По правде говоря, я так и не нашел сколько-нибудь вразумительного ответа на вопрос – какова была подлинная причина гонений на эту, в сущности, идеологически девственную книгу? Меня, например, раздражало, что автор никогда не забудет отметить, что такой-то был парторгом или комсомольцем, точно беспартийные воевали хуже или погибали реже. И объяснялось это не правилами игры или конъюнктурой – отец был коммунистом вполне сознательным и в партию вступил на фронте в то время, когда его собственный обожаемый им отец сидел в лагере в Мордовии. Чем же все-таки не угодила книга армейским и аппаратным пастырям? Разгадки я не знаю, могу только высказать предположение.
В книге чередуются два сюжета – оборона крепости и розыски ее защитников, и в обоих исключительную роль играет элемент личный, или, выражаясь сегодняшним языком, частная инициатива. Сначала описывается, как автор шел по следу героя, куда пришлось обращаться и какие препоны одолеть, чтобы добиться справедливости – реабилитации одного, помилования другого, пенсии третьему. Но вот герой нашелся и заговорил. Горькая картина встает из его воспоминаний. Боеприпасы кончились, сухари съедены, а они все еще воюют в глубоком тылу у немцев, группками и поодиночке, прячутся в развалинах, нападают и убивают. Поражает в этих людях личная заинтересованность в исходе войны, почти инстинктивная, сильная настолько, что не желает считаться ни с реальным соотношением сил, ни со страхом смерти. Сплетаясь, обе истории – обороны и поисков – образуют единый рассказ о том, как человек по своей воле выполняет свой долг вопреки безнадежным обстоятельствам. В сущности, это и есть тема книги, в ней, наверное, секрет и читательского успеха, и последующих злоключений.
Он получил больше миллиона писем, ответить на них не было физической возможности, пришлось создать специальную команду на телевидении, которая все еще разбирала почту, когда его самого уже не было в живых. Чувство, вызвавшее этот страстный многоголосый отклик, мне кажется, – то самое слезное, очищающее душу умиление, которое испытывает верующий, читая жития. Тут и жадное внимание ко всем страданиям святого в земной юдоли, заставляющее сердце содрогаться от негодования, подтверждая, что добро в загоне, а мир сей лежит во зле, тут и горячая жажда воздаяния, потребность в торжестве высшей справедливости, пусть и запоздалой, но все-таки существующей. Чувство это, родившееся в православном храме, никогда не умиравшее в душе русского человека, и пробудилось с такой силой, хотя автор, герои да и большинство читателей считали себя атеистами.
Как-то в Переделкине Корней Иванович Чуковский, расхваливая отцовскую статью о литературной критике, сказал: «Вот прекрасная вещь, которая стоит всех ваших брестских крепостей».
Не знаю, что отец ответил, но мне он рассказал об этом с усмешкой, в которой сквозили горечь и даже презрение. Чуковский был для него патриархом, он питал к нему любовь и почтение, но в подобном случае не колебался – по его понятиям, то была не бестактность даже, а промах непростительный. Он жил в литературе, говорил на трех языках, читал на пяти, но думаю, что судьба одного живого человека в его глазах перевешивала всю мировую культуру, и к званию народного заступника, которым наградила его молва, относился с тайной гордостью, стараясь его не ронять. Хорошо это или плохо – другой вопрос, тут он следовал традиции, на которой воспиталось не одно поколение русских интеллигентов. Его выбор был сделан.
Андрей Смирнов,
актер, режиссер, сценарист, драматург