«У местного силача на правой руке насчитывалось всего три пальца; у самого меткого стрелка не хватало одного глаза», — пишет Брет Гарт.
Что же хочет сказать Брет Гарт своими странностями и парадоксами? Почему он так щедр на них?
Он хочет подвести читателя к мысли, что внешние черты изображаемой им жизни или поспешное и поверхностное представление о ней могут находиться в противоречии с ее истинным содержанием. Действительно, главный «парадокс» Гарта заключается в том, что, изображая золотоискателей, людей, посвятивших себя, по общепринятому мнению, личным и эгоистическим целям, он ставит перед собой задачу оспорить и разбить это общепринятое мнение.
В «Счастье Ревущего Стана» разгульный и пьяный старательский поселок с материнской нежностью воспитывает осиротевшего младенца. В «Мигглс» — «гулящая девушка» с приисков показывает пример душевной чистоты и морального героизма. В «Брауне из Калавераса» бесшабашный игрок — еще одна характерная фигура старательского мира — отказывается от любимой женщины, чтобы уберечь семейное счастье доверившегося ему приятеля.
Один из наиболее замечательных в этом отношении рассказов из того же цикла, «Компаньон Теннесси», посвящен беззаветной, «до гроба» дружбе старателей. Мотив взаимной преданности компаньонов («pardners»), старателей, объединившихся для совместной работы, затрагивается не раз у Гарта. В известной его балладе «В забое» рассказчик-старатель вспоминает, как «Флин из Вирджинии», его холостой компаньон, спас его, семейного человека, ценою собственной жизни,
…Здесь, в забое,
Сгорбясь, сидели
Я и Том Флин.
Киркой рубили,
Руду дробили
Среди теснин…
Где теперь Флин?
Эхо долин
Скажет, где он,
Друг мой Том Флин,
Том весельчак,
Храбрец, добряк,
Мой компаньон.
На месте том,
Там, где обвал,
Крепленье Том
Спиной держал
И вдруг из мрака
Мне закричал:
«Спасайся скорей,
Ради детей,
Не жди меня, Джек!»
И в миг один
Средь скал навек
Пропал Том Флин…
…Вот весь рассказ
О том, как спас
Меня Том Флин,
Флин из Вирджинии.
Я плачу… Нет,
То не слеза…
То лампы свет
Слепит глаза.
Компаньон Теннесси не совершает подобного героического поступка, хотя, без сомнения, мог бы совершить. Этот ничем не примечательный старатель предан своему другу или компаньону, беспутному Теннесси настолько, что известен окружающим лишь по этому отличительному признаку. Пронося свою бесконечную заботу о друге через все испытания до самой могилы, скромный герой Гарта обнаруживает такие золотые россыпи душевного благородства, перед которыми меркнет все золото, добываемое из калифорнийской земли.
Из сказанного ранее о калифорнийских старателях уже известно, что золотоискательство имело для большинства из них не столько имущественное, сколько бытовое значение. Брет Гарт с полным правом видел в них народ, трудящихся; он искал в их среде положительные человеческие черты: честность, душевное благородство, бескорыстную любовь, способность к самопожертвованию; противопоставлял эти черты стяжательству, эгоизму и пошлости как социальным порокам имущих классов.
Весьма интересен с этой точки зрения разбор рассказа Гарта «Мигглс», произведенный Чернышевским в упомянутом выше письме о Гарте, присланном в 1878 году из ссылки.
В «Мигглс», одном из наиболее замечательных «оверлендовских» рассказов Гарта, изображена молодая женщина, которая уединенно живет в глуши, посвятив себя заботам о парализованном, слабоумном человеке, с которым она делит лесную сторожку. Группа застигнутых непогодой обывателей-горожан заезжает в это глухое местечко в поисках ночлега. Тут выясняется, что Мигглс — недавно еще известная всей округе «веселая девушка» с золотых приисков, а больной Джим, которого она опекает, не отец ей, не брат и не муж, а один из ее прежних любовников. В свое время, влюбившись в Мигглс, он потратил на нее все деньги; когда она вновь встретила его на своем пути, обнищавшего и неизлечимо больного, она посвятила ему свою жизнь.
Обыватели, в особенности дамы, шокированы соприкосновением с «миром разврата». Некоторые эпизоды «Мигглс» предвосхищают атмосферу другого, более знаменитого рассказа, мопассановской «Пышки». Брет Гарт с несомненной для Америки 60–70-х годов художественной смелостью героизирует Мигглс и рисует характер благородный, пылкий и прямой, обаяние которого не проходит бесследно даже для заскорузлых буржуа-обывателей.
Известно, какое видное место занимал в общественных воззрениях Чернышевского вопрос о женском равноправии и борьбе с собственническим и эксплуататорским отношением к женщине. Смелая характеристика Мигглс у Гарта, заставляющая читателя остро почувствовать ложность господствующих моральных норм, не могла не встретить у Чернышевского горячего отклика. «Мигглс» — рассказ очаровательный своей гуманностью», — пишет он. Касаясь основного конфликта в рассказе Гарта, Чернышевский решительно раскрывает его в свете социальной морали.
«У Мигглс не было в жизни ничего нуждающегося в оправдании, — пишет Чернышевский. — Она, когда веселилась, не делала ничего дурного. Конечно, жаль, что она не родилась барышнею, и осталась сиротою, и должна была держать харчевню, а не разъезжать с маменькою по балам. Но в этом и весь ее «грех», что она не могла разъезжать по балам».
Дальше, рассуждая о браках между людьми разного общественного положения и воспитания, Чернышевский спрашивает: «Годилась ли бы Мигглс стать светскою дамою?» И отвечает, что «это — дело мудреное». Мудреное же оно не потому, что Мигглс нарушила требования морали, господствующие в обществе, в котором она живет, а потому, что она «простолюдинка», которой в этом обществе ничего не прощается.
Уже в самом начале своего разбора «Мигглс» Чернышевский пишет, что самый умный и «один истинно благородный человек» в заехавшей к Мигглс компании — это «простяк Билль с Юбы», тоже простолюдин, как и Мигглс. О дамах, выступающих в качестве блюстительниц общественной нравственности, Чернышевский пишет: «Они даже лучше мужчин, госпожи «нравственные» женщины. Что это за сволочь, обе «леди-проезжие»! — Нестерпимая сволочь».
«Дело не о «непорочности» тела ли, или сердца, — резюмирует Чернышевский моральный конфликт в рассказе американского писателя. — Дело лишь о сословии...»
Чернышевский здесь с большой проницательностью выявляет демократическую и гуманную тенденцию Гарта, договаривая в некоторых случаях то, на что Брет Гарт лишь намекает.
Таким образом, можно с уверенностью утверждать, что Брет Гарт, избравший калифорнийскую «старательскую демократию» для изображения положительного в человеке, не был искателем моральных парадоксов и живописных эффектов, а примыкал к той мощной школе, демократов-гуманистов, которые произвели в середине прошлого века переворот в мировой литературе, заявив во всеуслышание, что «добродетель покинула дворцы богачей и живет в лачугах трудящихся».
Замысел Гарта не имел в себе ничего исключительного, если оценивать его с точки зрения основных тенденций современной ему европейской литературы. Однако для США конца 60-х — начала 70-х годов занятая им позиция была трудной и открытой для нападок.
В силу ряда причин, связанных с особенностями развития буржуазной демократии в США, критика буржуазно-капиталистического порядка развивалась там с сильным запозданием, что не могло не наложить характерного отпечатка на всю сферу американской духовной жизни.
Воспевать самопожертвование в среде золотоискателей в стране, где каждый пятый намеревался стать миллионером и стяжательский эгоизм почитался в широких кругах общества нормальным нравственным состоянием, значило быть смешным или же, того хуже, прослыть «дурным американцем».
Американская литература в эту пору весьма неохотно выделяет бедняка или отверженного как объект социального сочувствия и не противопоставляет его капиталисту, богачу, имущим классам. Напротив, подобная проблематика считается характерно европейской, чуждой американской действительности. Этим заблуждениям американской общественной мысли и литературы платили дань в начале своей деятельности даже такие выдающиеся американские писатели XIX века, как Марк Твен и Уолт Уитмен. Брет Гарт не был гениальным певцом американского народа, подобно Твену и Уитмену. Он не вышел из народной гущи и в гораздо меньшей степени отразил в своем творчестве знаменательные черты в развитии американского народного самосознания. Однако нужно признать, что он и в меньшей степени был подвержен специфическим предрассудкам, которые американская буржуазия навязала американскому народу. Брет Гарт, американский интеллигент 60-х годов, видел многое, что ускользало от взглядов молодого Твена. Тяготея к социальному направлению, представленному в современном ему западноевропейском романе демократическим гуманизмом Диккенса, он глядел на многие факты американской жизни глазами европейского писателя-демократа, что означало подчас — глазами американского писателя-демократа, заглянувшего на двадцать лет вперед.
Очень характерным образом позиция Гарта проявляется в его юморе, неотъемлемом и весьма замечательном элементе всего его творчества.
Английский писатель Г.К. Честертон, высоко ценивший творчество Гарта, однажды написал, что Брет Гарт — «настоящий американец и настоящий юморист, но не американский юморист». Поясняя свою формулу, Честертон добавляет, что американский юмор прежде всего насмешлив, а юмор Гарта «анализирующий и сочувственный». Замечание Честертона справедливо не полностью, но основания для него имеются. Это легко установить, сравнив юмористические мотивы у Гарта с господствующей американской юмористикой 60–70-х годов XIX века, скажем, с рассказами молодого Твена.