— Он встретился с духом? — спросил Борович. Кугеру он доверял. Довоенных полицейских готовили явно лучше, чем послевоенных милиционеров. Он был полностью уверен, что тот видел покойного приятеля. И тщательно запомнил все подробности.
— Не знаю. — Кугер вернулся к следствию и глянул на гестаповца. Рутина, опыт, процедура ведения дела. — Простите. В ваших показаниях имеется ряд неточностей. Вы говорите, якобы были свидетелем эвакуации на вокзале, который теперь называется «Налодже». Стояла зима. Вы сказали, что переход на площадь Нойемаркт… — Кугер вновь склонился над картой, — называемый сейчас Новым Рынком, занял у вас полтора дня. И вот уже май. У вас куда-то пропало пару месяцев.
— Не знаю. Не знаю, что со мной творилось.
— Но ведь вы должны были расписываться на работе или, по крайней мере, появляться там, — Кугер не знал жалости.
— Но ведь была война.
— Погодите, погодите. В мае — это действительно была война, но зимой ее еще не было. Я находился в Бреслау все время и знаю, что здесь творилось. Бомбардировщики нам вообще не угрожали. Город не находился на направлении советского наступления. Они не хотели тратить на нас силы.
— Да. Помню, как на шоссе появились тысячи немцев, тащивших тележки с имуществом. Только детские коляски еще были приспособлены к городским мостовым. Все остальные ломались. Дети умирали.
— Ладно, я тоже видел это. А бомбардировщики были над площадью. — Кугер опять склонился над картой. — Над Грюнвальдской площадью. Господи! — Он отер пот со лба. — Грюнвальдская площадь. Альберт Грюневальд. Как все соединяется.
— Простите. Не понял вас.
— Герр коллега, как вы объясните чуть ли не полугодичное отсутствие в расположении гестапо?
— Не знаю. Я ехал на том французском автомобиле…
— И через полтора дня зима превратилась в весну?
Гестаповец пожал плечами.
— Не знаю. Вот сейчас вы мне доказали, что я несу чушь. Но не по злой воле. Не знаю, как такое возможно, но на вокзале была зима, а в бункере — весна. Это факт.
— А ваши коллеги. Что говорили они?
— Что я превратился в кретина. Что я трус, недостойный гестаповского мундира. Но… — он вытер пот со лба. — Я не трус. Я получил образование… — запутался он.
— Как и я, — поддержал его Борович. — Но как только ваши бомбардировщики начали сбрасывать груз, я намылился через поле, что твой заяц.
— А когда ваши из Англии валили бомбы в нас, я тоже бегал. Только это еще не доказательство трусости.
— Ладно, не будем спорить.
Борович усмехнулся.
— Вы были под Фалез[59]?
— Откуда такой странный вопрос? — Гестаповец явно был заинтригован. — Да, был. — Он ненадолго задумался. — У нас был значительный перевес над союзниками. А потом ваши танки пошли в наступление. Осколок попал мне в бедро. Меня на самолете эвакуировали в Берлин, когда поляки уже завершали окружение. То был последний самолет. — Он потер нос. — А откуда такой странный вопрос? — снова повторил он.
— Вы были тяжело ранены? — спросил Кугер. — Или только легкая царапина?
— Ну, знаете?! С легкой царапиной эвакуировать кого-нибудь самолетом? Я был ранен в бедро, осколком. Меня едва спасли. До сих пор хромаю.
Кугер не дал захватить себя врасплох.
— А что офицер гестапо делал под Фалез?
— Относительно моей службы я вам ничего не скажу!
— Хорошо, настаивать не буду. Только у нас не сходятся даты.
— У нас?! — завопил гестаповец. — Так ты уже с ними? Предатель!
— Нет, нет. Сейчас мы всего лишь расследуем уголовное дело. И все равно, как мне, дураку, кажется, что-то здесь не совпадает. Вы были под Фалез, насколько помню, это был август сорок четвертого.
— Так.
— Каким чудом вы продолжили службу зимой, во время эвакуации Бреслау?
— Не знаю. У нас имелись замечательные немецкие врачи.
— А реабилитация?
Борович откинулся на стуле и с улыбкой сказал Кугеру.
— Он твой. Уже прожаренный и на сковородочке.
Кугер не был любителем. Он тоже улыбнулся, склонил голову перед коллегой-специалистом.
— Так что ты делал под Фалез?
Гестаповец опять вытер выступившие на лоб капли пота.
— Допрашивал пленных. В основном, канадцев. Еще англичан и американцев, но тех было мало. Я хорошо знаю английский.
— А поляков?
— Откуда? Языка я не знаю, а эти черти сражались до конца. Больше не набрать.
— А как ты попал на последний самолет?
— Попугал своим мундиром гестаповского офицера. Рану на бедре сделал штыком. Канадцы так нажимали, что у нас остался только тридцатикилометровый коридор. Наши пошли на поляков, а те только стояли и стреляли. Наши лучшие силы! А те били, словно по уткам. Ну, так что я видел, это уже конец. Предпочел самолет, чем бегство пешком.
— Ага, то есть, один перескок во времени у нас объяснен. Вполне реально. А что с другим?
— Слушаю?
— Каким чудом переход от вокзала до бункера занял у вас пару месяцев?
Гестаповец теперь опирал локти о колени, положив подбородок на ладони.
— То ты говоришь «вы», то «коллега», а потом «ты».
— Видишь ли, это зависит от моего настроения, — ответил на это Кугер.
— И какое из них плохое?
— А угадайте, герр коллега.
Борович, который переводил милиционерам по ходу, вновь чуть не расхохотался. Кугер и вправду был хорош. Очень хотелось бы иметь такого специалиста в качестве собственного унтер-офицера во время следствия перед войной. И вдруг он кое-что вспомнил. В Кракове он допрашивал одного еврея в качестве свидетеля аферы с туннелями. Он чуть не подскочил на месте.
— Знаешь, о чем его спроси?…
— Знаю, — усмехнулся калека и обратился к пленному. — Когда вы вошли в туннель?
— Сразу же после неудачной акции на вокзале.
— Как долго вам пришлось идти?
— Мы не шли. Мы ехали на том смешном французском автомобильчике, у которого было всего три колеса.
— Под землей?
— Да. Но там даже пара грузовиком могла разъехаться. Вам, офицерам крипо об этом не говорили, потому что ваша задача — гоняться за ворами. Но нам, где находится въезд, сообщили. А сбоку мы обнаружили специальный склад СС.
— А в нем коньяк, водку, пиво и вино.
— Да. К тому же, консервы со всего света, сухая колбаса, испанское сушеное мясо, просоленная ветчина. Овощи всякие.
— И этими овощами вы так ужрались, что только через полгода добрались до моего окопчика?
— Нет, герр унтер-офицер. Это заняло у нас всего пятнадцать часов. В тех подземельях можно даже Тур д'Аллемань[60] организовать.
— Ну, теперь разве что «Тур де Полонь». Ладно… Даже если вы нажрались всеми теми овощами и консервами, ведь спиртного, насколько я понимаю, вы не касались…?
— Естественно, нет, герр унтер-офицер!
— Хорошо. Эти пятнадцать часов я понял. Хотя перед тем вы говорили кое-что иное. Но теперь, по крайней мере, я знаю причину.
Кугер попросил чаю. У него пересохло во рту. А откуда тут взять такой раритет? Мищук изумил всех. Он вынул из кармана маленький черный параллелепипед. «Американский, прессованный», — объяснил он всем. Тут же сделал кипятильник из старого бритвенного лезвия, пары спичек и проводов. Оголенные концы сунул в розетку. Чай заварился молниеносно.
— Сделаю-ка я ему еще и яйца, — сообщил тот же Мищук.
— У тебя есть настоящие яйца?
— Откуда. Порошковые, американские. Жрать невозможно.
Он начал готовить болтушку в другом стакане. По тому же методу, что и ранее. Гестаповец, чувствуя запах, начал глотать слюну. Тогда Васяк глянул в потолок.
— Господи Боже, — сказал он. — Я знаю, что ты — еврей. Но знай, что я никогда не донесу на тебя в гестапо.
Кугер, обжигая губы, отпил глоток чаю, который обладал ароматом, зато был совершенно безвкусным.
— Итак, эти полтора десятка часов мы прояснили. Теоретически, — пояснил он. — Но откуда взялось несколько месяцев? Выпивали, жрали и ждали конца войны?
— Нет, герр унтер-офицер. Это было всего лишь раз. Кое-чего из запасов СС мы взяли в тот французский псевдо-грузовичок. Но вот выехать с ним не удалось. То, что можно было забрать, мы рассовали по карманам и по шахтному стволу вышли на поверхность.
— В карманы, естественно, вы положили одни только овощи, — язвил Кугер. — А что с автомобилем?
— Наверное, до сих пор там стоит.
— Ладно, перейдем к делу. Что сказал вам этот, якобы, Альберт Грюневальд?
— Спиши мне все данные на ай-Под, — попросил Сташевский.
— А не лучше ли на пен-драйв[61]? — спросила Мариола. — Или, давай запишу на переносной диск.
— Нет, он величиной с ладонь, а мне хочется чего-нибудь, меньше большого пальца на руке. Я должен иметь все материалы в своем сотовом.
— Оки. Все данные с компьютера?
— Только акты дела.
Девушка сунула соединитель в соответствующее гнездо ноутбука и одним движением мышки перебросила все данные.
— Держи, — она подала Славеку ай-Под, спрятав перед тем его выдвижное жало USB. Сташевский сунул наушники в уши и включил какую-то радиостанцию.
— А ты помнишь времена, когда радиоприемник был величиной с половину шкафа?
— Не помню. Но ты давай поскорее, потому что такси уже ждет.
Продолжая слушать новости, Сташевский надел сандалии. Он взял летнюю курточку, чтобы скрыть кобуры с пистолетами. Как обычно, куртка завернулась, так что Мариоле пришлось поправить. Славек не мог справиться с почти бронированными дверями, которые они установили в своей квартире, которую называли «гнездышком». Здесь им было хорошо, хотя и приходилось ходить по коридорам, напоминающим внутренности бункера Гитлера. А за ее пределами — сборище буряков. Как говорила Мариола: «Буряк буряка буряком погоняет». Никто, кроме них, никогда не сказал в лифте «Добрый день». Вот и сейчас, они вошли в наполненную пассажирами, но совершенно безличную кабину. Глаза соседей были направлены куда-то в пространство: о