Одевался Гвишиани, как правило, в Лондоне. Всегда был выдержан, вел себя как тонкий дипломат. В молодости он играл на рояле в джазе и теперь, будучи большим человеком, приятно удивлял иностранцев.
Итальянец, умело рекламируя свои связи с родственником премьер-министра, процветал. Он представлял на нашем рынке на комиссионных началах множество итальянских фирм, в основном работающих в текстильной промышленности. И вот шаг за шагом дело шло к тому, чтобы дать им побольше заказов…
Постепенно под давлением ГКНТ нам приходилось переориентировать импорт текстильного оборудования с Англии на Италию».
Все судачили о брежневском семействе, о том, что сын Брежнева стал первым заместителем министра внешней торговли, а зять, Юрий Чурбанов, первым замом министра внутренних дел. Зятя Косыгина устроили не хуже, и дочь Косыгина Людмилу определили в историко-дипломатическое управление Министерства иностранных дел.
Алексей Николаевич Косыгин тоже любил свою семью. Внучке по случаю окончания института подарил «Волгу». Правда, в отличие от Галины Брежневой, дочь Косыгина вела себя осторожно. Она была по натуре замкнутым человеком.
«Дочь Косыгина, — вспоминала Галина Ерофеева, — Людмила Гвишиани, с которой я работала бок о бок в Историко-дипломатическом управлении, невольно поджимала в гримаске губы, когда кто-либо спрашивал ее о возможных контактах с брежневской семьей. Их не было вовсе».
Гвишиани работала над обзором советско-американских отношений.
«Когда она закончила работу над своим обзором и захотела защитить его как диссертацию, — пишет Галина Ерофеева, — кто-то побеспокоился о том, чтобы ее работу привели в порядок профессионалы. В нашей комнате появился профессор МГИМО, который немало попотел над ее, увы, весьма слабым трудом. В конечном счете диссертация была ею успешно защищена и, более того, выпущена в виде книги в издательстве „Международные отношения“.
После этого дочь премьер-министра уже не сочла возможным работать далее в нашем управлении, и вскоре для нее подобрали весьма солидный пост, она стала директором Библиотеки иностранной литературы.
К сожалению, она была совсем не сведуща в литературных делах, и ее пребывание в библиотеке не доставило радости ни работникам, ни читателям библиотеки из-за проведенных ею драконовских мер: многие старые опытные библиографы были уволены, а поредевшие ряды пополнили отставные военные. Говорили, что основным критерием увольнения, как и нового подбора работников, являлся „пятый пункт“».
Много лет директором Библиотеки иностранной литературы была Маргарита Ивановна Рудомино, которую и по сей день вспоминают с благодарностью. В апреле 1973 года она поняла, что есть кто-то, желающий занять ее место, потому что совершенно неожиданно библиотека получила право называться научным учреждением.
Рудомино годами безуспешно добивалась этого решения, которое позволило бы поднять статус библиотеки (и заодно зарплату) и привлечь видных ученых. Но ее просьбы отвергались Государственным комитетом по науке и технике, где работал Джермен Гвишиани. И вдруг ГКНТ по собственной инициативе принял это решение.
«Я, конечно, поняла, что это сделано под кого-то, кто претендует на мое место. Так оно и было — понадобилось место для дочери Косыгина — Л. А. Гвишиани-Косыгиной, и зарплату подняли для нее. В мае Гвишиани-Косыгина была назначена директором…
Меня пригласил заместитель министра культуры и предложил мне уйти на пенсию. Я отказалась сама подать заявление. Тогда начальница управления кадров министерства (подруга министра Е. А. Фурцевой) стала мне угрожать:
— Снимем за ошибки!»
Рудомино, сдавая дела новому директору, с волнением рассказывала о библиотеке, которой отдала всю жизнь. Достала ключ и хотела открыть свой сейф. Гвишиани-Косыгина попросила дать ей ключ.
«Я отдала, еще не понимая, что за этим последует. А последовало моментальное изменение выражения лица — из довольно приятного в высокомерное и жестокое. А затем слова:
— Я забираю ключи от сейфа. Сейф и его содержимое не ваша собственность, а государственное имущество, и вам там делать нечего.
Я была так потрясена случившимся, что вышла из кабинета, не попрощавшись. Я была раздавлена. В сейфе остались и некоторые мои личные вещи, но больше я в бывшем моем кабинете не была, ни при ней, ни после нее».
За год из библиотеки, которую возглавила Людмила Алексеевна, ушли двести ведущих сотрудников. Закрылись многие читальные залы, в том числе кабинет антифашистской литературы. И что самое обидное — исчез дух интеллигентности и доброжелательности.
Наш Дэн Сяопин?
После смерти жены Косыгин изменился. Ему было шестьдесят три года. Это уже не возраст новых свершений. Возможно, в этом одна из причин провала экономической реформы, которая началась за два года до этого.
Бывшие помощники сравнивают Косыгина с китайским лидером Дэн Сяопином, преобразившим страну. Говорят об Алексее Николаевиче с восхищением: если бы ему не помешали, он бы сделал экономику нашей страны процветающей.
В отличие от Брежнева Косыгин в общественном сознании и при его жизни, и после смерти воспринимался в основном положительно. Возможно, из всех политиков второй половины XX столетия он пользуется в нашей стране наибольшим уважением.
«Никто другой из советских руководителей не производил на меня такого сильного и глубокого впечатления, как Алексей Николаевич, — писал один известный советский разведчик. — Прежде всего он не старался напустить вокруг себя византийского тумана, держался естественно и просто, не подчеркивал ни своей значимости, ни своей осведомленности, ни своей причастности к высшему руководству».
Став главой правительства после свержения Хрущева сорок лет назад, Косыгин предпринял самую серьезную в доперестроечные времена попытку экономической реформы.
Хрущев тоже попытался упростить жесткую систему управления народным хозяйством, предоставив производственникам большие права. Он распустил многие министерства и передал управление предприятиями на места. Исчезли лишние бюрократические звенья, и во второй половине 1950-х это принесло весомый экономический эффект. Экономика страны сделала шаг вперед. Конечно, были и негативные стороны децентрализации.
Рынок все равно не появился. Развитие экономики определялось не реальными потребностями общества, а приказами сверху. Если раньше сырье и продукцию распределяли министерства, то теперь между собой сговаривались совнархозы.
Главную оппозицию хрущевским начинаниям составила министерская бюрократия, которая утратила власть и влияние. Недоволен был и партийный аппарат. Совнархозы обрели самостоятельность и фактически вышли из подчинения обкомам. Иначе говоря, партработники потеряли контроль над производством.
В 1962 году Хрущев укрупнил совнархозы. Теперь на территории одного совнархоза оказались несколько обкомов и уже партработники фактически оказывались в подчинении производственников. Если бы хрущевские реформы продолжились, партаппарат вообще остался бы без дела…
После отставки Хрущева местный партаппарат добивался немедленного уничтожения совнархозов. Эту идею поддержал и Косыгин, считавший идеалом сталинскую систему управления всего и всем из Центра.
Национальные республики не очень поддерживали ликвидацию совнархозов и восстановление министерств, не хотели возвращаться к централизации, когда каждую мелочь им приходилось согласовывать с Москвой. Но Брежнев согласился с Косыгиным, и стало ясно, что вопрос предрешен. Теперь республики бились за право иметь союзно-республиканские министерства, чтобы сохранить какие-то рычаги влияния на промышленность и хозяйство.
В августе 1965 года Николая Байбакова вызвали в ЦК к Брежневу. В кабинете Леонида Ильича находился Косыгин.
— Возвращайся в Госплан! — сказал Брежнев.
Байбаков стал отказываться — дескать, он уже был на этой должности, и его освободили как несправившегося.
— Иди и работай! — повторил Брежнев и дружески добавил: — А о твоих способностях не тебе судить.
Принесли чаю, Брежнев стал говорить о том, как важно укрепить централизованное планирование, когда идет ликвидация совнархозов и восстановление отраслевых министерств и роль Госплана возрастает.
— Не только я, но и другие товарищи, — сказал Брежнев, кивнув на Косыгина, — думали о вашем перемещении. А то, что вас тогда сместили, это не оттого, что не справились с работой. Просто ваши взгляды разошлись с хрущевскими.
Еще в сентябре 1962 года в «Правде» появилась статья харьковского профессора Евсея Либермана «План, прибыль, премия». Он первым высказал мысль, к которой давно пришли думающие экономисты. Ни промышленность в целом, ни отдельные предприятия, ни работающие на них люди совершенно не заинтересованы в том, чтобы выпускать товары, необходимые потребителю. Между тем промышленность из года в год перевыполняет план, выпуская продукцию низкого качества, которая никому не нужна. Либерман предложил наделить директоров правом самим заключать договора с партнерами, предлагать потребителю более выгодные условия, а часть прибыли отчислять на премии инженерам и рабочим.
Это было первое предложение изменить ситуацию в экономике. Идеи харьковского профессора обсуждала вся страна. «Правдинская» статья произвела впечатление на Хрущева. Она соответствовала его представлениям о том, что нужно передать права и полномочия от ведомств директорам предприятий. Никита Сергеевич разрешил провести эксперимент. Пока готовили документы, его отправили на пенсию.
Косыгин, став главой правительства, дал указание переработать принципы эксперимента, убрав всё, что «попахивало» западным опытом и противоречило принципам социалистического хозяйствования. Но и в таком виде эксперимент пугал чиновников. На президиуме ЦК отнюдь не все поддержали Косыгина.
На одном из заседаний Подгорный сказал:
— На кой черт нам эта реформа? Мы плохо развиваемся, что ли?
Косыгин ответил ему: