После моего избрания на пост президента я подтвердил приглашение Леониду Брежневу и предложил провести встречу в Рамбуйе, вне Парижа, поскольку множество официальных кортежей блокирует движение и вызывает ненужное раздражение у парижан. К тому же рассчитывал на более продолжительные переговоры и надеялся, что в Рамбуйе нас будут меньше прерывать, чем в столице. Мне хотелось поглубже «прозондировать» моего собеседника, попытаться понять, как формируются его суждения, и выявить его самые чувствительные точки.
Замок Рамбуйе мне был хорошо знаком, я много раз приезжал сюда охотиться по приглашению генерала де Голля, а позже – президента Помпиду.
Ритуал во времена де Голля был неизменным и всякий раз восхищал меня как характерный штрих определенного стиля французской жизни.
Приглашенные ожидались к 8.30; из Парижа выезжали через мост Сен-Клу, пересекая утренний поток машин, идущих из пригорода с еще включенными фарами. В парк Рамбуйе мы въезжали через центральные ворота у дороги на Париж, которые специально открывали по случаю охоты. На протяжении всего пути от ворот, начиная с платановой аллеи и дальше за поворотом, ведущим к замку, стояли сотрудники республиканской службы безопасности. Мы объезжали замок справа и останавливались с задней стороны замка напротив большого пруда.
Пока из машин вынимали чемоданы, сапоги и ружья, и относили в комнату на третьем этаже, где после охоты можно было переодеться к обеду, в мраморном зале подавался завтрак, который мы ели стоя. Этот зал представляет собой удлиненную галерею, занимает весь первый этаж и облицован в соответствии с модой школы Фонтенбло мрамором двух тонов красного цвета. На камине из пиренейского мрамора возвышалась позеленевшая от времени скверная гипсовая копия бюста Франциска I с загадочной, как у Джоконды, улыбкой.
Официанты в темно-синих фраках с золотыми пуговицами и в красных жилетах подавали кофе с молоком в чашечках из севрского фарфора и рогалики. Затем мы отправлялись на охоту. Генерал де Голль неизменно присоединялся к нам во время последней облавы, перед самым обедом. По совету своего адъютанта он становился позади одного из стрелков. Несколько раз этим стрелком оказывался я.
Я испытывал довольно странное ощущение, когда он, в пальто из грубой серой шерсти, стоял так близко за мной, на расстоянии протянутой руки; его силуэт немного смахивал на башню. Когда я оборачивался, чтобы заговорить с генералом, и встречался со взглядом его слегка косящих, близко посаженных глаз, увеличенных круглыми линзами очков, я слышал упреждение: «Смотрите! Слева от вас птица!» И действительно, над туями, высаженными в линию, я замечал светло-коричневого фазана – он планировал прямо ни меня, широко расправив крылья. Стало быть, я заблуждался, думая, что де Голль плохо видит.
На обед мы собирались в большой столовой замка. Здесь стоял затхлый запах сырости, свойственный редко открываемым помещениям. Серые, начинающие желтеть деревянные панели, непропорционально большое окно, выходящее на пруд, за которым по дороге в Ментенон мчались крохотные автомобили, – и не более десяти человек (число гостей всегда ограничивалось), сидящих за слишком большим для стольких сотрапезников столом, – все это делало столовую похожей на аквариум. Генерал де Голль обычно сидел спиной к окну, веселый и всегда учтивый, он вел или, точнее, направлял разговор.
После кофе он, не дожидаясь никого, уезжал. Наши машины следовали за ним в Париж, держась на почтительном расстоянии. На выезде из туннеля Сен-Клу наш кортеж распадался: кто – домой, кто – в министерство. Моя машина ехала вдоль Сены, мимо заводов «Рено» в направлении улицы Риволи. Через четверть часа я возвращался в свой кабинет, где меня уже поджидали лаконичные документы министерства финансов, и уходил с головой в решение неотложных проблем. Однако я все время ощущал привкус утреннего кофе с молоком и запах прелых листьев на потемневшей земле аллей парка.
Накануне визита Брежнева я отправился в Рамбуйе осмотреть апартаменты, отведенные советскому лидеру, проверить последние приготовления.
Было решено предоставить ему комнату Франциска I и примыкающие к ней жилые помещения. Комната эта находится на самом верху широкой фасадной башни замка. Ее так называют в честь короля Франциска I. Во время охоты в большом лесу, окружающем Рамбуйе, король внезапно заболел и нашел приют в замке своего вассала д'Анженна. Через несколько дней Франциск I скончался, но где именно, никто точно так и не знает. Но поскольку комната над башней, пожалуй, единственная, которую не коснулись преобразования XVIII века и эпохи Империи, то считается, что здесь это и произошло.
Президент Венсан Ориоль, любивший в разгар охотничьего сезона проводить в Рамбуйе уик-энд, оборудовал рядом с комнатой Франциска I апартаменты в стиле «ар деко»: светло-желтое дерево и зеленая кожаная обивка. Один-единственный телефон модели 1950 года. Ответственные лица из ведомства национальной движимости суетились, подготавливая помещения для членов советской делегации, переводчиков и врача. Остальные члены «свиты» разместятся в Париже, в советском посольстве, и будут приезжать в Рамбуйе по мере необходимости.
Предполагалось, что в день приезда, в среду вечером, Брежнев пожелает отдохнуть и поэтому поужинает один в своих апартаментах. На следующий день по программе – общий завтрак с участием основных членов обеих делегаций, всего на восемь персон, а наша первая беседа наедине в присутствии лишь переводчиков была назначена на 17.30. На нее отводилось два часа.
Завтрак состоялся по графику, после чего мы разошлись. В 15 часов – первое послание: Генеральный секретарь спрашивает, нельзя ли перенести начало переговоров на 18 часов. Никаких объяснений. Я даю согласие и в небольшом кабинете, примыкающем к моей комнате, перечитываю материалы для беседы.
В 16.15 – новое послание: господин Леонид Брежнев хочет отдохнуть, нельзя ли начать переговоры в 18.30? Воображаю, какую реакцию это вызовет. По договоренности ход наших встреч не будет предан гласности. Однако допускаю, что произойдет утечка информации, и тогда легко предсказать комментарии: «Брежнев заставляет ждать Жискара! Никогда он не позволил бы себе такого по отношению к де Голлю! Он явно хочет показать, какая между ними разница». Я передаю через генерального секретаря Елисейского дворца свой ответ: если мы хотим, чтобы у нас было достаточно времени для переговоров, откладывать их начало крайне нежелательно. Я буду ждать господина Брежнева в 18 часов в условленном месте.
По моей просьбе в небольшой комнате, завершающей анфиладу залов, разжигают камин. Эта комната отделана восхитительными резными деревянными панелями исключительно тонкой работы середины XVIII века с фигурками разных животных. Панели явно в плохом состоянии, маленькие кусочки отстают, кое-где видны трещины. Я отмечаю про себя, что их следует реставрировать.
Но вот вдали отворяется первая дверь. Брежнев движется мне навстречу. Он ступает нерешительно и нетвердо, словно на каждом шагу уточняет направление движения. За ним следуют его адъютант, которому на вид далеко за шестьдесят, – по-видимому, это врач – и переводчик. Поодаль, как обычно, довольно многочисленная группа советников в темных костюмах. Среди них я узнаю советского посла в Париже.
Я поджидаю Брежнева на пороге. Теплая встреча. Он обеими руками берет мою руку и трясет ее, обернувшись к переводчику. Он выражает свою радость по поводу нашей новой встречи, уверенность в том, что «мы сможем хорошо поработать на благо советско-французского сотрудничества», и приносит соболезнования по поводу кончины президента Помпиду. Глубоко посаженные живые глаза образуют косые щелки на его полном, расширяющемся книзу лице, скрывающем шею. По движению челюсти заметно, что у него нарушена артикуляция.
Служитель притворяет створки дверей. Я приглашаю Леонида Брежнева сесть возле камина. Переводчики достают, продолговатые блокноты, открывают первую страничку. Беседа начинается с обычных тем: приверженность делу мира и разрядки, значение советско-французского сотрудничества, которое можно считать образцовым. Но также и сетования:
– Мне докладывают, что ваши процентные ставки по-прежнему слишком высоки для наших заказов. Нам предлагают более выгодные условия, в частности, итальянцы и немцы. Мы готовы отдать предпочтение вам. Однако необходимо, чтобы ваши условия были по крайней мере такими же, как их, иначе мы найдем себе других партнеров.
У меня было такое чувство, будто я пребываю в своей прежней должности: эти вопросы долго и обстоятельно обсуждались на заседаниях Большой комиссии. Мне же хотелось поговорить с Брежневым о текущих проблемах: о его отношениях с американцами через четыре месяца после ухода Никсона; о том, как СССР, занимающий второе место в мире по добыче нефти, оценивает нефтяной кризис.
Я вижу, с каким усилием он произносит слова. Когда его губы двигаются, мне кажется, я слышу постукивание размякших костей, словно его челюсти плавают в жидкости. Нам подают чай. Он просит воды. Его ответы носят общий характер, скорее банальны, но звучат справедливо. Я понимаю, что он предпочитает не выходить за рамки знакомых ему тем. Он сожалеет об уходе Никсона.
– Хоть он и был нашим противником, с ним можно было вести переговоры.
Но в то же время он полагает, что президент Форд, опираясь на советы Генри Киссинджера, продолжит политику своего предшественника. И он переходит к нашим торговым отношениям.
– Что касается нефти, – говорит он, – то Советский Союз готов вам ее поставлять, но ее у нас сейчас не так уж много для экспорта, а ведь необходимо еще обеспечить нефтью страны Варшавского Договора. По этому вопросу ведутся сейчас переговоры.
Это справедливо, но аргумент не нов. Мы действительно ведем переговоры, но они начались еще несколько лет назад, до нефтяного кризиса, когда мы стали искать новые источники закупки нефти для удовлетворения потребностей ЭРАП и сбалансированности поставок нашего оборудования в СССР. Объем поставок нефти из Советского Союза с тех пор почти не изменился, мы получаем всего несколько миллионов тонн в год, и советская сторона не обещает существенного увеличения.