а) Общеевропейский процесс и Хельсинкский заключительный акт
Как известно, еще в марте 1969 года в Будапеште на заседании Политического консультативного комитета стран — участниц Варшавского договора все шесть лидеров европейских соцстран подписали «Декларацию об укреплении мира и безопасности в Европе», в которой предложили провести Общеевропейское совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе. Столь масштабное и смелое предложение уже давно не выдвигалось целой группой европейских государств, и поэтому эта идея произвела сильное впечатление на все мировое сообщество, хотя на тот момент она казалась нереалистичной. Тем не менее эта инициатива стала предметом довольно бурной дискуссии на сессии Совета НАТО, которая состоялась в Вашингтоне в апреле 1969 года.
Между тем уже в мае 1969 года по договоренности с Москвой президент Финляндии Урхо Калева Кекконен, который не первый год был в личных дружеских отношениях со всеми советскими вождями, направил лидерам 32 европейских государств ноты с предложением «добрых услуг» в налаживании реального механизма многосторонних консультаций по вопросам организации такого совещания. Через месяц очередное предложение по созыву подобного саммита прозвучало в период работы в Москве очередного, третьего по счету, Международного совещания коммунистических и рабочих партий, на котором Л. И. Брежнев заявил «о необходимости существенного улучшения отношений между Востоком и Западом». И, наконец, в июле 1969 года эта же идея была вновь озвучена министром иностранных дел А. А. Громыко.
Как это ни странно, первым на эту инициативу отреагировал Бонн. В том же июле 1969 года кабинет К. Г. Кизингера — В. Брандта в преддверии очередных парламентских выборов не только заявил о своем горячем желании провести с Москвой переговоры по вопросу «неприменения силы», но и выразил свою полную готовность принять участие в работе Общеевропейской конференции по безопасности при обязательном участии в этом форуме представителей США и Канады[951]. Затем, уже в октябре 1969 года, эта идея была поддержана и новым министром иностранных дел Франции Морисом Шуманом, который в подписанном им и А. А. Громыко совместном советско-французском коммюнике от имени Парижа поддержал идею созыва такого совещания[952]. Причем, как считают многие историки (Н. В. Павлов, А. А. Новиков, Е. А. Осипов), однозначная поддержка Ж. Помпиду и его кабинетом идеи проведения такой конференции была связана во многом с активизацией внешнеполитической деятельности Бонна и началом его новой «восточной политики», что ставило перед Парижем совершенно иные задачи. Поэтому Общеевропейская конференция стала рассматриваться в Париже не только как средство включения Бонна в общий процесс «разрядки», но и как еще один способ контроля за своим восточным соседом.
В том же октябре 1969 года возникло понимание относительно возможности проведения такого форума в Хельсинки, и в итоге большинство стран НАТО уже более серьезно отнеслись к идее созыва такой конференции. Однако их не устроило, что Вашингтон и Оттава могут остаться за рамками европейского переговорного процесса, поэтому данный вопрос потребовал дополнительных согласований, в том числе на уровне министров иностранных дел. Одним из первых официальных документов, в котором «проведение Общеевропейского совещания мыслится обеими сторонами вне категорий блоковой политики», стало новое советско-французское коммюнике, подписанное в июне 1970 года по итогам визита А. А. Громыко во Францию и его переговоров с президентом Ж. Помпиду и его коллегой М. Шуманом[953].
22 ноября 1972 года по инициативе У. К. Кекконена в Хельсинки начались первые многосторонние рабочие консультации делегаций всех европейских держав (за исключением Албании) по вопросам непосредственной подготовки Общеевропейского совещания, которые продолжались до июня 1973 года. В ходе состоявшихся дискуссий были выработаны общая повестка дня, а также организационные основы данного совещания, которое должно было пройти в три этапа для обсуждения четырех основных «групповых проблем», или «пакетов»: 1) вопросов, относящихся к безопасности на Европейском континенте; 2) проблем сотрудничества в области экономики, науки, техники и окружающей среды; 3) сотрудничества в гуманитарных и других областях и 4) дальнейших шагов по развитию общеевропейского процесса по завершении работы этого совещания[954]. Причем следует заметить, что согласованная повестка дня не из трех, а уже из четырех «пакетов», против чего вначале выступали представители США и Франции, была предложена руководителем советской группы и нашим послом в Хельсинки Виктором Федоровичем Мальцевым.
По оценкам большинства специалистов, само это Совещание превратилось в довольно длительный и многотрудный переговорный процесс. Его пленарные заседания чередовались с постоянными консультациями и совещаниями рабочих групп, разросшихся в итоге в огромный комплекс многосторонних переговоров. В общей сложности переговорный процесс занял почти три года и продолжался вплоть до августа 1975 года, в том числе и потому, что базовым принципом всех соглашений стал принцип консенсуса, то есть согласия с тем или иным решением всех участников этого процесса. Само же Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе проходило в три этапа: первый этап — на уровне министров иностранных дел — состоялся в Хельсинки 3–7 июня 1973 года; второй этап — на уровне экспертов — проходил, правда с перерывами, в Женеве 29 августа 1973-21 июля 1975 года; и третий, заключительный, этап — уже на самом высшем уровне — состоялся опять-таки в Хельсинки 30 июля — 1 августа 1975 года[955]. Именно здесь прозвучал завершающий аккорд всего переговорного процесса, когда 1 августа главы государств и правительств 33 европейских держав, США и Канады в торжественной обстановке подписали Заключительный (Хельсинкский) акт СБСЕ, под которым красовались личные автографы Леонида Брежнева, Джеральда Форда, Гарольда Вильсона, Валери Жискар д'Эстена, Гельмута Шмидта, Пьера Трюдо, Альдо Моро, Бруно Крайского, Улофа Пальме, Урхо Калева Кекконена, Эдварда Герека, Иосипа Броз Тито, Эриха Хонеккера, Густава Гусака, Яноша Кадара, Тодора Живкова, Николае Чаушеску, Сулеймана Демиреля и других.
Основой Заключительного акта стали результаты работы трех комиссий, в которых дипломаты смогли согласовать приемлемые для всех стран-участниц принципы отношений между государствами. Договоренности в рамках трех комиссий получили название «трех корзин».
Важнейшей частью «первой корзины» Заключительного акта стал раздел, получивший название «Декларация принципов, которыми все государства-участники будут руководствоваться во взаимных отношениях». Эта Декларация представляла собой комментированный перечень 10 основных принципов: 1) суверенного равенства и уважения всех прав, присущих суверенитету; 2) неприменения силы или угрозы применения силы; 3) нерушимости границ; 4) территориальной целостности государств; 5) мирного урегулирования споров; 6) невмешательства во внутренние дела друг друга; 7) уважения прав человека и основных свобод, включая свободу слова, совести, религии и убеждений; 8) равноправия и права всех народов на распоряжение собственной судьбой; 9) сотрудничества между государствами и 10) добросовестного выполнения всех обязательств по международному праву.
Как полагают целый ряд историков (В. Г. Трухановский, А. Д. Богатуров, В. В. Аверков, Е. А. Осипов[956]), наиболее важными группами противоречий в данной «корзине» были две. Первая определялась смысловыми различиями между провозглашенными принципом нерушимости границ и правом наций на самоопределение. На первом очень активно настаивал Советский Союз, имея в виду закрепление существовавших в Европе послевоенных границ. На втором — многие западные державы, желавшие закрепить принципиальную возможность объединения Германии на основе свободного волеизъявления всех немцев, в том числе проживавших на территории ГДР. Формально такая постановка вопроса не противоречила принципу нерушимости границ, так как нерушимость границ в тот период в западных столицах всегда понималась как неприемлемость их изменения посредством силы, но это вовсе не означало их окончательной неизменности в принципе.
Вторая группа смысловых разногласий касалась проблем взаимоотношения принципа территориальной целостности государств к праву наций и народов распоряжаться своей судьбой. Первый закреплял территориальное единство каждого из подписавших данный акт государств, включая и те, где имелись сепаратистские тенденции: Великобритания, Югославия, СССР, Испания, Италия, Франция и Канада. Второй — принцип права народов распоряжаться своей судьбой — по смыслу был почти равнозначным праву на самоопределение, как его в свое время понимал президент США Вудро Вильсон, выступавший за создание независимых национальных государств.
В целом эта Декларация была успехом линии на закрепление статус-кво в Европе. Она, конечно, не решала всех проблем в отношениях между Западом и Востоком, но в то же время отчасти повышала порог конфликтности в Европе и уменьшала вероятность обращения европейских держав к военной силе для урегулирования всех спорных вопросов. По сути, в Хельсинки была подписана общеевропейская конвенция о ненападении, гарантами которой стали четыре ядерные державы: СССР, США, Великобритания и Франция. К Декларации по смыслу примыкал и один раздел Заключительного акта, который назывался «Документ по мерам укрепления доверия и некоторым аспектам безопасности и разоружения». В нем раскрывалось содержание понятия «меры доверия», к наиболее важным из которых были отнесены: 1) взаимное предварительное уведомление о проведении крупных военных учений сухопутных войск или их передислокациях и 2) обмен в добровольном порядке и на взаимной основе военными наблюдателями, командируемыми на подобные учения.
Договоренности по «второй корзине» касались вопросов сотрудничества в сфере экономики, науки и техники и окружающей среды. В данном случае все страны — подписанты Хельсинкского акта согласились содействовать внедрению в торгово-экономические связи режима наибольшего благоприятствования, обмена новейшей научно-технической информацией и создания совместных экологических проектов. Между тем по настоянию Парижа, который вполне резонно опасался усиления экономических позиций ФРГ, ранее предложенные переговоры между ЕЭС и СЭВ, которые, по мнению французов, якобы могли «привнести блоковый характер в работу конференции», были заблокированы[957].
Однако наибольшее внимание во всем Заключительном акте было уделено договоренностям по «третьей корзине», то есть сотрудничеству в вопросах обеспечения гуманитарных и иных прав граждан, на чем особенно активно наставали Париж и Вашингтон. Именно здесь была закреплена необходимость сближения подходов всех стран — участниц СБСЕ к правовому регулированию таких гуманитарных проблем, как право на воссоединение семей, разделенных государственными границами, вступление в брак по своему выбору, включая браки с иностранными гражданами, свободный выезд из своей страны и возвращение обратно и развитие международных связей. Особо оговаривалось взаимодействие в вопросах информационного обмена, свободы всей печатной прессы и свободного радиовещания, а также налаживании научных контактов и сотрудничества в области образования и культурных обменов.
В заключительных разделах Хельсинкского акта стороны выразили намерение углублять процесс «разрядки» и сделать его непрерывным и всесторонним. Было также решено продолжить общеевропейский процесс посредством дальнейшего регулярного проведения многосторонних встреч между всеми европейскими державами, США и Канадой.
Надо сказать, что жаркие дискуссии по «третьей корзине» шли не только в кулуарах международных встреч и рабочих групп, готовивших Хельсинкский акт. Как уверяют ряд авторитетных мемуаристов, в частности А. Ф. Добрынин, острые баталии по этому вопросу шли в самом Политбюро ЦК[958]. Многие члены Политбюро считали неприемлемым «брать на себя международные обязательства», которые Москва всегда считала «внутренним делом». Особо резко на этот счет высказались Н. В. Подгорный, А. П. Кириленко, К. Т. Мазуров, Ф. Д. Кулаков и Д. С. Полянский. Самому Л. И. Брежневу пришлось даже пойти на «компромисс», с которым на заключительном заседании Политбюро ЦК выступил А. А. Громыко. Суть его состояла в том, что в обмен на признание со стороны Запада всех послевоенных границ и нынешней политической карты Европы, которое было главным требованием Москвы, она была готова пойти навстречу по гуманитарным вопросам, не забывая, что в «каждом конкретном случае мы хозяева в своем собственном доме». Однако, как верно заметили тот же А. Ф. Добрынин, В. М. Фалин, Ю. А. Квицинский и многие другие авторы, «на деле итоги Хельсинки во многом способствовали процессам либерализации» внутри всех соцстран, что «в конечном счете привело к коренным переменам в самих этих странах», что «явно недооценили Брежнев и его сподвижники»[959]. Поэтому вряд ли можно согласиться с мнением маститого французского философа и публициста Раймона Арона, который за два дня до подписания Хельсинкского акта написал в ведущей газете «Фигаро», что «СБСЕ займет уникальное место в истории: никогда конференция не длилась так долго и не собирала такого огромного количества дипломатов, чтобы в итоге прийти к таким ничтожным результатам».
Кстати, во время Хельсинкского саммита у Л. И. Брежнева состоялось немало личных контактов с лидерами всех ведущих держав, в том числе с Дж. Фордом, с которым он дважды встречался 2 августа 1975 года. В центре внимания обеих встреч вновь были проблемы ограничения стратегических вооружений, о чем они договорились еще во время Владивостокской встречи. Однако развитие военной техники, в частности создание советского бомбардировщика Т-22М («Бэкфайер») и разработка американских крылатых ракет проекта BGM-109 («Томагавк»), не позволили достичь договоренностей по этому вопросу. Как позднее признавался сам Дж. Форд, это произошло из-за ужесточения позиции главы Пентагона Дж. Шлезингера и главы ОКНШ генерала Дж. Брауна[960]. Не нашел своего решения и главный вопрос о конкретной дате нового визита Л. И. Брежнева в США, хотя была достигнута договоренность о взаимных визитах А. А. Громыко и Г. Киссинджера в Вашингтон и в Москву в сентябре и декабре 1975 года.
Одним из итогов Хельсинкского саммита стала институционализация СБСЕ и превращение его в постоянно действующий орган, способный превратиться в постоянную площадку для ведения переговорного процесса двух мировых систем. Это решение, против которого активно выступали США, во многом стало возможным благодаря Москве и Парижу, поддержавшему эту идею, выдвинутую советской стороной еще в декабре 1972 года[961].
В соответствии с этим положением работа СБСЕ была продолжена, и уже 4 октября 1977-9 марта 1978 года состоялась Белградская встреча, на которой развернулась острая полемика по вопросам интерпретации договоренностей Хельсинкского акта. Для советской стороны в хельсинкских договоренностях главными были те из них, которые относились к «первой корзине», и потому советские эксперты предпочитали говорить о достижениях «разрядки» в военно-политической сфере. А для западных экспертов, напротив, главными стали вопросы, закрепленные в «третьей корзине», а посему они особо педалировали тему нарушения прав человека в социалистических странах и необходимости создания гарантий их реализации путем внесения поправок и изменений в национальные законодательства СССР и его восточноевропейских союзников даже несмотря на то, что 7 октября 1977 года в Советском Союзе была принята брежневская Конституция. Поэтому добиться каких-то реальных подвижек в отношениях двух мировых систем не удалось, и было решено продолжить этот разговор на новой конференции в Мадриде, которая была запланирована на осень 1980 года.
11 ноября 1980 года в Мадриде была созвана очередная встреча в рамках СБСЕ, повестка дня которой определялась необходимостью вновь обсудить выполнение договоренностей в рамках Хельсинкского акта. Основной накал дискуссий опять был связан с правами человека, нарушение которых западные представители напрямую увязали с тогдашними событиями в Польше. Более того, на Мадридской встрече возникла неформальная коалиция большинства стран — участниц СБСЕ по правозащитным вопросам, главной целью которой стало предотвращение возможного отказа Москвы от соблюдения хельсинкских соглашений и удержание ее в рамках «моральных ограничений», навязанных советской стороне ценой уступок в вопросе признания «ялтинско-потсдамских» границ в Европе[962]. Однако из-за провокации, устроенной США с южнокорейским «Боингом» 747-230В, обозначился крайне резкий рост всей международной напряженности, поэтому продолжать общеевропейский диалог де-факто стало невозможно, поскольку он вылился в непримиримую взаимную полемику. В итоге 6 сентября 1983 года был подписан Итоговый документ Мадридской встречи, а 9 сентября она была завершена. В самом Итоговом документе почти ничего не говорилось о военно-политических проблемах, но зато здесь вновь много внимания было уделено правозащитным вопросам, по которым у Москвы и большинства европейских держав были непримиримые противоречия. Вместе с тем советская делегация удержалась от бойкота СБСЕ, так как в тот момент это Совещание, по сути, оставалось единственным каналом диалога между Западом и Востоком. Поэтому она дала добро на проведение новой встречи на площадке СБСЕ, начало которой было запланировано на январь 1984 года в Стокгольме.
б) Отношения с ведущими европейскими державами в 1974–1984 годах
После смерти президента Ж. Помпиду в мае 1974 года во Франции состоялись внеочередные выборы главы государства, в ходе которых, одолев только во втором туре лидера французских социалистов Франсуа Миттерана, новым президентом страны стал министр финансов Французской республики Валери Жискар д'Эстен[963]. Въехав в Елисейский дворец, он практически сразу, сознавая все значение советско-французских отношений, заявил, что намерен и впредь, как и оба его предшественника, уделять самое пристальное внимание отношениям с Москвой и продолжить курс III. де Голля и Ж. Помпиду, суть которого в Париже окрестили так: «разрядка, согласие, сотрудничество».
Уже в декабре 1974 года В. Жискар д'Эстен, заинтересованный в крупном дипломатическом успехе в самом начале своего президентства и дальнейшего улучшении советско-французских отношений, приложил немало усилий для разблокировки всех переговоров по СБСЕ. Поворотной в этом плане стала его встреча с Л. И. Брежневым в замке Рамбуйе, где советский лидер встречался еще с Ж. Помпиду в июне 1973 года. В ходе нового визита Париж пошел на уступки Москве по двум важным вопросам: «свободы информации», заявив, что «формирование общественного мнения является внутренним делом любой страны» и проведения заключительного этапа СБСЕ на высшем уровне[964]. Кроме того, во время данного визита было подписано и важное соглашение о значительном увеличении поставок советского природного газа (до 4 млрд м3 в год) в обмен на трубы и другое оборудование для газопровода Сибирь — Западная Европа общей стоимостью более 10 млрд франков[965]. Кстати, как вспоминал А. А. Громыко, новый французский президент всегда придавал особое значение развитию деловых контактов с Советским Союзом, поскольку, будучи министром финансов, он был сопредседателем советско-французской комиссии по экономическому и научно-техническому сотрудничеству двух стран и активно продвигал это сотрудничество с французской стороны[966].
14-18 октября 1975 года В. Жискар д'Эстен совершил первый официальный визит в Советской Союз, в ходе которого посетил не только Москву, Ясную Поляну и Бородино, но и Киев, где его лично «опекал» Первый секретарь ЦК КПУ В. В. Щербицкий. Находясь в Москве, французский президент провел два раунда переговоров с Л. И. Брежневым, А. Н. Косыгиным и А. А. Громыко, в ходе которых обсуждались и международные, и двусторонние вопросы, в том числе реализация Хельсинкских соглашений, проблемы европейской безопасности и углубления торгово-экономического сотрудничества двух стран. По итогам этого визита была подписана совместная «Декларация о дальнейшем развитии дружбы и сотрудничества», а также отдельное Соглашение об экономическом сотрудничестве, прежде всего в сфере энергетики и поставок промышленного оборудования. Затем 20–22 июня 1977 года состоялся новый ответный визит Л. И. Брежнева в Париж, куда его сопровождали министр иностранных дел А. А. Громыко, министр внешней торговли Н. С. Патоличев, министр гражданской авиации Б. П. Бугаев, два помощника А. М. Александров-Агентов и А. И. Блатов, первый заместитель заведующего Международным отделом ЦК В. В. Загладин, генеральный директор ГАСС Л. М. Замятин и другие официальные лица. По итогам состоявшихся переговорах, в которых с французской стороны приняли участие президент В. Жискар д'Эстен, премьер-министр и министр экономики Раймон Барр, министры иностранных дел и внешней торговли Луи де Гиренго и Андре Росси и ряд других официальных лиц, были подписаны знаменитые «Соглашения в Рамбуйе», а именно Декларация о принципах сотрудничества, Декларация о нераспространении ядерного оружия, Заявление о разрядке международной напряженности, Протокол к программе углубления советско-французского сотрудничества в области экономики и промышленности на десятилетний период и два Соглашения о сотрудничестве в сфере транспорта и химии[967].
Вместе с тем следует сказать, что, в отличие от Ш. де Голля и Ж. Помпиду, В. Жискар д'Эстен куда как более «лояльно» относился к Вашингтону и, не разделяя голлистского лозунга «Европы Отечеств», пошел на восстановление Франции в военных структурах НАТО. Хотя в целом он всячески поддерживал политику «разрядки» в отношениях Москвы и Вашингтона и делал особый упор на развитие двустороннего экономического сотрудничества со всеми странами СЭВ. До своей отставки, которая произошла в конце мая 1981 года, он еще дважды встретился с Л. И. Брежневым: 26–28 апреля 1979 года в Москве и 19 мая 1980 года в Варшаве.
Как уверял В. Жискар д'Эстен, во время первой встречи на пути из аэропорта в Москву советский лидер сам сообщил ему, что он «тяжело болен» и что «его облучают», но он все же надеется, что кремлевские эскулапы поставят его на ноги[968]. Однако, насколько реален был этот диалог, трудно сказать, так как никто и брежневских врачей, включая Е. И. Чазова и М. Т. Косарева, никогда не говорили и не писали о том, что у их пациента были проблемы с онкологией. Вполне возможно, что у французского экс-президента при написании мемуаров произошла «аберрация памяти» и, объясняя самому себе неважное состояние Л. И. Брежнева во время данного визита, он «вспомнил» именно этот разговор. Советский лидер действительно к этому времени здорово сдал, но тем не менее лично провел переговоры со своим гостем, по итогам которых были подписаны новая «Долгосрочная программа углубления экономического, промышленного и технического сотрудничества» и другие документы.
Последняя встреча лидеров двух держав, инициатором которой стал именно французский президент, состоялась на «нейтральной территории» в Варшаве 19 мая 1980 года, куда «для сверки часов» съехались лидеры всех стран ОВД на обычное заседание Политического консультативного комитета. Открыто идя наперекор союзникам по НАТО, прежде всего президенту Дж. Картеру, которого он откровенно недолюбливал, французский лидер пожелал прорвать «дипломатическую блокаду» и лично встретиться с советским генсеком для того, чтобы убедить его «исправить ошибку с Афганистаном». Первая часть этой встречи, где, помимо Л. И. Брежнева и В. Жискар д'Эстена, присутствовали и два министра иностранных дел — А. А. Громыко и Ж. Франсуа-Понсе, — носила вполне официальный характер. А вторая часть по личной просьбе советского лидера проходила уже тет-а-тет только в присутствии одного переводчика. Как позднее уверял В. Жискар д'Эстен, в ходе приватной беседы Л. И. Брежнев признался ему, что он «не поддерживал вторжение в Афганистан», что «не он был автором этого решения» и он «постарается завершить его как можно быстрее»[969]. Понятно, что столь вызывающий демарш Парижа вызвал резкую отповедь в Вашингтоне, но это вовсе не испугало французов, которые устами Ж. Франсуа-Понсе заявили о том, что «Франция проводит независимую внешнюю политику и ведет переговоры с теми, с кем считает нужным и когда считает нужным» и «для этого ей не требуется чьего-либо разрешения»[970].
Следующий визит нового французского президента в Москву, которым в конце мая 1981 года стал лидер социалистов Франсуа Миттеран, состоялся уже при новом советском вожде Константине Устиновиче Черненко 20–23 июня 1984 года. По итогам этого визита был подписан целый пакет новых соглашений и совместное Заявление по проблемам разрядки, международной безопасности, предотвращения угрозы ядерной войны и милитаризации космоса.
Столь же важное значение Москва уделяла и своим отношениям с Бонном, тем более что после смены власти в Вашингтоне «вторая фаза американо-западногерманских отношений» была до крайности осложнена конфликтами личного порядка. Как уверяют ряд германистов (Н. В. Павлов, А. А. Новиков), президент Дж. Картер и канцлер Г. Шмидт «не доверяли друг другу» и даже «проявляли взаимное неуважение», чего доселе отродясь не было во взаимных отношениях между Бонном и Вашингтоном[971]. Хотя, как утверждает тот же С. М. Меньшиков, Г. Шмидт, пришедший на смену В. Брандту в мае 1974 года, был лидером «правого и более проамерикански настроенного крыла партии»[972]. Вместе с тем для Москвы было немаловажным то обстоятельство, что у канцлера Г. Шмидта сложились доверительные и даже дружеские отношения с президентом В. Жискар д'Эстеном, с которым они познакомились еще в свою бытность министрами финансов своих стран.
28-31 октября 1974 года Г. Шмидт совершил свой первый официальный визит в Москву, где провел переговоры с Л. И. Брежневым, А. Н. Косыгиным и А. А. Громыко. Как вспоминал сам Г. Шмидт, «мы беседовали с Брежневым во время моего визита около 15 часов, при этом наиболее важным был четырехчасовой диалог с глазу на глаз». Кроме «Хельсинкских соглашений и договора по ОСВ советский лидер уделил большое внимание экономическому сотрудничеству между нашими странами» и, «используя карту, подробно рассказывал о залежах и резервах полезных ископаемых в Сибири, о планах их добычи, о возникших в связи с этим транспортных проблемах и о железной дороге, именуемой БАМ». При этом Г. Шмидт особо подчеркнул, что для него «примечательным и странным в экономических рассуждениях Брежнева и Косыгина было то, что они мыслили товарно-экономическими категориями и параметрами, а не финансовыми понятиями. В обсуждении каждого крупного проекта нашего сотрудничества финансово-экономические расчеты занимали у них последнее место»[973]. По итогам этого визита, который обе стороны оценили довольно высоко, был подписан ряд важных торгово-экономических соглашений, главным из которых стал третий договор «газ в обмен на трубы», в котором было установлено, что СССР поставит в ФРГ 60 млрд м3 газа в обмен на трубы большого диаметра и новейшее оборудование для советской газовой промышленности.
На очереди был ответный визит Л. И. Брежнева в Бонн, однако, как пишет тот же Г. Шмидт, «по разным причинам он многократно откладывался то из-за внешнеполитической ситуации, то из-за выборов в бундестаг в 1976 году, то по причине болезни Брежнева». Наконец, 4–7 мая 1978 года этот визит все же состоялся. В Кельнском аэропорту Л. И. Брежнева и всех сопровождавших его лиц, в том числе министра иностранных дел А. А. Громыко и заместителя председателя Совета Министров СССР И. В. Архипова, встретил сам канцлер Г. Шмидт. Как вспоминают ряд мемуаристов, к тому времени Л. И. Брежнев уже сильно постарел, но тем не менее «держался мужественно, с выдержкой» и достойно провел переговоры, в центре внимания которых вновь были торгово-экономические вопросы[974]. Итогом этих переговоров стал новый «Договор о долгосрочном экономическом сотрудничестве», рассчитанный на 25 лет. Но не меньшее значение во время этой встречи было уделено сугубо военным и политическим вопросам, особенно конкретным шагам по ограничению гонки вооружений, что нашло свое отражение в совместной Декларации по данному вопросу. Вместе с тем, как явствует из мемуаров А. М. Александрова-Агентова и тогдашнего советского посла в Бонне В. М. Фалина, по одному из ключевых вопросов, для обсуждения которого Г. Шмидт даже попросил Л. И. Брежнева об отдельной приватной встрече, лидеры двух держав так и не смогли прийти к взаимопониманию[975]. Речь шла о новейших советских ракетах средней дальности «Пионер» (СС-20), которые оказались за бортом Владивостокской встречи в верхах, на что Г. Шмидт впервые обратил внимание Администрации Дж. Форда тогда же, в ноябре 1974 года. Дело в том, что с приходом к власти кабинета Г. Шмидта, где новым министром иностранных дел стал Ганс Дитрих Геншер, прежняя «восточная политика» была трансформирована в «политику равновесия» или «баланса сил», что на практике означало переход от старой «политики разрядки» к «реалистической политике разрядки». В июле 1975 года, во время своего визита в Бонн, президент Дж. Форд заверил Г. Шмидта, что в договор ОСВ-2 будет включено «оружие средней дальности», однако тогда никаких реальных шагов со стороны американцев не последовало. Новый президент Дж. Картер, вступивший в должность в январе 1977 года, также не оправдал надежд германского канцлера по вопросу о «евростратегическом» оружии, и в переговорах по ОСВ-2 евростратегическая проблематика опять осталась за рамками обсуждения[976].
Надо сказать, с середины 1970-х годов Москва продолжала настаивать на учете в переговорах по ОСВ тех преимуществ, которые имело НАТО в связи с размещением в Западной Европе передовых средств ядерного базирования. Но, поскольку эта позиция Москвы постоянно наталкивалась на сопротивление Вашингтона, советское руководство решило действовать самостоятельно. По одной версии (Ан. А. Громыко, А. В. Шубин), еще в 1975 году Л. И. Брежнев и Д. Ф. Устинов, даже не посоветовавшись с Ю. В. Андроповым и А. А. Громыко, приняли решение о замене устаревших ракет средней дальности в Европе и в начале 1976 года «без серьезного обсуждения» провели его на Политбюро ЦК[977]. По другой версии (А. М. Александров-Агентов), Д. Ф. Устинова, который был инициатором этой идеи, активно поддержал именно А. А. Громыко[978]. Но как бы то ни было, в 1976–1977 годах Москва начала замену устаревших ракетных комплексов РСД-4 (СС-4) и РСД-5 (СС-5) на новые ракеты РСД-20 (СС-20). Именно это обстоятельство крайне напугало Г. Шмидта, который пытался убедить Л. И. Брежнева приостановить эту работу. Однако он, заявив, что новые ракеты ставятся на замену, а не в дополнение к уже существующим ракетам старого поколения, по сути, отказался обсуждать эту тему[979].
Между тем, по мнению ряда ведущих западных политиков, эта ситуация как нельзя лучше соответствовала планам НАТО провести общую модернизацию своего ядерного потенциала, расположенного в Западной Европе, и перевести его с авиационных носителей на ракетные. Более того, как позднее признался сам Генри Киссинджер, «СС-20 явились скорее предлогом для развертывания американских ракет, чем его причиной»[980].
Решение о возможности ядерного довооружения НАТО было принято на его сессии, которая состоялась на исходе мая 1978 года. Европейские союзники США, прежде всего канцлер Г. Шмидт, надеялись использовать переговоры по ОСВ для сбалансирования ситуации в регионе, но Дж. Картер посчитал, что это еще больше затруднит достижение договоренностей с Москвой, и не допустил европейцев к переговорам. Это обстоятельство реально возмутило Г. Шмидта, который уверовал в то, что Вашингтон был не готов обеспечить эффективную защиту Западной Европы от советских ракет. В итоге, чтобы доказать Бонну и другим союзникам по НАТО свою «заботу» о Западной Европе, в Пентагоне стали рассматривать возможность размещения на ее территории новых ракет с ядерными боеголовками — «Першинг-2» и «Томагавк»[981]. Как вспоминал позднее тогдашний заместитель министра иностранных дел Г. М. Корниенко, пока Вашингтон не принял окончательного решения по размещению новых ракет в Европе, канцлер Г. Шмидт вновь попытался «образумить» Москву и на переговорах с А. Н. Косыгиным летом 1979 года заявил ему, что если Москва «раскроет карты», из которых будет видно, что она «не станет развертывать больше ракет СС-20 (в пересчете на боеголовки), чем было ракет СС-4 и СС-5, а еще лучше — ограничится несколько меньшим их числом с учетом более высоких качественных характеристик, то тогда озабоченность европейцев, как и вопрос о размещении новых американских ракет в Европе, будет снята». Но при обсуждении этого вопроса на Политбюро против этого варианта выступил Д. Ф. Устинов, заявивший, что «НАТО все равно, чтобы мы ни сделали, разместит в Европе свои новые ядерные ракеты средней дальности», и «мы опять будем плестись в хвосте», и большинство членов высшего партийного ареопага согласились с ним[982].
Между тем, когда в конце декабря 1979 года Советский Союз ввел свои войска в Афганистан, то в странах НАТО довольно неоднозначно отнеслись к этой акции. Как явствует из переговоров Г. Шмидта с Дж. Картером, которые прошли в Вашингтоне в марте 1980 года, германский канцлер, ссылаясь на настроения капитанов немецкой индустрии, в частности Бертольда Байтца («Крупп») и Гельмута Будденберга («Бритиш петролеум»), прямо выступил за продолжение деловых связей с Москвой. Более того, именно он стал первым лидером западной державы, посетившим Советский Союз после «вторжения» его войск в Афганистан[983].
Наконец, буквально за год до смерти, в ноябре 1981 года, Л. И. Брежнев в третий и последний раз посетил с официальным визитом Бонн. К тому времени он уже сильно болел, да и общая атмосфера в мировой политике была накалена до предела. Но тем не менее, как вспоминал его помощник А. М. Александров-Агентов, Л. И. Брежнев придавал большое значение отношениям с ФРГ, что решил предпринять такую поездку[984]. В свою очередь Г. Шмидт, сознавая всю эту ситуацию, во время всего визита «вел себя очень доброжелательно и тактично, а в отношении больного Брежнева… с какой-то сыновней заботливостью». В центре внимания всех переговоров, как всегда, были два основных вопроса — экономика и международная повестка. По первому вопросу никаких проблем не возникло, и советская сторона подписала с концерном «Маннесман — Тиссен» очередной грандиозный контракт «газ в обмен на трубы», а также соглашения о строительстве Саянского алюминиевого завода и ряда других аналогичных предприятий. А вот по второму вопросу, то есть обсуждению «нулевого варианта» нового американского президента Р. Рейгана, напротив, возникли очень острые разногласия. Г. Шмидт настаивал на принятии данного варианта, а Л. И. Брежнев в категорической форме отверг его, поскольку все члены высшего советского руководства и высший генералитет справедливо расценили как «одностороннее разоружение» Москвы. Более того, во время торжественного обеда у Г. Шмидта Л. И. Брежнев выступил с речью, в которой предложил советский вариант компромисса, суть которого состояла в том, что до завершения Венских переговоров по разоружению Москва и Вашингтон отказываются от дальнейшего развертывания и модернизации всех своих РСД, расположенных в Европе; Москва в одностороннем порядке сокращает часть своих РСД в Европе; и, наконец, обе стороны подписывают соглашение либо о существенном сокращении этих ракет, нацеленных на европейские столицы, либо о полной их ликвидации. Однако этот вариант не устроил Г. Шмидта, и переговоры по военно-политической тематике окончились ничем, что, по свидетельству того же А. М. Александрова-Агентова, «привело тогда Леонида Ильича в крайнее раздражение»[985].
Помимо официальных встреч, Л. И. Брежнев встретился с лидерами ведущих политических партий, в том числе с вождями ХДС Гельмутом Колем и ХСС Францем-Йозефом Штраусом. Обе встречи запомнились двумя заявлениями этих лидеров. Г. Коль в самом начале разговора заявил Л. И. Брежневу, что он встречается с будущим канцлером ФРГ, что буквально через года оказалось сбывшимся «пророчеством». А Ф. Й. Штраус предложил советскому генсеку «совместно с русскими изгнать американцев из Европы» в обмен на «съедение ГДР».