В двенадцать ночи поезд с советской делегацией вернулся на свою территорию. Все собрались в вагоне генерального секретаря. Натолкнувшись на сопротивление чехословацкого руководства, члены политбюро растерялись.
«Брежнев до крайности нервничает, теряется, его бьет лихорадка, — записал в дневнике Шелест. — Он жалуется на сильную головную боль и рези в животе».
Разошлись в четвертом часу ночи, ничего не решив. Советскую делегацию безумно раздражал энтузиазм, с которым чехи и словаки, собравшиеся на улице, приветствовали Дубчека. Брежнев чувствовал себя совсем плохо, на второй день в переговорах не участвовал, послал вместо себя Суслова.
Шелест пометил в дневнике: «Брежнев разбитый, немощный, растерянный. Плохо собой владел». Шелест предложил Леониду Ильичу половить рыбу, развеяться. Брежнев отказался — «он был совсем подавлен, жаловался на головную боль, глотал непрерывно какие-то таблетки и, сославшись на усталость, поехать отказался».
Косыгин с отвращением заявил, что с «галицийским евреем Кригелем» ему вовсе не о чем говорить. Возмущенный этими словами, Дубчек вышел из зала заседаний. Советской делегации пришлось извиниться. Франтишек Кригель был членом президиума ЦК и председателем Национального фронта, объединявшего все политические партии.
После встречи в Чиерне-над-Тисой руководители обеих партий поехали в Братиславу. Там открылось совещание представителей шести социалистических стран. Дубчек встречал Брежнева в аэропорту. Зная его любовь к мужским поцелуям, Дубчек запасся большим букетом цветов. Он так ловко им маневрировал, что поцелуй не удался. Удовлетворились рукопожатием.
Маршал Гречко втолковывал членам политбюро:
— Наша армия парализует контрреволюцию, обезопасит от ухода Чехословакии на Запад. Но главную роль должны сыграть политики. Опасно выглядеть оккупантами. Чехословаки должны нас позвать.
Люди Андропова добивались, чтобы промосковские члены президиума ЦК компартии Чехословакии написали письмо с просьбой ввести советские войска. Брежнев нуждался в таком письме как оправдании. Письмо должен был подготовить член президиума ЦК компартии Чехословакии Васил Биляк.
В Братиславе 3 августа Биляк сказал Шелесту, что передаст письмо вечером в туалете. Они встретились там в восемь часов. Биляк отдал письмо сотруднику КГБ, тот так же незаметно передал его Шелесту. В письме содержалась просьба ввести войска.
Шелест подошел к Брежневу:
— Леонид Ильич, у меня хорошие новости.
Леонид Ильич, взбудораженный переговорами, взял письмо трясущимися руками.
Когда восставали восточные немцы, венгры или поляки, они ненавидели свою власть. А в Чехословакии власть и народ были заодно. Люди, которые тихо ненавидели коммунистическую власть, поверили в нее. Выяснилось, что восемьдесят процентов населения поддерживают новую политику коммунистической партии и безоговорочно высказываются за социализм. От этого московских лидеров просто оторопь брала.
За три дня до ввода войск чехословацкое руководство устроило большой прием. После официальной части Александр Дубчек отвел корреспондента «Известий» Владлена Кривошеева в сторону и стал жаловаться на то, что ему Москва не доверяет:
— Ведь я семнадцать лет прожил в Союзе! Я там учился! Я искренен и честен в отношениях с Союзом!
17 августа венгерский лидер Янош Кадар предложил Дубчеку встретиться. Они разговаривали на границе. Кадар, переживший восстание 1956 года, смотрел на руководителя Чехословакии с удивлением. Пытался объяснить Дубчеку: либо он сам жесткой рукой наведет порядок в стране, либо вторжение неминуемо. Дубчек не верил, что Москва введет войска. Кадар с нотками отчаяния в голосе спросил:
— Вы правда не понимаете, с кем имеете дело?
18 августа в Москву приехали делегации социалистических стран. Все захотели участвовать в военной операции, особенно этого добивался руководитель ГДР Вальтер Ульбрихт:
— Ведь мы тоже входим в Варшавский договор.
Пускать немецких солдат в Чехословакию с учетом трагического опыта Второй мировой войны не хотелось, но вовсе отказать Ульбрихту было невозможно, поэтому в состав оккупационных войск включили небольшой контингент Национальной народной армии ГДР.
18 августа ранним утром на втором этаже старого здания Министерства обороны маршал Гречко провел последнее совещание перед вводом войск[3]. Список участников совещания был утвержден самим министром. Без десяти девять появился начальник Генерального штаба маршал Матвей Васильевич Захаров, и всем разрешили войти в зал заседаний. В девять появился Гречко. Он занял свое место. Все надели очки и раскрыли свои тетради.
— Что-либо записывать запрещаю.
Тетради закрыли. Очки сняли — за ненужностью.
— Я только что вернулся с заседания политбюро, — сказал министр обороны. — Принято решение на ввод войск стран Варшавского договора в Чехословакию. Это решение будет осуществлено, даже если оно приведет к третьей мировой войне. А теперь я послушаю, как вы готовы к выполнению этой задачи.
Начальник Генштаба маршал Захаров нажал кнопку, и на стене появилась огромная карта. На территорию Чехословакии вводились три армии — 1-я танковая, 20-я и 38-я общевойсковые. Гречко одного за другим поднял командармов, которые доложили, что войска готовы к выполнению боевой задачи.
— А теперь я обращаюсь ко всем, — Гречко посмотрел на участников совещания. — В первые трое-пятеро суток я, Генеральный штаб и все вы работаем на них, — он показал на троих командиров. — От стремительных действий их армий зависит, как вы понимаете, слишком многое. Возможно, судьба Европы. А значит, и мировой расклад сил.
Он скомандовал:
— Садитесь, командармы.
На всякий случай Вооруженные силы готовились к большой войне с применением ядерного оружия. Отличился командующий воздушно-десантными войсками генерал-полковник Василий Филиппович Маргелов.
— Товарищ министр, — выпалил он, — все семь дивизий готовы разнести в клочья любого противника!
— Спокойно, генерал, — заметил Гречко.
Когда совещание закончилось, главный десантник Маргелов остановил в дверях командующего 38-й армией генерала Майорова.
— Ну что, понял, Саша?
— Так точно, Василий Филиппович.
— А что понял?
— Действовать надо решительно и твердо управлять войсками.
— Е…ть надо и фамилию не спрашивать — вот, что надо! — весело сказал командующий десантными войсками.
Генерал Майоров остолбенел.
19 августа, в десять утра, в Москве началось заседание политбюро. Военные развесили карты. Министр обороны Гречко и начальник генштаба Захаров детально изложили план операции. Гречко сообщил, что разговаривал с министром обороны Чехословакии генералом Дзуром. Предупредил его: если со стороны чехословацкой армии прозвучит хотя бы один выстрел, то Дзур будет повешен на первом же дереве.
Брежнев позвонил президенту страны Людвику Свободе и просил с пониманием отнестись к вводу войск. Больше никого из руководителей Чехословакии о вводе войск в их страну не предупредили.
19 августа составили обращение к Чехословацкой народной армии:
«Дорогие братья по оружию!
Верные делу социализма, жизненным интересам своих народов, руководители Коммунистической партии и правительства Чехословакии, перед лицом усилившихся действий контрреволюционных сил, призвали нас на помощь.
Откликаясь на эту просьбу, мы идем к вам, чтобы оказать братскую помощь и совместными усилиями защитить дело социализма в Чехословакии…»
Президент страны Людвик Свобода и министр обороны Мартин Дзур всерьез отнеслись к тому, что им сказали Брежнев и Гречко, и приказали своей армии не сопротивляться, поэтому военная часть операции прошла успешно.
В Праге тем временем заседал президиум ЦК компартии Чехословакии. Около полуночи председателя правительства Черника пригласили к телефону. Министр обороны Дзур, в кабинете которого уже находились сторожившие его советские офицеры, доложил, что войска стран Варшавского договора вошли на территорию страны.
Большинство членов президиума ЦК осудили ввод войск и приняли резолюцию:
«Президиум ЦК КПЧ считает этот акт противоречащим не только всем принципам отношений между социалистическими государствами, но и попирающим фундаментальные нормы международного права».
Исчезла «законная» база под вторжением. Пленум ЦК, Национальное собрание, правительство — решительно все выступили против военной оккупации страны. Против проголосовали Васил Биляк и еще трое его единомышленников.
Чехи оказали пассивное сопротивление: убирали указатели населенных пунктов, чтобы запутать советских солдат, писали на стенах домов «Отец — освободитель. Сын — оккупант». Когда весть об оккупации страны разнеслась по Праге, у здания ЦК собрались несколько тысяч человек, в основном молодежь с национальными флагами. Они пели государственный гимн и «Интернационал».
Около четырех утра 21 августа здание ЦК окружили советские бронетранспортеры и танки. Десантники ворвались в здание. Советские солдаты вошли в кабинет Дубчека, где заседал президиум ЦК. Они перерезали телефонные провода, закрыли окна и стали составлять список присутствующих.
Редкое мужество проявил Франтишек Кригель. Военный врач, он воевал в Испании и Китае. Он не был аппаратчиком и всегда держался самостоятельно.
— Я думаю, что до восьми ничего особенного не произойдет, — сказал он товарищам. — Никто из нас не спал, и я советую немного вздремнуть. Всем понадобятся свежие головы.
Кригель лег на ковер, подложив под голову портфель, и действительно заснул. Как он и предсказывал, события стали разворачиваться около девяти. Появились сотрудники чехословацкой госбезопасности. Они приказали Дубчеку, Кригелю, председателю Национального собрания Йозефу Смрковскому и Йозефу Шпачеку, партийному секретарю Южной Моравии, следовать за ними. Все четверо были сторонниками реформ в стране.
— На каком основании? — спросил Дубчек.