Их было не так много, этих прислужников врага, дешево продающих честь и совесть советского человека. Но они делали свое дело, насаждая в лагере атмосферу подозрительности и разобщения. Люди замыкались в себе, с недоверием относились друг к другу, скрывали свое прошлое, неохотно делились с товарищами мыслями и чувствами.
Защитникам Брестской крепости приходилось быть особенно осторожными. Гестапо вскоре начало выискивать среди пленных участников этой обороны. Видимо, гитлеровцы, встретив в стенах крепости такое яростное и долгое сопротивление, считали слишком опасными для себя бойцов и командиров, сражавшихся там. Поэтому люди скрывали свою принадлежность к крепостному гарнизону и на допросах говорили, что были захвачены в плен где-нибудь в окрестностях Бреста. Сами слова «Брестская крепость» стали ненавистными для врага.
Не помню, кто из защитников крепости рассказал мне историю, случившуюся уже в 1942 году в доме его родителей, живших в станице на Северном Кавказе. Когда станица была оккупирована, в дом, где оставалась только мать участника обороны, пришли на постой четверо немецких солдат. Рассматривая висевшие на стенах комнаты семейные фотографии, они обратили внимание на снимок, где был запечатлен молодой красноармеец. Женщина объяснила, что это ее сын. Кто-то из немцев, говоривший немного порусски, спросил, где он теперь.
– Не знаю, – вздохнув, сказала мать. – Наверно, и в живых нет. Он перед войной был на самой границе – в Брестской крепости.
Немец перевел ответ своим товарищам. И тотчас же один из солдат, побледнев от злости, кинулся на женщину и стал избивать ее, крича что-то. Трое других с трудом оттащили его, и он, ругаясь, ушел из дома. А остальные объяснили перепуганной матери, в чем дело. Этот солдат штурмовал Брестскую крепость в 1941 году, был тяжело ранен и теперь кричал, что все советские солдаты, дравшиеся там, – фанатики-большевики и что их родственников надо беспощадно расстреливать.
Как ни страшен был режим гитлеровских лагерей под Брестом, как ни старались фашистские палачи зверским обращением уничтожить в сердцах пленных всякую надежду, погасить всякую искру протеста и сопротивления, добиться этого им не удавалось.
То и дело происходили побеги из лагерей. В Южном военном городке подряд несколько групп пленных бежали через канализационные колодцы, в Бяла-Подляске побеги были почти ежедневными – то по пути из лагеря на работу, то ночью через все проволочные заграждения и препятствия.
Тех, кого удавалось поймать, казнили на виду у всего лагеря страшной казнью. Беглецов расстреливали, вешали, отдавали на растерзание собакам или помещали в клетку из колючей проволоки и заставляли умирать медленной смертью от голода и жажды. Однажды троих бойцов, пойманных после побега, заживо сварили в котлах лагерной кухни.
Но даже эти изощренные злодейства не могли сломить воли пленных, задушить в них стремление снова вырваться на свободу и опять начать борьбу с врагом. Наоборот, чем больше свирепствовали гитлеровцы, тем острее становилось чувство ненависти к палачам, тем сильнее было желание мстить за погибших друзей, за все пережитое в этом аду. И, наверно, именно такие чувства, победив недоверие и подозрительность, объединили пленных лагеря Бяла-Подляска в подготовке массового побега, который произошел здесь осенью 1941 года.
Темной сентябрьской ночью несколько тысяч узников по сигналу кинулись на проволочные заграждения, набросили на них шинели и гимнастерки, перелезли через эти колючие препятствия под ярким светом прожекторов, под огнем пулеметов с вышек и ушли в ближайший лес. Большинство из них вскоре было поймано и расстреляно, многие погибли еще на проволоке, но кое-кому удалось скрыться. Говорят, что одним из главных организаторов этого массового побега был старший лейтенант Потапов, тот, что командовал важным участком обороны Брестской крепости в районе казарм 333-го полка. Уцелел ли он тогда или погиб под огнем пулеметов, остается неизвестным.
В наказание за этот побег пленных гитлеровцы несколько часов вели пулеметный огонь по территории лагеря. Сюда вызвали танки, и они из пушек стреляли по блокам, а потом вошли внутрь лагеря и гусеницами давили людей, укрывшихся в своих норах.
Однако и эта расправа не помогла, и побеги не прекращались вплоть до зимы, когда большинство выживших пленных было вывезено в другие лагеря.
Одни попали в бывшую польскую крепость Демблин, где рядом с земляным валом зимою 1941 года возник другой, такой же высокий вал из мертвых тел, которые не успевали хоронить. Других послали в Седлец, в Краков или на территорию самой Германии – в Хаммельбург и Эбензее, под Мюнхен или Бремен.
Но где бы ни оказывались герои Бреста, они проносили с собой через плен дух борьбы и сопротивления – тот неукротимый дух советского воина, каким была проникнута легендарная оборона крепости.
Немногим удавалось бежать из плена, и они шли к фронту или находили в лесах Белоруссии отряды народных мстителей – партизан. Так бежал и сражался в партизанском отряде близ Бреста боец 333-го полка Иван Бугаков. Так, сумев вырваться из лагеря, стал партизанским подрывником на железных дорогах защитник крепости Федор Журавлев. Так позднее, бежав к партизанам Югославии, воевал вместе с ними один из пограничников Кижеватова – Григорий Еремеев. Другие были менее счастливыми – побег им не удавался.
Но и в лагерях, порою даже в самых жутких, герои Брестской обороны искали и находили возможность бороться.
Бывший политрук Петр Кошкаров, ближайший помощник комиссара Фомина и капитана Зубачева, исполнявший обязанности начальника штаба сводной группы в центральной крепости, попав в лагерь Хаммельбург под фамилией Нестеров, стал одним из руководителей подпольной коммунистической организации.
Участник обороны Николай Кюнг, сражавшийся с бойцами полковой школы 84-го полка на Южном острове крепости, очутился в лагере смерти – Бухенвальде, нашел там единомышленников и был в числе организаторов Интернационального подпольного комитета, подготовившего восстание заключенных весной 1945 года.
Они боролись, герои Бреста, при всех условиях, в любой обстановке. Поистине их девизом были те слова, которые однажды видел на стене тюремного карцера военнопленный П. Артюхов из Донбасса, сообщивший мне об этом в своем письме. Брошенный после допроса в карцер, он при свете, чуть проникавшем в маленькое подвальное оконце, прочитал на серой бетонной стене бурую надпись, сделанную, видно, кровью:
«Врешь, фриц! Нас не сломаешь – мы из Брестской крепости!»
Путь на Родину
Невероятно далекой, почти недостижимой казалась Родина тем, кто очутился во вражеском плену. Ряды колючей проволоки, пулеметы и автоматы лагерной охраны, дальний, немыслимо трудный путь через чужие, иноязычные земли, сквозь неожиданные и вездесущие кордоны гестапо, жандармов и местной полиции, в ежеминутном ожидании предательства от тех, кто пустил тебя в дом, обогрел, накормил, и, наконец, последние километры через прифронтовую полосу, набитую вражескими войсками, а потом через огненную линию фронта, стеной разгородившую два мира, – как преодолеть, как пройти все это истощенному, обессиленному, затравленному узнику? Какими неисчерпаемыми запасами воли и упорства, ловкости и хитрости должен обладать человек, чтобы победить все препятствия на этом пути страха и смерти?
Но, как ни далека была Родина, ее настойчивый зов звучал в сердцах пленных. Куда бы ни увозил их враг – на шахты Эльзаса или на подземные заводы Рура, в ущелья Австрийских Альп или в фиорды оккупированной Норвегии, – везде слышали они призывный голос Родины. И они бежали отовсюду, куда забрасывала их злая судьба, попадались, снова бежали, даже зная, что примут от палача мученическую смерть, ибо зов Отчизны был сильнее самого желания жить. Для большинства из них эти побеги заканчивались неудачно, нередко трагически. Но были и такие, которым посчастливилось пройти сотни километров, одолеть сотни преград и добраться до своих. Человеческая предприимчивость и изобретательность порой находили самые удивительные, причудливые пути на Родину, и неугасимый дух борьбы вел поистине бренное тело изможденного пленного через непостижимые испытания этого пути.
Сержант Алексей Романов, в прошлом школьный учитель истории из Сталинграда, был курсантом и секретарем комсомольской организации в школе младших командиров 455-го полка. Война застала его в казармах Центрального острова Брестской крепости, и он сражался там под командованием лейтенанта Аркадия Нагая. В первых числах июля нескольким бойцам во главе с парторгом школы Тимофеем Гребенюком удалось ночью с боем вырваться из крепости. Тимофей Гребенюк вскоре погиб, а вся его группа была рассеяна противником. Схваченный гитлеровцами, коммунист Алексей Романов все же сумел бежать из-под расстрела и, примкнув к маленькому отряду наших бойцов и командиров, пробиравшихся по тылам врага в сторону фронта, через неделю оказался неподалеку от города Барановичи. Под станцией Лесная немцы загнали отряд в болото и окружили его. Шел тяжелый бой. Потом в небе появились немецкие самолеты, и последнее, что видел Романов, была черная капелька бомбы, стремительно падающая туда, где он лежал.
Он очнулся, видимо, через несколько дней в одном из проволочных загонов лагеря Бяла-Подляска. Гимнастерка на его груди обгорела, тело было обожжено, и острая боль разламывала голову – он получил сильную контузию. Сержант поправлялся медленно, и прошло немало времени, прежде чем он начал ходить.
Осенью 1941 года с партией пленных Романова увезли в Германию, а весной 1942 года он попал в большой интернациональный лагерь Феддель, на окраине крупнейшего немецкого порта Гамбурга. Здесь вместе с бывшим политработником Иваном Мельником, поляком Яном Хомкой и другими он организовал подпольную антифашистскую группу. Они подбирали листовки, сброшенные с самолетов, выпускали обращения к пленным, уничтожали предателей и готовили диверсии. Но лагерное гестапо не дремало – несколько подпольщиков были схвачены и казнены. И он, пленный «номер 29563», тоже попал под подозрение. Его допрашивали в гестапо, сажали в карцер, но прямых улик против Романова у гитлеровцев не было.