Одновременно под влиянием неудач с внедрением новых экономических показателей оценки работы всех предприятий с начала 1970-х годов начался возврат ряда старых показателей не только для самих предприятий, но и целых отраслей. При этом старые показатели вовсе не отменялись, дабы не признать ошибочность прежних решений, они были просто дополнены шестью новыми директивными установками: показателями роста производительности труда, объема валовой продукции, заданий по выпуску предметов потребления в тяжелой промышленности, по повышению качества продукции, по затратам сырья и топлива на единицу продукции в стоимостном выражении и объема фондов экономического стимулирования[531]. В результате, как считают ряд экономистов (В. Н. Масленников, Д. С. Моляков, Г. И. Ханин, О. В. Орусова[532]), де-факто был по сути воссоздан ключевой элемент сталинской экономической модели — снижение себестоимости продукции, поскольку этот показатель был включен в состав фондообразующих показателей всех предприятий. Хотя при этом они не акцентируют внимание на том, что это был главный элемент именно сталинской экономической модели.
Вместе с тем, как считает тот же Г. И. Ханин, очередная рецентрализация советской экономики носила во многом поверхностный характер. Подлинного возврата к сталинской модели не произошло, и на каждую новую проблему тогдашнее советское руководство отвечало новым директивным показателем. Тем самым оно расписывалось в полной неспособности ключевых рыночных механизмов и показателей, в том числе таких, как прибыль, рентабельность, объем реализованной продукции и экономические стимулы, введенные в ходе косыгинской реформы, решить насущные проблемы советской экономики. Но при этом, как показала вся последующая практика, новые показатели также не оправдали возлагавшихся на них надежд. Многие предприятия страны при явном попустительстве своих вышестоящих органов научились «выполнять» их путем разнообразных ухищрений. Причем решающим здесь стало вовсе не качество самих показателей, а напускная требовательность при их реализации, которая по факту стала резко ослабляться. Сугубо формально в сочетании с ростом плановых заданий по номенклатуре выпускаемой продукции все эти показатели означали очередное усиление централизации в управлении всей экономикой страны. Однако вопрос о том, насколько новая централизация оказалась большей или меньшей по сравнению с предыдущим периодом, остается открытым до сих пор. Хотя безусловным фактом стал огромный рост бумагооборота как внутри самих предприятий и организаций, так и на внешнем контуре, особенно в их взаимоотношениях с плановыми и финансовыми органами всех уровней.
При этом продолжилось движение и в обратном направлении, о чем писали целый ряд экономистов и историков, в том числе Г. И. Ханин, С. Г. Коваленко, Р. М. Нуреев и С. Е. Мишенин[533]. С одной стороны, в условиях «свертывания» первого этапа косыгинской реформы на уровне среднего звена управления были проведены административные преобразования, в ходе которых вместо главных управлений большинства промышленных министерств были созданы производственные, промышленные и научно-производственные объединения как основное хозрасчетное звено в промышленности. Отправным пунктом здесь стало Постановление ЦК и Совета Министров СССР от 2 марта 1973 за № 139 «О некоторых мероприятиях по дальнейшему совершенствованию управления промышленностью»[534], которое тот же Е. С. Мишенин именует «второй косыгинской реформой». Вскоре аналогичные структуры стали бурно создаваться и в сельском хозяйстве страны в виде крупных свинокомплексов, птицефабрик и животноводческих комплексов. И уже к концу 1979 года было образовано 3,9 тыс. таких НП и НПО, на которых, по оценкам специалистов, трудилось почти 48,5 % всего промышленно-производственного персонала, производивших более 47 % общих объемов реализованной продукции[535]. Таким образом, основным звеном организации промышленного и аграрного производства в советской экономике отныне стало не отдельное предприятие, а их объединения, что одновременно открыло возможности для концентрации больших ресурсов, но и создало большие трудности в своевременной реакции этих объединений на потребительский спрос. Более того, целый ряд авторов, в частности Ю. А. Давыдова и В. В. Громенко, пригвоздили эту «реформу» к позорному столбу, заявив, что она «привела к ненужному «гигантизму» и не дала желаемых результатов»[536].
С другой стороны, в это же время ключевое Министерство приборостроения средств автоматизации и систем управления, которое возглавлял Константин Николаевич Руднев, было переведено на полный хозрасчет с непомерным расширением его прав и привилегий. Благодаря тому, что К. Н. Руднев являлся давним и проверенным соратником Д. Ф. Устинова еще в военных времен, его министерство, выпускавшее на своих заводах огромную номенклатуру самой ходовой продукции, стало в легкую «вздувать» цены на свой ассортимент, получая в приоритетном порядке от Госснаба и Минфина СССР необходимые ему фонды и финансирование. Вероятно, именно поэтому этот «эксперимент» не получил дальнейшего развития и не был распространен на остальные отрасли промышленности.
При этом надо заметить, что общее количество союзных и союзно-республиканских министерств в этот период стало резко расти: если в 1970 году их было 60, в 1977 году — 80, то уже в 1984 году — 105. В научной и учебной литературе этот процесс традиционно оценивают крайне негативно как ярчайшее доказательство дальнейшего закручивания гаек, бюрократизации госаппарата и отказа от реформаторского курса. Однако этот взгляд носит крайне однобокий характер, поскольку сторонники подобных оценок не учитывают два важных обстоятельства: во-первых, в этот период существенно ускорилась специализация всего промышленного производства, и, во-вторых, в те годы в строй было введено несколько тысяч промышленных предприятий. Именно эти факторы и заставили руководство страны пойти на создание новых управленческих структур в виде министерств и госкомитетов, которые, с одной стороны, как бы разгрузили «старые» министерства, уже превратившиеся в малоуправляемые промышленные монстры, а с другой стороны, они аккумулировали на себе управление новыми промышленными отраслями, создание которых было вызвано вполне объективными процессами дифференциации производства и стало насущным требованием времени.
Надо сказать, что проблемы новой рецентрализации советской экономики и возврата к идеям академика В. М. Глушкова были напрямую связаны с началом так называемой научно-технической революции. Еще в 1966 году Конгресс США опубликовал 5-томное исследование «Новые направления в советской экономике», где под большое сомнение была поставлена эффективность новой экономической реформы, в том числе и потому, что «советское политическое руководство игнорирует начавшуюся научно-техническую революцию во всем индустриальном мире»[537]. Об этом же, как воспоминал директор ЦЭМИ академик Н. П. Федоренко, писали и его сотрудники, в частности заведующий лабораторией Б. Н. Михалевский. Сделав свой прогноз развития народного хозяйства страны, он заявил, что в условиях сохранения командной экономики и отказа от внедрения новейших достижений НТР Советскому Союзу грозит дальнейшее замедление темпов промышленного роста и даже экономический кризис, который наступит в начале 1980-х годов[538]. Ознакомившись с этой запиской, председатель Госплана СССР Н. К. Байбаков якобы заявил академику Н. П. Федоренко, что она «находится в противоречии с программой партии» и, «если будет представлена в ЦК, то санкции ждут не только ее составителей, но и весь ЦЭМИ». В этой ситуации, посоветовавшись с президентом АН СССР Мстиславом Всеволодовичем Келдышем, глава ЦЭМИ «забрал эту записку из Госплана и уничтожил ее».
А между тем уже в июле 1967 года на совещании секретарей ЦК тогдашний глава Отдела тяжелой промышленности ЦК Михаил Сергеевич Соломенцев предложил присутствующим «обсудить на одном из ближайших Пленумов ЦК вопрос о состоянии научно-технического прогресса в стране»[539]. Политбюро ЦК поддержало это предложение и приняло решение создать для подготовки Пленума по этому вопросу специальную комиссию во главе с А. П. Кириленко и М. С. Соломенцевым. И через восемь месяцев, «в первом квартале 1968 года, сводная группа приступила к написанию проекта доклада и Постановления Пленума ЦК, а также проекта Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР» по этой проблематике[540].
Как вспоминал тогдашний заместитель главного редактора газеты «Правда» профессор В. Г. Афанасьев, на Кунцевской даче «по обыкновению собрали бригаду людей «с головой», владеющих пером», которую возглавил директор Института автоматики и телемеханики АН СССР и первый заместитель главы Государственного комитета по науке и технике академик В. А. Трапезников. Во время работы были созданы два варианта доклада: первый, черновой, «состоял почти из 200 страниц», а второй, окончательный, «составил чуть больше 80 страниц». Тогда же, «к началу августа 1968 года, было подготовлено еще семь документов», которые должны были воплотиться в решениях Пленума ЦК. Причем все эти материалы были оперативно рассмотрены А. П. Кириленко, а затем и Л. И. Брежневым и получили их одобрение[541].
Между тем в конце августа 1968 года произошли известные чехословацкие события, которые неизбежно отвлекли внимание высшего руководства страны от проблем научно-технического прогресса. Поэтому на состоявшемся в конце 1968 года очередном Пленуме ЦК Л. И. Брежнев заявил, что вопрос о научно-техническом прогрессе будет рассмотрен в следующем году