Поздно вечером Косыгин имел обыкновение минут двадцать гулять. Здесь он уже отвлекался от политики, от арабского мира и переключался на более интимные темы. Говорил он и о своем возрасте, о состоянии здоровья, о необходимости не поддаваться наступающим недугам и немощи.
При этом он расправлял плечи, словно показывая, как надо это делать. На второй этаж дворца он тоже пытался подниматься быстрой, молодцеватой походкой по лестнице, минуя лифт:
— В следующем году мне будет семьдесят лет — это уже много…
Однажды совершенно неожиданно Алексей Николаевич заговорил о том, что несколько лет назад потерял жену, что она была очень образованной и доброй женщиной, настоящим другом. И от этих откровений, сделанных, по существу, незнакомому человеку, мне стало как-то тоскливо. Я вдруг почувствовал, что он очень одинок, что ему надо выговориться, что невмоготу хранить в себе свои тяжелые мысли.
Очевидно, предположение о его моральном одиночестве было верным: к тому времени прошло уже семь лет после смерти жены, а говорил он об этом так, будто эта невосполнимая утрата была совсем недавно, чуть ли не на днях».
Министр юстиции Владимир Теребилов в середине семидесятых отдыхал с Косыгиным в Юрмале. Глава правительства выглядел усталым. Теперь уже попытки поговорить о повседневных делах отклонял. Но с удовольствием вспоминал город своей юности Ленинград. Впереди в метрах сорока-пятидесяти шли двое охранников, сзади один, а несколько отстав, следовали еще трое, среди них врач.
«Наблюдая подобные сцены, — вспоминал Теребилов, — невольно задумаешься — только ли это “телохранители!” или еще и своеобразный контроль со стороны еще более высокого лица? Вольно или невольно такая обстановка если не лишает человека свободы, то, безусловно, ее ограничивает. Причем ограничивает не только физически, но и связывает его в принятии каких-либо решений. Сопоставляя рассуждения Косыгина и некоторые его решения, нетрудно было убедиться, что он далеко не всегда был волен воплощать в жизнь то, что ему казалось правильным и необходимым…
Он был умен, корректен, обладал удивительной памятью и исключительной работоспособностью… Это в активе. В пассиве же — сух, педантичен, иногда излишне жесткий».
Даже министру непросто было получить аудиенцию у Косыгина. Теребилов попросил Алексея Николаевича о встрече, увидев главу правительства на приеме в шведском посольстве по случаю приезда премьер-министра Улофа Пальме. Это был апрель 1976 года. Косыгин сухо ответил:
— Хорошо, я подумаю.
Через два дня сам позвонил:
— Заходите сегодня в шестнадцать ноль-ноль.
Теребилов просил деньги на создание правового информационного центра.
Косыгин встретил его стоя посредине кабинета:
— Я видел вашу записку и значительную часть ваших просьб должен отклонить. Все просят, просят, а не хотят подумать, где Косыгин возьмет для этого деньги.
«Эту его манеру (тактику) ведения финансовых “переговоров” я знал, — писал Теребилов. — Знал, что не надо бросаться “в бой”. Знал, что выгодно всем своим видом показать полное понимание его аргументов, и тогда он смягчится и, возможно, кое-какие просьбы удовлетворит. Так оно и вышло. Он обещал выделить средства на информационный центр».
К концу разговора Косыгин заметно устал. Ему было семьдесят два года. Тогдашний главный режиссер театра на Таганке Юрий Петрович Любимов заметил: «Косыгин поразил меня тоскливым видом и остановившимся взглядом».
Алексей Николаевич был от рождения крепким человеком, держал себя в форме. Роковую роль в его судьбе сыграла прогулка на байдарке-одиночке, когда он едва не погиб. 1 августа 1976 года Косыгин сел в байдарку, но во время гребли потерял сознание, перевернулся вместе с лодкой и оказался под водой.
Его спасло то, что ноги в байдарке крепятся и он не ушел на дно. Офицер охраны, очень сильный человек, поднял Косыгина из воды вместе с байдаркой.
Без сознания его доставили в военный госпиталь в Красногорске.
— У него произошло кровоизлияние, — рассказывал академик Чазов, — но не в мозг, а в пространство между мозгом и черепной коробкой. Поэтому мы его вытащили.
2 сентября первым заместителем председателя Совета министров утвердили Николая Александровича Тихонова. Ему поручили заменять Косыгина.
«Едва придя в себя, Косыгин позвонил мне, — рассказывал в интервью журналу «Коммерсант-власть» управляющий делами Совмина Михаил Сергеевич Смиртюков. — Подготовьте, говорит, записку для политбюро, что исполнять мои обязанности на время болезни будет Тихонов и пришлите мне на подпись. Потом перезвонил еще раз и сказал, что напишет ее от руки сам.
Врачи сказали Алексею Николаевичу, что он пробудет в больнице долго. Он понимал, что за его пост начнется борьба, и хотел, чтобы его заменил надежный человек. И ведь он оказался прав. Через пару часов после того, как мы отправили его записку генсеку, мне позвонил еще один земляк Брежнева, член политбюро Кириленко.
— Ну, кто там у вас есть в президиуме Совмина? — спрашивает.
По тону было понятно, что у него на уме: никого толкового нет, и возглавить правительство может только сам Кириленко…»
Андрей Кириленко требовал, чтобы все вопросы строительства и промышленности согласовывали с ним.
Вообще говоря, у Косыгина был другой первый заместитель — Кирилл Трофимович Мазуров, к тому же член политбюро. Он и проводил заседания правительства во время отпуска Косыгина. Неожиданно пошли разговоры, что Мазуров болен и его вроде как берегут. В ноябре 1978 года его «по состоянию здоровья и в связи с его просьбой» вывели из состава политбюро и отправили на пенсию, хотя Кирилл Трофимович был почти на десять лет моложе Тихонова.
Почему Брежнев расстался с Мазуровым?
— Мы все получали для служебного пользования закрытую информацию, — рассказывал в перестроечные годы Мазуров в интервью газете «Советская Россия», — и в одном из сообщений я как-то прочитал, что дочь Брежнева плохо вела себя во Франции, занималась какими-то спекуляциями. А уже и без того ходило немало разговоров на эту тему. Пришел к Брежневу, пытался по-товарищески убедить, что пора навести ему порядок в семье. Он резко отчитал меня: не лезь не в свое дело… И по другим поводам стычек было немало. Наконец однажды мы сказали друг другу, что не хотим вместе работать. Я написал заявление.
Брежнев иначе трактовал причины своего недовольства Мазуровым, которого называл беспомощным и безруким руководителем. В Завидово поделился своим недовольством с командой, писавшей ему выступление. Заместитель заведующего международным отделом ЦК Анатолий Сергеевич Черняев записал слова генсека:
«Письмо получил от тюменских нефтяников. Жалуются, что нет меховых шапок и варежек, не могут работать на двадцатиградусном морозе. Вспомнил, что, когда еще был секретарем в Молдавии, создал там меховую фабрику. Позвонил в Кишинев: говорят — склады забиты мехами, не знаем, куда девать. Звоню Мазурову, спрашиваю, знает ли он о том, что делается в Тюмени и в Молдавии на эту тему. “Разберусь”, — говорит. Вот вам и весь общесоюзный деятель!»
Технология избавления от ненужных членов политбюро была отработана. Перед очередным пленумом ЦК Брежнев внезапно уединился с Мазуровым и попросил его подать заявление об уходе на пенсию. Возможно, все дело в том, что Кирилл Трофимович не был брежневским человеком в отличие от Тихонова.
Николай Александрович родился в Харькове, но учился и работал в Днепропетровске. Окончил техникум путей сообщения, работал помощником машиниста, поступил в Днепропетровский металлургический институт. Десять предвоенных лет работал на Днепропетровском металлургическом и трубопрокатном заводе имени В. И. Ленина, добрался до должности главного инженера. Потом еще десять лет руководил другими заводами, в 1950 году его забрали в Министерство черной металлургии.
Когда Брежнев пришел к власти, Николай Тихонов был заместителем председателя Госплана. В 1965 году Леонид Ильич сделал его заместителем Косыгина. Тихонов был недоволен своим положением в правительстве и жаловался другому заму Косыгина Владимиру Николаевичу Новикову:
— Мы с тобой в Совмине — простые пешки, не имеем права подписать даже незначительные постановления. Вся власть у председателя и у Дымшица, который распоряжается материальными ресурсами.
Вениамин Эммануилович Дымшиц был заместителем главы правительства, Брежнев его высоко ценил, потому что они вместе после войны восстанавливали «Запорожсталь». Но Николай Александрович напрасно жаловался. Леонид Ильич и его ценил, приглашал на дачу.
«Тихонов, — вспоминал посол и партработник Петр Андреевич Абрасимов, — милый, интеллигентный человек, который, как мне иногда казалось, чувствовал себя в высших сферах власти нелегко, как говорится, не в своей тарелке».
Есть и другие мнения.
Тогдашний главный санитарный врач СССР Петр Николаевич Бургасов вспоминал, как Тихонов собрал у себя руководителей Академии медицинских наук — рассмотреть бюджет.
Тихонов помалкивал, неясно было, прибавит ли он что-нибудь к скудному бюджету медиков. Президент академии Владимир Дмитриевич Тимаков, который сильно нервничал, встал, чтобы привести последние аргументы, сказал буквально два слова и рухнул на спинку стула. Его на руках вынесли в приемную.
Врачи быстро установили, что он не дышит. Мертв. Зашли в кабинет Тихонова, растерянные, с предложением прекратить совещание. Нужно позвонить семье, отправить тело, заняться похоронами…
Тихонов недовольно ответил:
— У меня нет времени откладывать совещание. Садитесь, и мы продолжим разговор.
В ноябре 1978 года на пленуме ЦК Тихонов стал кандидатом в члены политбюро. Стало ясно, что его готовят Косыгину в сменщики. Как только на пленуме объявили перерыв, Тихонов подошел к телохранителям Брежнева, стал подробно расспрашивать, какие льготы ему положены, какой будет охрана, сколько поваров, какие машины… Ровно через год Тихонова произвели в полноправные члены политбюро.
Врачи вытащили Косыгина из беды. Но Алексей Николаевич сильно изменился. Он стал иногда говорить на отвлеченные темы, вероятно, чтобы снять напряжение. Однажды после длительной паузы вдруг спросил Байбакова: