, ½ дольки чеснока, немного белого вина… маисового крахмала… вишневой наливки… перец, мускатный орех, белый хлеб. Так, так, так… Огнеупорную посуду натереть изнутри чесноком и разогреть в ней вино. Сыр растопить в вине – ух ты, здорово! – и дать ему закипеть…. В холодной воде развести крахмал, приправить мускатным орехом, перцем и сюда же вишневую наливку. Все смешать. Фондю готов! Теперь поставить его на маленький огонь, чтобы слабо и равномерно кипел. А Терри будет у меня кипеть сильно и неравномерно! Но сначала нафондюкаемся. Так… К фондю подать подрумяненные ломтики белого хлеба.
А к Терри – подрумяненную меня. Не забудьте поставить на стол перечницу, чтобы каждый мог поперчить фондю по вкусу. Я ему там кое-что поперчу! Это будет мое ноу-хау. Когда будете есть фондю, не пейте вина. Че-го?? Это как же без вина? Ну, уж нет! Не буду я тогда ничего готовить! Лучше наоборот – выпьем шампанского и закусим по-быстрому колбаской, сыром и икоркой…
Она больше обычного надушилась, подвела поярче глаза, брови, губы и тщательно приоделась, то есть сняла все лишнее. Все, кроме желтенького сарафанчика на одной бретельке.
Шли часы, но Терри все не приезжал, и Китька забеспокоилась. Она то и дело выскакивала за дверь, прогуливалась до ворот, не обращая внимания на хозяйку, возившуюся с чем-то во дворе. Она прямо физически чувствовала, как сохнет по нему. Целый день не ест, не пьет, губы вот-вот потрескаются, и во рту появился неприятный металлический вкус. И опять засаднило горло – да так отчетливо, резко, предвещая настоящую, крупномасштабную простуду. Правда, ледышка снабдила ее лекарствами, и в свободное от выскакиваний за дверь время Китти спешно смазывала нос, орошала горло и сосала леденцы. К вечеру горло почти перестало саднить, и Китти повеселела. В конце концов, Терри ведь могли просто задержать на работе – какое-нибудь там дурацкое совещание или еще что-нибудь… Накинув шотландский Маринин плед, она уютно устроилась у окна и стала шепотом призывать Терри, поглаживая притом свои холмики, живот… Вдруг поймала хитрый любопытный взгляд хозяйки, та секунду пялилась, потом умотала в свой черешневый сад. Кикимора швейцарская, подумала Китька, что я себя погладить, что ли, не могу?
Терри вернулся вместе с Мариной и был с нею весьма предупредителен, а она против обыкновения с ним кокетничала, чему-то смеялась и суетилась насчет ужина. Между прочим, и поинтересовалась, как чувствует себя Китти. Спасибо, уже лучше.
Ужинали втроем. Лизка позвонила, что приедет поздно, они там с Антоном куда-то собрались.
После ужина Китти все пыталась переброситься с Терри насчет ночи, но Марина постоянно крутилась возле него: то вместе кому-то звонили, то книги перебирали – в общем, идиллия. Наконец, Марина сказала, что они с Терри сегодня что-то устали, и, пожелав Китьке спокойной ночи, супруги удалились. Китти же укрылась в гладильной и стала ждать. Через какое-то время звякнула внизу дверь – вернулась Лизка, и – тишина. Вдруг за стеной – неужели?! – послышался смех и подозрительная возня… То же завтра и послезавтра. С утра хозяева, прихватив Лизку, ехали на работу, вечером возвращались домой вдвоем. После чего – веселый короткий ужин с Китти и… «Ох-ох-ох, опять рано вставать», – явно притворно позевывая, стонала Марина, и супруги спешили в спальню. А ты, ничтожная обитательница гладильной, делай что хочешь, ну, хоть возьми да погладь наконец что-нибудь для разнообразия…
Если при Марине и Терри Китти с Лизой еще как-то разговаривали, то наедине – ни слова. Разве что, «скорей бы уж уехать отсюда и никогда тебя больше не видеть» – процедила как-то сквозь зубы Лиза. «И тебя» – был ответ. В Женеву ездили теперь порознь. Лиза встречалась с Антоном, Китти бесцельно слонялась по городу, глазела задумчиво на витрины, а ночью все ждала. Однажды не выдержала – было около часу ночи, – встала и подошла к их спальне, на секунду прислушалась и вдруг, неожиданно для себя, тихонько пнула дверь – печальный свет луны немедленно указал на Терри. Милый! Лежит на спине с открытыми глазами, в которых при виде голой Китти немедленно отразился ужас. Марина спала, повернувшись к стене. Китти на цыпочках подошла к ним, Терри умоляюще приложил палец к губам и показал рукой, чтобы шла к себе, что сейчас придет. Она отрицательно помотала головой, но потом вдруг кивнула и убралась. Следом за ней в каморку пришел Терри.
– Я нъет могу, – сказал он умоляюще, но она обхватила его горячими руками и зашептала:
– I love you, I love you… Я без тебя умру!
Терри хотел было сказать, какие глупости, крошка, все пройдет, уже прошло, но сказать было ничего нельзя, потому что ее руки, ее губы и она вся…
Когда под утро Терри ушел, Китти никак не могла уснуть – все тело ныло, стонало, а голову распирало от соображений – он же мой, мой… И только ледышка мешает, а сама-то его не любит, вот сука на сене, но все равно не отдаст… Но нельзя же ее в самом деле отравить – говорят, в Швейцарии всех всегда находят… Значит, Альпы? Там, в горах, теряются все следы, все крики и отпечатки, и только чувство локтя… Такое легкое, едва уловимое движение локтем и – ах! Помогите! Скорей, там! Внизу!
– Да помогите же!! – крикнула она изо всех сил, уже в бреду, потому что к утру все ее тело охватил жар.
Первая на крик прибежала Лиза и яростно зашипела ей в ухо:
– Заткнись. Немедленно заткнись.
В ответ Китти захныкала, прося водички, но Лиза снова шикнула на нее:
– Хватит врать. Все равно никто тебе не поверит и не оставит здесь!
– Немножко только воды… – умоляла Китти, глядя невидящими глазами перед собой.
– Не убедительно косишь, и все равно послезавтра в Москву.
– Что с ней?! – в комнату вбежала Марина. – Боже, как горит! Врача! Терри, Терри! Срочно врача!
Смерили температуру – тридцать девять! В глубине коридора расплывалось лицо Терри. Но и в таком виде он делал все, что мог: приносил какие-то склянки, бегал за черешней и все думал – вдруг проговорится, о, my Got! Надо, чтобы Мариночка поменьше была у нее…
Марина то же самое думала о нем:
– Все! Иди! А то еще заболеешь! К тебе же завтра японцы приедут, надо быть в форме.
Ушел. Потом приехал доктор, дал больной жаропонижающее, успокоительное, и она уснула. Вечером из Москвы позвонили Муся с Ниной, они то и дело вырывали друг у друга трубку и бестолково орали:
– Ну, что?! Ну, как?! А?!
А когда Марина сказала, что Китти серьезно заболела, у Мусеньки вырвались странные слова:
– Почему не Лиза?
– Муся, что ты мелешь? – удивилась Марина. – Им же послезавтра в Москву, не представляю, как они полетят. Наверное, придется оставить их на вре…
– Нив коем случае! – выхватив у Муси трубку, закричала Нина. – Немедленно выдворяй!
– Ма, ты что! Человек заболел…
– Ты там за мной не повторяй, а делай, что я сказала! И смотри не заразись! Эти нимфетки чего только не наберутся!
Когда утром Лиза вошла в гладильню, то увидела будто уменьшившуюся Китти. К похудевшему, бледному лицу липли влажные пряди волос. Она вроде спала. «Во косит», – недоверчиво подумала Лиза. Пришедшая за ней Марина сообщила, что доктор уже снова приезжал и что температура к утру упала до тридцать пяти.
– Ну, все, я помчалась на работу, а ты уж сегодня не отлучайся, в случае чего звони мне или врачу.
И Марина уехала.
Китти открыла глаза и увидела глядевшую на нее в упор Лизу. Этот взгляд обеспокоил ее.
– Ты…
– Все равно я тебе не верю, – отчеканила Лиза, – но это уже неважно. Завтра нам уезжать, так что не вздумай разыграть очередной приступ.
– Я не разыгрываю, – еле слышно прошептала Китти, – и разве мне можно сейчас лететь?
– Нужно.
– Разве ты не видишь, как мне хреново?
– Все врешь! Тоже мне ротмистр Минский! Но учти, Марина не станционный смотритель и Терри тебе не отдаст!
– Но у меня правда нет сил…
– Ничего, соберу твое барахло, а до машины мы с Мариной тебя как-нибудь дотащим.
«Кажется, она действительно заболела, – подумала Лиза, – но все равно ее надо отсюда увезти».
А Китти снова ждала Терри. Она ведь так сильно заболела, должен же он ее хотя бы пожалеть… Но Терри не приходил. Он тоже был подвержен простудам, и Марина запретила ему даже подходить к гладильне. А он и не рвался. Да, конечно, ему очень, очень жаль бедняжку, но больше им встречаться нельзя. Что было, то было, а больше нельзя. И вообще то, что это произошло у них дома… ужасно! А вдруг Китти все расскажет Марине? Или проговорится в бреду? О, ту Got! От этих мыслей Терри бросило в жар и стало давить в груди, и тогда он сказал себе: «Завтра, уже завтра они будут в Москве».
Когда вечером он крался к себе в спальню, дверь гладильной вдруг мягко приоткрылась, и там, в проеме, он увидел странное лицо – черты едва намечены, так, набросок какого-то незнакомого и, скорей всего, вымышленного существа. Терри поспешно прикрыл дверь и сбежал вниз. В гостиной Марина укладывала подарки для Томы, Верыванны и Киттиной мамы.
Утро отлета. Еле передвигающую ноги Китти Марина с Лизой одели, довели до машины и посадили на переднее сиденье рядом с Терри. Две быстрые улыбки – жалкая и виновато-ободряющая – встретились и погасли. Марина с Лизой сели сзади, и машина понеслась. Вдруг Китти беспокойно что-то забормотала. Лиза и Терри буквально окаменели, а Марина быстро к ней придвинулась:
– Что, Катюш?
– Фондю, – еле слышно пролепетала Катюша, – так и не сделали…
– Господи! Нашла о чем жалеть! Поправляйся давай, а уж фондю от нас не убежит, в другой раз сделаем!
В аэропорту их ждали Антон и очень предупредительный сотрудник швейцарской авиакомпании с креслом-коляской. Это Марина накануне позвонила в аэропорт и сообщила, что летит больная. Сотрудник авиакомпании бережно усадил Китти в кресло, укрыл пледом и покатил к самолету. Лиза быстро попрощалась с Антоном, потом с Мариной и Терри, поблагодарила их «за чудесный прием» и понуро двинулась за Китти.
– Ли-из! Не забудь! Послезавтра на Пушкинской! – крикнул Антон.