«Я читал недавно в газете про Раису Абакумову, – пишет бывший защитник крепости, а теперь колхозник из станицы Шкуринской Краснодарского края Василий Зайцев. – Она мне тогда спасла жизнь. Я был сильно ранен и лежал без памяти целые сутки. Когда я прочел про Абакумову, я вспомнил, как тогда раненые все время звали на помощь Раису. Если бы я ее увидел сейчас, я от всего сердца поблагодарил бы ее и ее детей, если они у нее есть. Если есть, то желаю им, как и всем советским детям, не переживать ничего подобного тому, что пришлось пережить нам в Брестской крепости».
Оказался в живых один из пяти наших военнопленных, которые вместе с Матевосяном осенью сорок первого года бежали из гитлеровского лагеря в Южном военном городке Бреста. Это бывший старшина Евгений Хлебников, после войны председатель одного из колхозов Смоленской области. Он дополнил рассказ Матевосяна новыми интересными подробностями этого смелого побега.
Необычайно волнующее письмо, поистине потрясающий человеческий документ, прислал из Львова один инвалид войны.
Вот что он пишет:
«Я, Решетняк Константин Михайлович, бывший рядовой 84-го стрелкового полка, принявший натиск немцев в ночь на 22 июня 1941 года, под командованием незабываемого, бессмертного комиссара полка товарища Фомина и его первого помощника Матевосяна, который был наш непосредственный командир в бою и боевой товарищ. Дело в том, что после шестидневных тяжелых боев я был ранен тяжеловесной бомбой и попал в плен к гитлеровцам. Я перенес тяжелую операцию и лишился обеих ног. С большим нетерпением я ждал дня освобождения и свободной жизни. Я дожил, дождался, но этот день принес мне второе несчастье. Гитлеровцы при отступлении подожгли дом, где я находился с другими ранеными, вследствие чего я лишился зрения. До Вашей беседы по радио я не думал, чтобы кто-нибудь остался в живых из защитников крепости Брест, а если есть, то такие, как я.
Сейчас я беспредельно рад, что живут командиры и некоторые боевые наши товарищи.
Слушая Вас по радио, я вспоминаю всю довольно страшную картину героических боев прошедших дней. Я был бы очень счастлив еще видеть Вашу пьесу „Крепость над Бугом“, но это уже невозможно. Даже письмо настоящее пишет мне товарищ по работе, а не я.
Однако… хочу Вам помочь восстановить некоторые эпизоды нашей прошедшей боевой жизни. Я это постараюсь сделать посредством моих зрячих товарищей и направлю Вам. Извините за беспокойство.
Инвалид первой группы, пенсионер Костя Решетняк».
Сколько удивительной силы духа, сколько простоты и скромности в этом письме искалеченного войной рядового советского человека!
Филь находит старых друзей
Я рассказывал, как герой Брестской крепости П. М. Гаврилов нашел свою первую жену и сына. Но передача по радио рассказов о поисках героев Брестской крепости помогла установить связь еще трем людям, которых в прошлом жизнь свела довольно своеобразным способом.
Читатели, вероятно, помнят рассказанную в одной из предыдущих глав историю участника обороны крепости Александра Митрофановича Филя, который сейчас живет и работает в Якутии. Эта история имела свое любопытное продолжение.
Когда мы беседовали с А. М. Филем в дни его приезда в Москву, он познакомил меня с одним важным эпизодом из своей биографии. Как вы помните, Филь был родом из бедной крестьянской семьи, жившей в станице Тимашевской Краснодарского края. В начале тридцатых годов он, будучи четырнадцатилетним мальчиком, сбежал из дому и, подобно многим его сверстникам в те времена, беспризорничал. В 1933 году он попал в Ростов-на-Дону и там однажды, как это делали и другие беспризорники, выхватил на базаре из рук женщины сумочку и бросился наутек.
– К моему удивлению, – рассказывал мне Филь, – эта женщина поступила совсем не так, как, бывало, поступали другие.
Она не стала кричать, не побежала за мной, а спокойно и молча пошла следом. Это было настолько неожиданно, что я остановился. И женщина тоже остановилась поодаль и сказала мне: «Мальчик, ты возьми деньги, а сумку мне отдай. Там продуктовые карточки». И я, – говорит Филь, – был настолько ошеломлен необычным поведением этой женщины, что машинально протянул ей всю сумку. Женщина открыла ее, достала рублей двадцать денег, протянула их мне и потом, внимательно посмотрев на меня, сказала: «Слушай, мальчик, если тебе будет плохо, захочется кушать – приходи ко мне. Вот тебе адрес». И она написала на бумажке: «Газетный переулок, 97. Москвичева Нина Степановна».
Действительно, маленькому беспризорному оборвышу через несколько дней стало очень плохо. Он изголодался, устал и, как он ни страшился, что его передадут милиции, все-таки пошел по указанному адресу. Хозяйки квартиры он не нашел дома, но соседи ее уже были предупреждены о том, что может прийти этот беспризорный мальчик. Его тотчас же накормили и положили отдыхать.
Потом пришла сама Нина Степановна Москвичева и сказала, что она оставит Сашу Филя жить у себя. Оказалось, что Филь попал в семью героя Гражданской войны на Кавказе Луки Москвичева.
Нина Степановна стала воспитывать его вместе со своей дочерью Леной, однолеткой Александра Филя. Она предложила своему приемышу идти учиться, но тот не захотел жить на чужой счет и устроился работать, а вечерами посещал курсы. Вскоре он стал бухгалтером, а впоследствии поступил на первый курс университета, откуда был призван в армию и попал в Брестскую крепость.
После войны А. М. Филь ничего не знал о судьбе Москвичевых и не имел с ними никакой связи. Он и не пытался разыскать их. Несправедливое обвинение, столько лет тяготевшее над ним, глубоко его угнетало и лишало всякого желания восстанавливать прежние связи. Одна мысль о том, что близкие, дорогие ему люди, знавшие его как хорошего комсомольца, искреннего советского патриота, могут хоть на минуту поверить, что он изменил Родине, – эта мысль была для него нестерпима.
Вскоре после того, как я рассказал по радио о судьбе А. М. Филя, мне вручили телеграмму из Южно-Сахалинска. Телеграмма эта была даже с оплаченным ответом и с таким текстом:
«Убедительно прошу Вас сообщить адрес Александра Филя. Южно-Сахалинск, Западная, 106. Москвичевой Елене».
Это была названая сестра Филя – Лена Москвичева, с которой вместе он воспитывался в Ростове в семье ее матери.
А еще спустя некоторое время я получил такое письмо:
«Добрый день, товарищ Смирнов! Прочитав статью „Герои легендарной обороны Брестской крепости“ в газете „Правда“ от 24 июля, я узнала о существовании Филя Александра Митрофановича, а позднее прослушала Вас по радио. И вот все это очень совпадает с тем, что произошло у меня в жизни. В 1933 году я подобрала беспризорного мальчика, уроженца станицы Тимашевской. Воспитывала я его до ухода в армию. Все это время он работал и одновременно учился. В 1940 году поступил на первый курс юридического факультета в университет, откуда и был взят в армию. Последнее письмо мною было получено от него 20 июня 1941 года, из которого я узнала, что он находится в Брест-Литовских казармах и служит писарем в штабе.
Товарищ Смирнов, возможно, что это однофамилец, но я не могу хладнокровно отнестись к этому известию. Я убедительно прошу сообщить его адрес, для того чтобы списаться с ним.
Если я у Вас оторвала время, прошу извинить. Надеюсь, что Вы понимаете мое состояние.
С уважением к Вам Н. С. Москвичева, работница Ростовской швейной артели промкооперации».
Я тотчас же сообщил матери и дочери Москвичевым адрес А. М. Филя, а ему послал их адреса, и теперь они постоянно переписываются.
Так герой Брестской крепости Александр Филь нашел своих старых друзей, людей, глубоко близких ему, – приемную мать и названую сестру.
Знамя
В 1955 году, когда в газетах стали появляться статьи об обороне Брестской крепости, к одному из районных комиссаров города Сталинска-Кузнецкого в Сибири пришел рабочий металлургического комбината, младший сержант запаса Родион Семенюк.
– В сорок первом я сражался в Брестской крепости и там закопал знамя нашего дивизиона, – объяснил он. – Оно, должно быть, цело. Я помню, где оно зарыто, и, если меня пошлют в Брест, достану его. Я уже писал вам раньше…
Военком был человеком равнодушным и не любил делать ничего, что прямо и непосредственно не предписывалось начальством.
В свое время он побывал на фронте, неплохо воевал, получил ранение, имел боевые награды, но, попав в канцелярию, постепенно стал бояться всего, что нарушало привычный ход учрежденческой жизни комиссариата и выходило за рамки указаний, спущенных сверху. А никаких указаний о том, как быть со знаменами, зарытыми во время Великой Отечественной войны, у него не было.
Он вспомнил, что действительно год или полтора назад получил письмо от этого Семенюка насчет того же знамени, прочитал его, подумал и велел положить в архив без ответа. Тем более что по личному делу, хранившемуся в военкомате, Родион Ксенофонтович Семенюк казался комиссару фигурой подозрительной. Три с половиной года он пробыл в плену, а потом воевал в каком-то партизанском отряде. Бывших пленных военком твердо считал людьми сомнительными и недостойными доверия. Да и указания, которые он, бывало, получал в прошлые годы, предписывали не доверять тем, кто побывал в плену.
Однако теперь Семенюк сидел перед ним самолично, и приходилось что-то отвечать на его заявление о знамени.
Недовольно и хмуро поглядывая в открытое, простодушное лицо невысокого и очень моложавого Семенюка, военком с важностью покивал головой.
– Помню, помню, гражданин Семенюк. Читали мы ваше письмо… Советовались… Знамя это ваше особого значения теперь не имеет. Вот так…
– Да ведь это Брестская крепость, товарищ комиссар… – растерянно возражал Семенюк. – Вон о ней в газете писали…
Комиссар о Брестской крепости имел самое отдаленное представление и в газетах ничего о ней не читал. Но подрывать свой авторитет он не собирался.
– Правильно… писали… Знаю, знаю, гражданин Семенюк… Видел. Верно пишут в газетах. Только это одно дело, что пишут, а тут другое… Мало ли что… Вот так, значит…