— Вы не понимаете, зачем я к вам пришёл? — с любопытством спросил Авдей.
— Решительно не понимаю.
— Не…ет?
— Да говорят вам…
— Удивительно!.. Это удивительно! Кто бы этого ожидал от человека с вашим умом!
— Ну, так извольте ж объясниться наконец…
— Я пришёл, господин Кистер, — проговорил Авдей, медленно поднимаясь с места, — я пришёл вас вызвать на дуэль, понимаете ли вы? Я хочу драться с вами. А! Вы думали так-таки от меня отделаться! Да разве вы не знали, с каким человеком имеете дело? Позволил ли бы я…
— Очень хорошо-с, — холодно и отрывисто перебил его Кистер. — Я принимаю ваш вызов. Извольте прислать ко мне вашего секунданта.
— Да, да, — продолжал Авдей, которому, как кошке, жаль было так скоро расстаться с своей жертвой, — я, признаться, с большим удовольствием наведу завтра дуло моего пистолета на ваше идеальное и белокурое лицо.
— Вы, кажется, ругаетесь после вызова, — с презреньем возразил Кистер. — Извольте идти. Мне за вас совестно.
— Известное дело: деликатесе!.. А, Марья Сергевна! я не понимаю по-французски! — проворчал Авдей, надевая фуражку. — До приятного свидания, Фёдор Фёдорыч!
Он поклонился и вышел.
Кистер несколько раз прошёлся по комнате. Лицо его горело, грудь высоко поднималась. Он не робел и не сердился; но ему гадко было подумать, какого человека он считал некогда своим другом. Мысль о поединке с Лучковым его почти радовала. Разом отделаться от своего прошедшего, перескочить через этот камень и поплыть потом по безмятежной реке… «Прекрасно, — думал он, — я завоюю своё счастье. — Образ Маши, казалось, улыбался ему и сулил победу. — Я не погибну! нет, я не погибну!» — твердил он с спокойной улыбкой. На столе лежало письмо к его матери… Сердце в нём сжалось на мгновение. Он решился на всякий случай подождать отсылкой. В Кистере происходило то возвышение жизненной силы, которое человек замечает в себе перед опасностью. Он спокойно обдумывал всевозможные последствия поединка, мысленно подвергал себя и Машу испытаниям несчастия и разлуки — и глядел на будущее с надеждой. Он давал себе слово не убить Лучкова… Неотразимо влекло его к Маше. Он сыскал секунданта, наскоро устроил свои дела и тотчас после обеда уехал к Перекатовым. Весь вечер Кистер был весел, может быть слишком весел.
Маша много играла на фортепьянах, ничего не предчувствовала и мило с ним кокетничала. Сперва её беспечность огорчала его, потом он эту самую беспечность Маши принял за счастливое предсказание — и обрадовался и успокоился. Она с каждым днём более и более к нему привязывалась; потребность счастия в ней была сильнее потребности страсти. Притом Авдей отучил ее от всех преувеличенных желаний, и она с радостию и навсегда отказалась от них. Ненила Макарьевна любила Кистера как сына. Сергей Сергеевич, по привычке, подражал своей жене.
— До свидания, — сказала Кистеру Маша, проводив его до передней и с тихой улыбкой глядя, как он нежно и долго целовал её руки.
— До свидания, — с уверенностью возразил Фёдор Фёдорович, — до свидания.
Но, отъехав с полверсты от дома Перекатовых, он приподнялся в коляске и с смутным беспокойством стал искать глазами освещённые окна… В доме всё было уже темно, как в могиле.
XI
На другой день, в одиннадцатом часу утра, секундант Кистера, старый, заслуженный майор, заехал за ним. Добрый старик ворчал и кусал свои седые усы, сулил всякую пакость Авдею Ивановичу… Подали коляску. Кистер вручил майору два письма: одно к матери, другое к Маше.
— Это зачем?
— Да нельзя знать…
— Вот вздор! мы его подстрелим, как куропатку.
— Всё же лучше…
Майор с досадой сунул оба письма в боковой карман своего сюртука.
— Едем.
Они отправились. В небольшом лесу, в двух вёрстах от села Кириллова, их дожидался Лучков с своим секундантом, прежним своим приятелем, раздушенным полковым адъютантом. Погода была прекрасная; птицы мирно чирикали; невдалеке от леса мужик пахал землю. Пока секунданты отмеривали расстояние, устанавливали барьер, осматривали и заряжали пистолеты, противники даже не взглянули друг на друга. Кистер с беззаботным видом прохаживался взад и вперёд, помахивая сорванною веткою; Авдей стоял неподвижно, скрестя руки и нахмуря брови. Наступило решительное мгновение. «Начинайте, господа!» Кистер быстро подошёл к барьеру, но не успел ступить ещё пяти шагов, как Авдей выстрелил. Кистер дрогнул, ступил ещё раз, зашатался, опустил голову… Его колени подогнулись… он, как мешок, упал на траву. Майор бросился к нему… «Неужели?» — шептал умирающий…
Авдей подошёл к убитому. На его сумрачном и похудевшем лице выразилось свирепое, ожесточённое сожаление… Он поглядел на адъютанта и на майора, наклонил голову, как виноватый, молча сел на лошадь и поехал шагом прямо на квартиру полковника.
Маша… жива до сих пор.
1846
Комментарий
Отеч Зап, 1847, № 1, отд. I, с. 1–42.
Т, 1856, ч. 1, с. 49–125.
Т, Соч, 1860–1861, т. 2, с. 30–78.
Т, Соч, 1865, ч. 2, с. 35–90.
Т, Соч, 1868–1871, ч. 2, с. 35–88.
Т, Соч, 1874, ч. 2, с. 35–87.
Т, Соч, 1880, т. 6, с. 39–93.
Автограф повести не сохранился.
Впервые опубликовано: Отеч Зап, 1847, № 1, отд. I, с. 1–42, с подписью: Ив. Тургенев (ценз. разр. 31 декабря 1846 г.).
Печатается по тексту Т, Соч, 1880 с учётом списка опечаток, приложенного к 1-му тому того же издания, с устранением явных опечаток, не замеченных Тургеневым, а также со следующими исправлениями по другим источникам текста:
Стр. 35, строка 4: «Авдей Иванович» вместо «Авдей Иваныч» (по Отеч Зап; Т, 1856; Т, Соч, 1860–1861; Т, Соч, 1865).
Стр. 40, строки 8–9: «чересчур» вместо «чрезчур» (по всем другим источникам).
Стр. 43, строка 10: «черезо всю залу» вместо «чрез всю залу» (по Т,Соч, 1865; Т, Соч, 1868–1871; Т, Соч, 1874).
Стр. 46, строки 13–14: «из-за переплетенных пальцев» вместо «из-за переплетенных пялец» (по всем другим источникам).
Стр. 50, строки 31–32: «воскликнул Кистер, вышел на улицу, задумался и глубоко вздохнул» вместо «воскликнул Кистер и вышел на улицу, задумался и глубоко вздохнул» (по всем другим источникам).
Стр. 50, строка 41: «сидел на креслах» вместо «сидел на кресле» (по всем другим источникам).
Стр. 53, строка 20: «занимала его мысли» вместо «занимала его мысль» (по всем друшм источникам).
Стр. 56, строка 36: «Что Федор Федорыч не приехал?» вместо «Что, Федор Федорович не приехал?» Запятая снимается по Отеч Зап. Т, 1856, и Т, Соч, 1860–1861, а также по смыслу: Ненила Макарьевна знает, что Кистер не приехал, но спрашивает о причинах его отсутствия. «Федор Федорыч» — по всем источникам до Т, Соч, 1874.
Стр. 62, строка 33: «пощадить ее стыдливость» вместо «пощадить ее стыдливости» (по всем источникам до Т, Соч, 1874).
Стр. 73, строки 13–14: «всех возможных земных благ» вместо «всевозможных земных благ» (по всем другим источникам).
Стр. 77, строка 35: «с спокойной улыбкой» вместо «с покойной улыбкой» (по всем другим источникам).
Стр. 77, строка 36: «письмо его к матери» вместо «письмо к его матери» (по Отеч Зап).
Стр. 77, строки 40–41: «все возможные последствия» вместо «всевозможные последствия» (по всем другим источникам).
Датируется 1846 годом на основании пометы Тургенева во всех изданиях, начиная с 1856-го года. Более точная датировка затруднительна, так как в переписке Тургенева прямых упоминаний о работе над этой повестью не сохранилось. По предположению Н. В. Измайлова, в письме Тургенева к Виардо, написанном в начале мая 1846 г., под затеянной «довольно большой работой» следует подразумевать «Бретёра» (см.: Т, ПСС и П, Письма, т. 1, с. 559). Исходя из этого, работу над повестью можно отнести к лету — осени 1846 г. Б. М. Эйхенбаум ошибочно указал, что «написана эта повесть в 1846 г., до „Трёх портретов“» (Т, Сочинения, т. II, с. 362). Как отмечено нами ниже (наст. том. с. 571), рассказ «Три портрета» был написан в конце 1845 г., то есть до «Бретёра». Но Тургенев во всех изданиях, начиная с 1856-го года, помещал «Бретёра» перед «Тремя портретами», считая, очевидно, последнюю вещь более зрелой. Хотя такой порядок и нарушает хронологическую последовательность, мы сохраняем его в настоящем издании.
Появление «Бретёра» в январской книжке «Отечественных записок» совпало с крайним обострением журнально-литературных споров, вызванных идейным и художественным ростом «натуральной школы». Главным предметом этих споров стали такие значительные произведения, увидевшие свет в начале 1847 г., как «Кто виноват?» Герцена, «Обыкновенная история» Гончарова, первые рассказы из «Записок охотника» Тургенева. В этой сложной и напряженной обстановке новая повесть Тургенева почти не была замечена критикой.
Наиболее ранний отзыв о «Бретёре» принадлежит Белинскому, который в письме к Тургеневу от 19 февраля (3 марта) 1847 г. осторожно выразил свою неудовлетворённость его повестью, противопоставив её «Запискам охотника»: «Мне кажется, у Вас чисто творческого таланта или нет, или очень мало, и Ваш талант однороден с Далем. Судя по „Хорю“, Вы далеко пойдёте. Это Ваш настоящий род. Вот хоть бы „Ермолай и мельничиха“ — не бог знает что, безделка, а хорошо, потому что умно и дельно, с мыслию. А в „Бретёре“, я уверен, Вы творили. <…> Если не ошибаюсь, Ваше призвание — наблюдать действительные явления и передавать их, пропуская через фантазию; но не опираться только на фантазию» (Белинский, т. 12, с. 336).
Тогда же о новой повести Тургенева коротко упомянул Ап. Григорьев, поставивший её в один ряд с другими произведениями последнего времени — «Кто виноват?» Герцена, «Родственники» И. Панаева, «Без рассвета» А. Нестроева (П. Н. Кудрявцева), — предметом которых была «трагическая гибель всего лучшего, всего благороднейшего в личности вследствие бессилия воли». О Лучкове критик писал: «Бретёр — это Грушницкий с энергиею натуры Печорина, или, пожалуй, Печорин, лишённый блестящего лоска его ума и образованности — олицетворение тупой апатии, без очарования, дос