Косыгин, как всегда, знал ответ:
— На шестнадцать-семнадцать миллиардов инвалютных рублей.
В долларах эта цифра была еще больше.
Алексей Николаевич считал копейки. А сотни миллионов пропадали — уходили на строительство промышленных гигантов, которые строились очень долго или не давали отдачи. Экономику разоряла гонка вооружений. Что толку было от его бережливости?
Во второй половине 1970-х ухудшилось положение с продовольствием. В стране нарастало глухое раздражение, в первую очередь из-за отсутствия продуктов и элементарных товаров. Снижалось качество жизни. Во многих областях прошли настоящие забастовки, о которых говорилось только в закрытых партийных документах.
Купить почти ничего было невозможно. Всё стало дефицитом, и всё приходилось доставать через знакомых или переплачивая сверх меры. Дефицит уходил на черный рынок. Деньги сами по себе теряли смысл. Экономика возвращалась к средневековому прямому обмену товарами и услугами. Теневая экономика процветала. В крупных учреждениях кое-что распределяли через систему так называемых заказов. Некоторые продукты исчезли вовсе. В городах вводили талоны на мясо и масло. Народ устремился в Москву за продуктами. Многие помнят так называемые «колбасные» поезда.
— Рыба стоила тридцать — сорок копеек за килограмм и была доступна каждому. Производство куриных яиц зашкаливало за необходимую норму, ЦК был озабочен проблемой их консервации, — ностальгически вспоминал брежневские времена Петр Андреевич Паскарь, тогдашний председатель Совета министров Молдавии.
Петр Андреевич, верно, подзабыл, как выглядели при Брежневе прилавки продуктовых магазинов, или даже вообще их не видел, поскольку высшей номенклатуре даже в закрытый распределитель ходить не приходилось: всё привозили со спецбазы домой или на дачу. А вот как существовали обычные люди.
Вновь процитирую дневник литературного критика Игоря Дедкова, который жил в Костроме и работал в областной газете «Северная правда»:
25 октября 1977 года:
«В магазинах нет туалетного мыла. Нет конфет. Само собой разумеется, нет мяса (на рынке в очередь — по четыре рубля за килограмм), колбасы, сала и прочего».
13 ноября:
«В городе нет электрических лампочек. Когда я ходил искать стосвечовые, еще были в продаже лампочки по сорок ватт. Сейчас и они исчезли. У нас в люстре из трех лампочек перегорели две. Так и сидим при включенной настольной лампе… Но мы привыкли к таким нехваткам».
А вот предновогодняя запись:
«Пенсионерам дают талоны на мясо в домоуправлениях (один килограмм на пенсионера). Впрочем, не талоны, а „приглашения“. Получаешь „приглашение“ и идешь в магазин. Сегодня „Северная правда“ отправила своих представителей в магазин, чтобы получить мясо (по килограмму на работника). Именно так „дают“ мясо трудовым коллективам.
В магазине же сказали, берите тушу и рубите сами. Редакционные женщины возмутились и ушли. После телефонных переговоров с начальством мясо обещано завтра: и разрубленное, и высшего сорта. Сегодня жена Камазакова, член областного суда, целый день рубила мясо. Этому „коллективу“ мясо выдали тушей…»
И вот запись Игоря Дедкова, которая буквально берет за душу:
«Вечером ходил в магазин за хлебом и чаем. Впереди меня выкладывал из сумки свои покупки мужчина лет пятидесяти трех-четырех: пачку вермишели, буханку черного хлеба, два куска сыра, две банки рыбных консервов (ставрида) и четыре плавленых сырка — „разные“, сказал он кассирше, то есть разных сортов.
И я как-то неожиданно для себя всмотрелся в это богатство рабочего пожилого человека, пришедшего в магазин после работы, и слезы прихлынули к глазам от простой и ясной мысли: это же он после получки пришел и купил, что мог, получше, и потому сырков этих плавленых разных набрал и консервов, и сыра — другого ничего не было. Ах, не о сытости я болею, не о пище, о другом — о справедливости и равных человеческих возможностях…»
Вложение средств в сельское хозяйство не приносило результата. Огромные стройки растягивались надолго и стоили значительно дороже, чем предусматривалось. Военные расходы стали непосильными. Экономика поддерживалась экспортом нефти и нефтепродуктов, что стало возможным в результате наращивания нефтедобычи в Западной Сибири. Брежневу повезло. В середине 1970-х годов начался стремительный рост цен на нефть. При Хрущеве цена за баррель составляла пятнадцать долларов, к концу брежневской эпохи поднялась до восьмидесяти. А после смерти Леонида Ильича цены на нефть упали и импортируемое из-за границы благополучие испарилось.
Григорий Ханин, доктор экономических наук из Новосибирска, в серии статей «Советское экономическое чудо. Миф или реальность?», опубликованной в журнале «Свободная мысль — XXI», пишет о феноменальных успехах советской экономики во второй половине 1950-х. А дальше началось затухание экономического роста, связанное и с невысоким уровнем хозяйственного руководства.
Экономическая статистика сильно пострадала в советские годы. Цифры сознательно искажались. Григорий Ханин посвятил жизнь восстановлению реальной картины советской экономики, поэтому его данные и оценки заслуживают доверия.
«В годы застоя и перестройки, — пишет Ханин, — с именем Косыгина ассоциировался образ исключительно компетентного, даже выдающегося хозяйственника. Так действительно могло казаться на фоне других членов государственного руководства времен Хрущева и Брежнева. Однако на самом деле на высшем в советской экономике посту Косыгин ничем особенным себя не проявил.
Все „успехи“ экономической реформы 1965 года являются либо статистической иллюзией (мои подсчеты говорят о падении темпов основных экономических показателей в этот период), либо следствием благоприятного стечения обстоятельств, включая влияние погоды на сельское хозяйство».
В начале XX века продолжительность жизни в России была на пятнадцать лет меньше, чем в Соединенных Штатах. В конце 1950-х, при Хрущеве, продолжительность жизни увеличилась настолько, что разрыв с Соединенными Штатами почти полностью исчез. Однако в 1960-е годы началось снижение продолжительности жизни у мужчин и разрыв вновь стал расти.
Никакой модернизации экономики не происходило. Страна неуклонно отставала от Запада и погружалась в экономическую депрессию…
Очевидно было и разочарование советским опытом в братских социалистических странах, которые обеспечивали своим гражданам более высокий уровень жизни. Советский опыт перестал быть привлекательным и для коммунистических партий. Генеральный секретарь ЦК компартии Италии Энрико Берлингуэр выразился так:
— Импульс Октябрьской революции иссяк.
С коммунистическими идеями дело обстояло как с религией. В христианской стране младенца крестят, не спрашивая его согласия. Так и в Советском Союзе всякий ребенок автоматически становился коммунистом. Догмы приходилось заучивать как Отче наш. Идеология служила прикрытием для политики внутренней и внешней. Когда сейчас кто-то говорит с ностальгией: но тогда была вера! — это свидетельствует о том, как коварна человеческая память. Уже не верили.
Ресурс развитого социализма был исчерпан. Разочарование охватило общество. Неравенство стало заметным, особенно когда начались перебои с поставками продуктов. Не жаловались только крупные чиновники, сотрудники партийного аппарата, потому что закрытые распределители функционировали исправно. Поездки за границу приобретали прежде всего экономический смысл — можно было купить то, чего на территории Советского Союза не существовало.
«К началу восьмидесятых годов или, пожалуй, даже несколько раньше, — пишет Карен Брутенц, — для думающей части политической верхушки настоятельная — более того, безотлагательная — необходимость серьезных реформ стала очевидной. Многие шаги Брежнева и „брежневцев“, которые, казалось, делались ими в своих интересах, ради укрепления или защиты своих позиций, в конечном счете обретали эффект бумеранга. Так было с вторжениями в Чехословакию и Афганистан, со сверхвооружением страны, с контролем над идейной и духовной жизнью, с настороженной самоизоляцией от интеллигенции, с враждебным отношением к мелкому собственнику в деревне и городе…»
Более всего перемен желали «капитаны индустрии» — руководители хозяйственного аппарата, директора крупных предприятий. А их не происходило, и, как следствие, стала развиваться теневая экономика, особенно в южных республиках.
Бывший заведующий идеологическим отделом ЦК компартии Азербайджана Расим Агаев и политолог Зардушт Ализаде пишут:
«Именно в те годы образовался основной капитал значительной части „новых азербайджанцев“ — в период развития казнокрадства и коррупции. Но в самом сращивании теневого капитала таилось и зрело противоречие глубинного свойства — промышленно-хозяйственная бюрократия тяготилась патронажем партийной бюрократии, необходимостью делиться с ней прибылями… Перестройка была воспринята как шанс на избавление от опеки партийной бюрократии».
Характерно, что даже самые умные и образованные представители советской элиты не могли предложить реального выхода из стагнации. Все идеи вертелись вокруг частичных улучшений. Система казалась совершенно непоколебимой, несокрушимой. Но она была таковой только до того момента, пока оставалась цельной. Стоило изъять из нее один элемент, как всё стало рушиться… Но мы слишком забежали вперед.
Появляется сменщик
Алексей Николаевич уже был не боец. После обеда час дремал у себя в комнате отдыха. Сказывались и возраст, и нездоровье, и неутихающая боль от потери жены.
16 октября 1973 года, сразу после войны на Ближнем Востоке, Косыгин прилетел в Каир.
«Это был уже другой человек, — вспоминал разведчик Вадим Кирпиченко. — За три года он очень изменился. Сдал. Постарел. Стал плохо слышать. Его доклады Брежневу по несовершенному секретному телефону было мучительно наблюдать. Из-за плохой слышимости, технических неполадок разговор напоминал диалог глухонемых…
Поздно вечером Косыгин имел обыкновение минут двадцать гулять по дворцовому парку. Здесь он уже отвлекался от политики, от арабского мира и переключался на более интимные темы. Говорил он и о своем возрасте, о состоянии здоровья, о необходимости не поддаваться наступающим недугам и немощи.