«Мы просто вне себя от радости», – заявил на пресс-конференции Гаррет Суон, представитель галереи Тейт. Планы нового здания уже в процессе разработки, строительство должно начаться в конце июля, а в начале этой осени в галерее Тейт-Модерн откроется выставка избранных экспонатов коллекции.
Долгожданное открытие выставки «Эрос и Пан: избранные произведения из коллекции Рассела Т. Лермонта» состоится в эту субботу, 3 декабря. После торжественного приема для спонсоров и партнеров галереи пройдет лекция профессора Бальтазара Уорника из Университета архангелов и святого Иоанна Богослова. Уорник, давний друг Лермонта и доверенный хранитель коллекции, расскажет о том, как дед Лермонта, знаменитый врач викторианской эпохи Томас Лермонт, начал коллекционировать произведения искусства.
Жемчужиной выставки «Эрос и Пан» станет первый показ работы прежде неизвестной художницы Эвьен Апстоун, которая, предположительно, была пациенткой доктора Лермонта. Откровенный, пронизанный глубоким символизмом рисунок тушью был недавно обнаружен под живописной работой Рэдборна Комстока «Изольда» в ходе реставрационных мероприятий, проводимых сотрудниками галереи Тейт. Куратор, обнаруживший рисунок, дал ему название «Порыв». Работа примечательна не только откровенностью изображения человеческой натуры, но и тем фактом, что исследователи Тейт не смогли найти никаких сведений о художнице, которая, вероятно, погибла в том же пожаре, что в 1883 году погубил и викторианского «безумного художника» Якоба Кэнделла.
Вход на эту особенную выставку будет платным.
Глава 17. Мастерский замах
Ловите красоту.
В начале декабря Дэниел посетил Лермонтовскую выставку в Тейт-Модерн. Там было представлено несколько работ художников-самоучек последних двух веков: альбомы, эскизы, карты вымышленных городов, изображения архитектурных объектов, немало странных, бередящих душу скульптур, две работы викторианского художника-сказочника Якоба Кэнделла и несколько картин Рэдборна Комстока, включая диптих «Приворотное зелье» («Тристан и Изольда»). Половину последнего Дэниел уже видел раньше, в кабинете Лермонта.
Успевшие приобрести скандальную известность работы Эвьен Апстоун висели напротив: перо, тушь, акварель. Под самым крупным рисунком была табличка с названием: «Порыв». О художнице не было известно почти ничего, но Дэниел прочел, что Тейт надеется получить больше сведений о ней после тщательного изучения остальной коллекции Рассела Лермонта. У Дэниела появились на этот счет кое-какие подозрения, особенно после того, как он увидел завораживающую, исполненную трагизма «Изольду» Рэдборна Комстока.
Увы, работы Комстока казались бледными и приземленными в сравнении с рисунками Апстоун. Ее «Порыв» странным образом навевал мысли о работах таких совершенно разных, несопоставимых мастеров, как Марк Ротко и Одилон Редон, Густав Моро и Виллем де Кунинг. Рисунок был одновременно абстрактный и непристойный. Почти порнография, с печалью и изумлением подумал Дэниел. Под каждой работой имелись длинные аннотации, и он терпеливо дождался своей очереди, чтобы прочесть пояснительный текст к «Порыву», составленный известной феминисткой и самозваной агитаторшей Шарлотт Мойлан:
Одно из редких изображений обнаженной мужской натуры, запечатленное художницей викторианской эпохи, и, несомненно, единственное столь бесстыдно взывающее к той высоко сексуализированной, навязанной мужчинами модели отношений, превалирующей в обществе в том веке и по сей день, «Порыв» – выдающийся пример того…
– Она подчас перегибает палку, – произнес чей-то голос за спиной Дэниела. – Я про Шарлотт Мойлан. Она, знаете ли, у меня училась. Несколько лет тому назад. В Университете архангелов. Полагаю, вы примерно одного с ней возраста?..
Дэниел обернулся и к своему восторгу увидел подтянутого Бальтазара Уорника в элегантном графитово-сером костюме и шитой на заказ сорочке под цвет аквамариновых глаз.
– Профессор Уорник! А я думал, вы уже вернулись в Вашингтон!
Они пожали друг другу руки, и Уорник меланхолично улыбнулся, бросая взгляд на рисунок в раме.
– Вернулся. Но пару недель тому назад приехал снова – открывать выставку. Я, видите ли, возглавляю комиссию, учрежденную Расселом для обеспечения сохранности коллекции. У нас скоро встреча, но я хотел еще разок взглянуть на эту работу.
Они стали продвигаться к центру зала, чтобы полюбоваться скоплениями зрителей – у работ Комстока их собралось куда меньше, чем перед «Порывом».
– Рисунок действительно потрясающий, – произнес Дэниел.
Небольшая группа американок – женщин средних лет в футболках с надписью «МОНАШКИ В БЕГАХ» – столпилась у пояснительного текста Шарлотт Мойлан.
– Все же удивительно, как быстро может поменяться мнение общества о художнике. Буквально за одну ночь.
– Да, пожалуй, – согласился Уорник. – Такие перемены можно назвать быстрыми, но не внезапными. Этот процесс скорее сродни тому, как тело самоисцеляется, пока мы спим и видим сны. Кто знает, быть может, мир тоже погружается в сон?
– Допустим. – Дэниел с любопытством взглянул на Уорника, однако тот лишь с молчаливой улыбкой разглядывал монашек в бегах, показывающих пальцем на рисунок Апстоун. – И все же это странно.
Уорник повернулся и жестом пригласил Дэниела выйти.
Они неспешно зашагали по коридору.
– Как ваши дела, Дэниел? – спросил Бальтазар. – Когда мы виделись в последний раз, вы были в творческом отпуске. Писали книгу, не так ли? Вы ее закончили?
Дэниел мотнул головой.
– Нет. Странное дело: я, кажется, перегорел. Отказался от своей первоначальной затеи – писать нон-фикшн, то есть. В последнее время я всерьез подумываю о совершенно другом.
– А именно?
– Хочу написать роман. Подал заявление на продление отпуска в «Горизонте» – они, конечно, не рады, но я могу писать для них и удаленно. «Лондонский дневник Роулендса», что-нибудь в таком духе. На крайний случай я всегда могу разорить свой накопительный пенсионный счет.
– Так вот, я по-прежнему живу у своего друга Ника Хейворда, – продолжал Дэниел. – Обдумываю новый замысел. У меня были наработки к той, первоначальной книге, плюс… еще кое-что случилось, в общем, появились новые мысли. Я хочу объединить все это в нечто совершенно новое – новое для меня, конечно. Будет роман!
– Роман. – Бальтазар Уорник поднял голову и таинственно улыбнулся. – А название уже есть?
– Да. «Бренная любовь». Так должна была называться книга, которую я задумал изначально.
– Вы уже уведомили издателя о столь внезапных переменах?
– Пока нет. Думаю просто вручить им готовую рукопись и дать деру.
Бальтазар засмеялся.
– Что ж, если вам понадобится помощь, когда придет время, – дайте знать. Возможно, мне удастся свести вас с нужными людьми.
Он помедлил и оглянулся на зал, из которого они только что вышли.
– Вы знакомы с работами Шарлотт Мойлан?
– Мойлан? – переспросил Дэниел и пожал плечами. – Не особенно. Очередная радикальная феминистка?
– Надо вас познакомить. Она гораздо интереснее, чем может показаться.
Дэниел покачал головой.
– Интересных женщин для меня больше не существует. По крайней мере, пока я не разделаюсь с книгой.
Они вышли на улицу, где над Темзой, отражаясь от складских зданий и купола Собора святого Павла, едва различимого за небоскребами, Лондонским Оком и воздушной паутиной моста Тысячелетия, струился сине-сиреневый свет раннего вечера. Дэниел шел к стоянке, где припарковал свой мотоцикл, а Уорник – пешком на север от «Винополиса», туда, где у него была назначена встреча.
– Я с радостью позвал бы вас с собой, но… что поделать, узкий круг доверенных лиц, – виновато произнес Уорник. – Рассел оставил нам целую уйму дел. Некоторыми из них я предпочел бы пренебречь, однако…
Он печально улыбнулся, затем протянул Дэниелу руку.
– Долг есть долг. Рад, что наткнулся на вас, Дэниел. Удачи с романом. И, пожалуйста, позвоните мне, когда вернетесь в Вашингтон.
Дэниел пожал ему руку и улыбнулся.
– Непременно. Спасибо.
Он встал и проводил взглядом профессора Уорника. Тот прошел по набережной – обманчиво маленький человек в обманчиво большом городе – и скрылся в лондонских сумерках.
Было два часа ночи, когда Ник вернулся домой. Пьяно прокричав что-то на прощанье друзьям, он с грохотом взлетел по лестнице.
– Малыш Дэнни! – взревел он, вламываясь в кухню. – Проснись и пой! Ты не поверишь, кто подошел ко мне после концерта, просто охрене…
Он замер. В комнате горели все светильники. Из колонок стереосистемы неслась музыка – электроклэшевая версия «Песни любви и смерти». С какого перепугу Дэниел слушает это?! Сам Дэниел сидел, сгорбившись над клавиатурой ноутбука, за кухонным столом. Вокруг него громоздились книги, бумаги, блокноты, кофейные чашки, несколько пустых бутылок минеральной воды и почти полная – абсента, остатки обеда из закусочной «Паркуэй пицца».
– Какого хрена?! – вопросил Ник.
– Заткнись, – ответил Дэниел и хмуро уставился на компьютерный экран; у него под рукой лежали стопки книг и дисков: «Избранные стихотворения» Лауры Райдинг, «Фольклор Британских островов», альбом с эскизами Вэла Комстока, «Астральные недели», диск Ника «В постели с героиней» и открытка из сувенирной лавки галереи Тейт. – Ни слова, Хейворд!
Дэниел взглянул на открытку – репродукцию диптиха «Приворотное зелье» Рэдборна Комстока. В следующее мгновение он поднял глаза и одарил своего закадычного друга благосклонной улыбкой.
– Господи, Ник, – сказал он. – Неужели ты не видишь, что я работаю?!