрит в сад. При этом у нее было такое завороженное, потрясенное и одновременно радостное выражение лица, что Дэниелу стало страшно.
– Черт! – Она влезла на мойку и прижалась ладонями к оконному стеклу. – Ник! Кто с ней?
– Вэл Комсток. Младший брат парня, у которого я по молодости покупал кокс. Он у меня и раньше останавливался… Лет пять или шесть назад. А что? Ты его знаешь?