Он снова обследовал этот каземат, и только одно обстоятельство смутило его: там негде было укрыться, и стоило немцам заглянуть в дверь, его немедленно обнаружили бы.
И тогда он вспомнил, что у самой двери каземата, на берегу канала, свалены кучи навоза — его выносили сюда, когда чистили конюшни. Он торопливо принялся таскать этот навоз охапками и сваливать его в углу каземата. Прежде чем рассвело, его убежище было готово. Он зарылся в эту груду навоза и завалил себя снаружи, проделав небольшую щель для наблюдения и положив под рукой оставшиеся пять гранат и два пистолета — немецкий и наш «ТТ» — каждый с полной обоймой.
Весь следующий день он пролежал тут. Солдаты противника ходили совсем рядом, они что-то делали на берегу канала, переговаривались, а один раз несколько человек прошли через его каземат в конюшню. Гаврилов держал наготове пистолет, но они не обратили внимания на сваленный в углу навоз.
Ночью он снова вышел на берег канала и напился. На том берегу по-прежнему темнели немецкие палатки и слышались голоса солдат. Но он решил ждать, пока они не уйдут, тем более, что стрельба в крепости, как ему казалось, мало-помалу затихала, — судя по всему, противник подавлял один за другим последние очаги сопротивления.
Три дня он провел без пищи. Потом голод стал таким острым, что терпеть дольше было невозможно. И он подумал, что где-нибудь рядом с конюшней должен быть цейхгауз, где хранится фураж, — там мог остаться ячмень или овес.
Он долго шарил по конюшне, пока руки его не нащупали сваленные в одном из углов помещения какие-то твердые комки. Он откусил от такого комка и почувствовал вкус чего-то съедобного.
Это был комбикорм для коней — смесь каких-то зерен, мякины, соломы и еще чего-то. Во всяком случае это утоляло голод и даже казалось вкусным. Теперь он был обеспечен пищей и готов ждать сколько понадобится, пока для него откроется дорога на Беловежскую Пущу.
Дней пять все шло хорошо — он ел комбикорм, а ночью пил воду из канала. Но на шестой день началась сильная резь в желудке, которая с каждым часом усиливалась, причиняя невыносимые страдания. Весь этот день и всю ночь он, кусая губы, удерживался от стонов, чтобы не выдать себя, а потом наступило странное полузабытье, и он потерял счет времена. Когда он приходил в себя, то чувствовал страшную слабость — он с трудом шевелил руками, но прежде всего машинально нащупывал рядом с собой пистолет и гранаты.
Видимо, его выдали стоны. Он внезапно очнулся от того, что совсем рядом с ним раздались голоса. Через свою смотровую щель он увидел двух автоматчиков, стоявших здесь, внутри каземата, около груды навоза, под которой лежал он.
И, странное дело, как только Гаврилов увидел врагов, силы снова вернулись к нему и он забыл о своей болезни. Он нащупал немецкий пистолет и перевел предохранитель.
Немцы, казалось, услышали его движение и принялись ногами разбрасывать навоз. Тогда он приподнял пистолет и с трудом нажал на спуск. Пистолет был автоматическим, раздалась громкая очередь — он невольно выпустил всю обойму. Послышался пронзительный крик, и, стуча сапогами, немцы побежали к выходу.
Собрав все силы, он встал и раскидал в стороны прикрывавший его навоз. Гаврилов понял, что сейчас он примет свой последний бой с врагами, и приготовился встретить смерть, как положено солдату и коммунисту, — встретить ее в борьбе. Он положил рядом свои пять гранат и взял в руку пистолет — свой командирский «ТТ».
Немцы не заставили себя долго ждать. Прошло не более пяти минут, и по амбразурам каземата ударили немецкие пулеметы. Но обстрел снаружи не мог поразить его — бойницы были направлены так, что он мог опасаться только рикошетной пули.
Потом донеслись крики: «Рус, сдавайся!» Он догадался, что солдаты в это время приближаются к каземату, осторожно пробираясь вдоль подножия вала.
Гаврилов выждал, когда крики раздались совсем рядом, и одну за другой бросил две гранаты — в правую и левую амбразуры. Враги кинулись назад, и он слышал чьи-то протяжные стоны — гранаты явно не пропали даром.
Через полчаса атака повторилась, и снова он, расчетливо выждав, бросил еще две гранаты. И опять гитлеровцы отступили, но зато у него осталась только одна последняя граната и пистолет.
Противник изменил тактику. Гаврилов ждал нападения со стороны амбразур, но автоматная очередь прогремела за его спиной — один из автоматчиков показался в дверях. Тогда он метнул туда последнюю гранату. Солдат вскрикнул и упал. Другой солдат просунул автомат в амбразуру, но майор, подняв пистолет, дважды выстрелил в него, и дуло автомата исчезло. В этот момент что-то влетело в другую бойницу и ударилось об пол. Блеснуло пламя взрыва, и Гаврилов потерял сознание…
В Южном военном городке Бреста гитлеровское командование устроило большой лагерь для советских военнопленных, которых свозили сюда со всех фронтов. Лагерь этот, где ежедневно умирали от голода и болезней сотни людей, тем не менее имел свой госпиталь, в котором работали советские военные врачи, попавшие в плен в первые дни войны. Некоторые из этих врачей, живущие ныне в разных городах Советского Союза, рассказывают, что 23 июля 1941 года, на тридцать второй день войны, в лагерный госпиталь доставили из крепости только что захваченного в плен командира. Это был израненный, страшный на вид, обросший бородой, весь закопченный и покрытый пылью человек, исхудалый и обессиленный до такой степени, что он уже не мог глотать пищу, и пришлось применить искусственное питание, чтобы спасти ему жизнь. Но немецкие солдаты, доставившие его в госпиталь, рассказывали, что когда они обнаружили этого советского командира в одном из казематов крепости и хотели взять его в плен, этот человек, в котором лишь чуть-чуть теплилась жизнь, нашел в себе силы, чтобы принять неравный бой, и целый час отбивался гранатами и отстреливался из пистолета, убив и ранив несколько гитлеровцев.
Этот командир и был майор Петр Гаврилов.
Враги были так поражены этим подвигом, что оставили Гаврилова в живых. В течение трех дней после этого в лагерный госпиталь приезжали из Бреста германские офицеры, чтобы только взглянуть на советского майора, проявившего такую беспримерную силу духа и ни с чем не сравнимую стойкость.
Но и майор Гаврилов не был последним защитником крепости. Говорят, что и в первой половине августа из крепостных подвалов и подземелий еще слышались выстрелы, летели гранаты, и не один захватчик нашел свой конец на камнях развалин цитадели. Группы советских бойцов и командиров скрывались в глубоких подземных убежищах, продолжая борьбу. Фашисты опасались ходить в одиночку по уже занятой ими крепости. Как рассказывали потом гитлеровские офицеры жителям Бреста, германское командование в конце концов отдало приказ о затоплении крепостных подземелий водами Буга… Так непокоренными погибли последние защитники брестской цитадели, безвестные и бессмертные герои этой славной обороны.
Однако до сих пор среди жителей Бреста и соседних с крепостью деревень сохранились удивительные рассказы о том, что даже несколько месяцев спустя после того, как гитлеровцы полностью овладели крепостью, отдельные советские бойцы и командиры еще скрывались в крепостных казематах и подземельях, и по ночам в развалинах еще иногда раздавались выстрелы. Кое-кто из местного населения вспоминает, что зимой 1941—42 года, когда оккупанты сгоняли людей в крепость разбирать развалины, они порой видели перебегающие из каземата в каземат, от подземелья к подземелью фигуры в изодранной красноармейской одежде. И чья-то рука не раз писала на полуразрушенных крепостных стенах грозные слова: «Смерть немецким оккупантам!»
Еще более удивительный рассказ передает участник обороны крепости, бывший старшина 84-го полка Александр Дурасов, живущий сейчас в городе Могилеве в Белоруссии.
Старшина Дурасов, раненный в боях за крепость, попал в плен и находился несколько месяцев в гитлеровском лагере под Брестом. Весной 1942 года, когда рана его зажила, он был послан в Брест и зачислен в рабочую команду, обслуживавшую немецкий госпиталь.
Вместе с военнопленными в этой команде работала и группа евреев из созданного фашистами в городе гетто. В отличие от пленных, евреи ходили без конвоя, хотя и терпели не меньше издевательств со стороны оккупантов и их прислужников. В составе группы из гетто был один музыкант-скрипач, игравший до войны в джазе брестского ресторана, человек, которого до сих пор хорошо помнят в городе.
Однажды — это было, как вспоминает Дурасов, в апреле 1942 года — скрипач опоздал вовремя явиться на работу и когда пришел, с волнением рассказал товарищам о том, что с ним случилось.
Он шел по дороге, направляясь к госпиталю, как вдруг его обогнала немецкая военная машина, в которой сидел какой-то офицер. Машина резко затормозила впереди него, и гитлеровец подозвал скрипача.
— Садись! — приказал он, открывая дверцу. Музыкант сел, и автомобиль помчался в крепость. Они приехали на Центральный остров и, судя по тому, как объяснял Дурасову скрипач, остановились где-то в расположении 333-го полка.
Там, среди развалин, в земле была пробита широкая дыра, уходившая куда-то глубоко вниз. Вокруг нее с автоматами наготове стояла группа немецких солдат.
— Спускайся туда! — приказал скрипачу офицер. — Там, в подземелье, до сих пор скрывается один русский. Он не хочет сдаваться и отстреливается. Ты должен уговорить его выйти наверх и сложить оружие — мы обещаем сохранить ему жизнь. Если ты не уговоришь его, можешь не возвращаться — я застрелю тебя.
Музыкант с трудом спустился вниз и попал в неширокий и темный подземный ход. Он двинулся по нему, вытянув вперед руки, и, чтобы неизвестный не застрелил его, все время громко повторял, кто он и зачем идет.
Внезапно гулко ударил выстрел, и перепуганный скрипач упал ничком на сырой пол подземелья. К счастью, пуля не задела его. И тут же он услышал доносившийся откуда-то издали слабый голос.
— Не бойся, иди сюда, — говорил неизвестный. — Я выстрелил просто в воздух. Это был мой последний патрон. Я и сам решил выйти — у меня уже давно кончился запас пищи. Иди и помоги мне.