[1100]. Уже 14 ноября — 5 декабря 1980 года в так называемой зоне «Центр», куда входили провинции Кабул, Парван и Бамиан, была проведена первая крупная армейская операция под кодовым названием «Удар-1». В ходе этой операции, которой руководили сам генерал Б. И. Ткач и начальник штаба 40-й армии генерал-майор Л. Н. Зенцов-Лобанов, отрядам моджахедов был нанесен очень чувствительный удар: они потеряли убитыми свыше 500 и пленными почти 750 боевиков.
Этот разгром оказался настолько чувствительным, что афганским боевикам удалось очухаться только к весне следующего года. Но уже в апреле 1981 года части и соединения 201-й мотострелковой дивизии полковника В. А. Дрюкова успешно провели третью Панджшерскую операцию, а в июне 1981 года 66-я мотострелковая бригада полковника О. Е. Смирнова совместно с 11-й пехотной дивизией афганской армии приняла участие в Джелалабадской операции, в ходе которой в горном районе афгано-пакистанской границы на территории провинции Нангархар взяли штурмом крупный укрепрайон моджахедов Тора-Бора. Наконец, в декабре 1981 года советские и афганские войска под общим командованием нового начальника штаба 40-й армии генерал-майора Н. Г. Тер-Григоряна разгромили крупный базовый лагерь моджахедов в ущелье Дарзаб в провинции Джаузджан. Однако, несмотря на отдельные успехи советских войск, общая ситуация в Афганистане продолжала стремительно ухудшаться.
Всю зиму 1982 года шли тяжелые бои с отрядами афганских моджахедов в провинциях Кандагар, Парван и Каписа. А в конце февраля, как утверждает тогдашний резидент советской разведки в Иране, а затем глава ПГУ КГБ СССР генерал-лейтенант В. Л. Шебаршин, с секретной двухдневной миссией в Кабул прибыл сам Ю. В. Андропов, который провел ряд рабочих встреч, в том числе с Б. Кармалем и руководителем Службы государственной информации генерал-лейтенантом М. Наджибуллой[1101]. По итогам этих встреч он поставил перед командованием 40-й армии, которую уже в начале мая возглавил генерал-лейтенант Виктор Федорович Ермаков, задачу к концу 1982 года покончить с крупными бандформированиями на всей территории Афганистана.
В итоге советские войска вынуждены были вновь проводить две крупные операции в Панджшерском ущелье, сначала в феврале, а затем в мае 1982 года. Ценой больших усилий к началу лета войскам 108-й мотострелковой дивизии генерал-майора В. И. Миронова удалось в очередной раз разбить отряды Ахмад Шах Масуда и временно взять под свой контроль почти весь Панджшер. Однако в целом ощутимого улучшения военной ситуации не произошло. Центральное афганское правительство по-прежнему контролировало только Кабул и еще ряд крупных городов страны, в частности Герат, Кандагар и Джелалабад. Но значительная часть Афганистана находилась под контролем вооруженных до зубов отрядов моджахедов, которые возглавляли довольно популярные среди многих декхан и духовенства лидеры антикабульской оппозиции Бурхануддин Раббани, Гульбеддин Хекматияр, Юнус Халес, Абдул Рахим Вардак и другие.
Тем временем советское руководство стало предпринимать первые шаги по прекращению войны. Так, в середине июля 1982 года состоялись переговоры министра иностранных дел А. А. Громыко с новым госсекретарем А. Хейгом по Афганистану, в ходе которых было заявлено, что Москва готова вывести свои войска, но только в том случае, если будут даны международные гарантии невмешательства в афганские дела Пакистана и Ирана. В ответ А. Хейг заявил, что его страна готова обсуждать этот вопрос и предложил для проведения рабочих консультаций по Афганистану создать постоянную группу экспертов[1102]. Тогда же при посредничестве заместителя Генерального секретаря ООН Диего Кордовеса в Женеве прошел первый раунд афгано-пакистанских переговоров по нормализации ситуации в Афганистане. Но он закончился безрезультатно, и боевые действия вновь были возобновлены.
Так, в августе и сентябре 1982 года войскам 40-й армии пришлось проводить уже шестую по счету Панджшерскую операцию, в ходе которой они вновь установили временный контроль над ущельем. Правда, уже в ноябре командование 40-й армии в очередной раз вступило в переговоры с лидером «Северного альянса» Ахмад Шах Масудом, и в декабре 1982 года все подразделения, участвовавшие в этой операции, были выведены из ущелья.
Между тем 15 ноября 1982 года, в день похорон Л. И. Брежнева, в Москву совершенно неожиданно прилетел президент Пакистана Мохаммед Зия-уль-Хак, который после окончания траурных мероприятий встретился за столом переговоров с Ю. В. Андроповым и А. А. Громыко. Однако, как и следовало ожидать, они завершились безрезультатно, и активные боевые действия опять были возобновлены.
Так, в марте 1983 года в провинции Балх соединения 201-й мотострелковой дивизии, которую уже возглавил генерал-майор А. А. Шаповалов, при участии частей погранвойск, отрядов спецназа и регулярной афганской армии успешно провели 2-ю Мармольскую операцию против отрядов «Исламского общества Афганистана» Бурхануддина Раббани. Затем в апреле того же года 70-я гв. мотострелковая бригада полковника Е. И. Мещерякова также успешно провела боевую операцию против отрядов моджахедов на самом юге Афганистана в провинции Нимроз, где был захвачен и уничтожен очень мощный укрепрайон Рабати-Джали. Вместе с тем новое советское руководство продолжало поиск мирного урегулирования афганского конфликта, и с этой целью в самом конце марта 1983 года Ю. В. Андропов принял в Москве генсека ООН Хавьера Переса де Куэльяра и его заместителя по политическим вопросам Диего Кордовиса, который курировал афгано-пакистанские переговоры. Более того, как уверяет А. М. Александров-Агентов, в мае 1983 года М. С. Горбачев, находясь во главе парламентской делегации в Канаде, «прямо сказал свои канадским хозяевам, что “ввод войск в Афганистан был ошибкой”»[1103].
Между тем ситуация в Афганистане продолжала ухудшаться и уже в мае-июле 1983 года советские войска потерпели ряд крупных неудач, в частности в провинции Кунар, где моджахеды окружили части 66-й отдельной мотострелковой бригады полковника Н. С. Томашова и нанесли им существенный урон, и в провинции Бадахшан, где в одном из ущелий в засаду попал батальон 860-го отдельного мотострелкового полка полковника В. А. Сидорова.
Тем временем в августе 1983 года работа миссии Д. Кордовеса по подготовке соглашения по мирному урегулированию ситуации в Афганистане была почти завершена и согласована программа постепенного вывода советских войск в течение ближайших восьми месяцев. Однако из-за болезни Ю. В. Андропова этот вопрос повис в воздухе и, по сути дела, снят с повестки дня заседаний Политбюро ЦК. А тем временем отряды моджахедов, получившие большой комплект новейших вооружений из Вашингтона и Джелалабада, в том числе ПЗРК, резко активизировали боевые действия по всей территории страны. В том же августе 1983 года в провинции Пактика они начали осаду города Ургун, а в декабре — боевые действия в провинциях Кабул и Лагман, в частности в Джелалабадской долине, где стали создаваться новые мощные укрепрайоны.
В середине января 1984 года 40-я армия, которую месяц назад возглавил уже четвертый командующий генерал-лейтенант Леонид Евстафьевич Генералов, приступила к реализации плана под кодовым названием «Завеса» — целого комплекса мероприятий по полной блокировке пакистано-афганской и ирано-афганской границы, через которую шли поставки вооружений и боеприпасов отрядам моджахедов. Одновременно войска 40-й армии начали ряд боевых операций в провинциях Кабул, Парван, Лагман и Каписа, в ходе которых им пришлось понести большие потери, в том числе во время проведения 3-й Мармольской и 7-й Панджшерской операций. Ситуация нормализовалась только к сентябрю, а уже в декабре 1984 года 5-я гвардейская мотострелковая дивизия под командованием генерал-майора Г. П. Касперовича в горном массиве Луркох провинции Фарах разгромила крупный укрепрайон моджахедов.
10. Социалистический лагерь и мировое коммунистическое движение в 1970-х — начале 1980-х годов
а) Отношения Москвы с ведущими лидерами соцлагеря и комдвижения
Безусловно, Л. И. Брежнев, М. А. Суслов, А. Н. Косыгин и другие лидеры страны всегда придавали особое значение отношениям со всеми странами соцлагеря. Достаточно сказать, что за первые два года нахождения на посту генсека сам Л. И. Брежнев провел 13 встреч со многими лидерами соцстран: в апреле, июне и сентябре 1965 года в Москве он вел переговоры с Ле Зуаном, Ю. Цеденбалом, И. Б. Тито, А. Новотным, Н. Чаушеску и В. Ульбрихтом; затем, в январе, мае, июле и ноябре 1966 года, он посетил с визитами Монголию, ЧССР, Румынию, Болгарию и Венгрию, где вновь встречался с Ю. Цеденбалом, А. Новотным и Н. Чаушеску, а также с Т. Живковым и Я. Кадаром; в июле того же года в Бухаресте он впервые проводил очередное совещание ПКК стран — участниц ОВД, а в октябре принимал в Москве польского лидера В. Гомулку. Более того, именно Л. И. Брежнев после «Пражской весны», а также в условиях резкого обострения советско-китайских отношений инициировал проведение в Москве третьего Международного совещания коммунистических и рабочих партий, где выступил с большим и содержательным докладом, который, по оценке А. М. Александрова-Агентова, был «далек от примитивного догматизма и не лишен реалистичности»[1104].
В данном случае брежневский помощник имел в виду тот факт, что к тому времени многие компартии уже перешли на позиции «еврокоммунизма» и далеко не всегда поддерживали КПСС. Достаточно сказать, что за Итоговую резолюцию этого совещания не голосовали лидеры Итальянской компартии и Компартии Испании Энрико Берлингуэр и Сантьяго Каррильо, которые резко критиковали Москву за жесткое подавление «Пражской весны». Между тем и сам генсек, и Международный отдел ЦК во главе с Б. Н. Пономаревым, вполне сознавая роль крупнейших европейских компартий в развитии всего рабочего движения, постоянно поддерживали с ними контакт[1105]. Лично генсек не раз встречался и находился в переписке с лидерами Французской, Итальянской и Германской компартий Вальдеком Роше, Жоржем Марше, Луиджи Лонго, Энрико Берлингуэром и Гербертом Мисом, а также контактировал с лидерами других компартий, в частности с Генеральным секретарем Компартии Чили Луисом Корваланом, который после вызволения из пиночетовских застенков получил политическое убежище в нашей стране.
Понятно, что в рамках социалистического лагеря перманентно возникали различного рода конфликты и кризисы, которые Л. И. Брежневу приходилось постоянно «разруливать», прибегая к известному методу «кнута и пряника». Особенно большие проблемы ему создавал новый вождь Румынии Николае Чаушеску, пришедший к высшей власти почти одновременно с ним, в марте 1965 года, сразу после смерти Георге Георгиу-Дежа. Его назначение на пост генсека Румынской рабочей партии стало своеобразным компромиссом, так как соперничество между бывшим и нынешним премьер-министрами Ионом Георге Маурером и Кивой Стойкой, а также первым вице-премьером Георге Апостолом могло привести к расколу партии. У Москвы тогда тоже возникло ложное ощущение, что Н. Чаушеску будет более покладистым, нежели левый радикал Георге Апостол, который принадлежал к так называемой «тюремной фракции» ЦК РРП, членом которой был и покойный Г. Георгиу-Деж. Однако она крупно просчиталась, и острые проблемы с Н. Чаушеску стали постоянно возникать во взаимоотношениях Бухареста и Москвы. Как вспоминал тот же А. М. Александров-Агентов, «несмотря на годы, проведенные в Молдавии, никакого интереса или симпатий к Румынии Брежнев никогда не проявлял», а самого Н. Чаушеску «с его амбициями, чванством и наглостью» он просто «не выносил, но терпел, чтобы не обострять отношения внутри ОВД»[1106]. Аналогичное мнение о румынском вожде сложилось и у многих других членов Политбюро, в том числе у П. Е. Шелеста, Н. В. Подгорного и А. Я. Пельше, которые назвали его «местечковым евреем» или «типичным цыганом». Тем не менее, судя по брежневскому дневнику, генсеку постоянно приходилось иметь дело с Н. Чаушеску, поскольку его имя упомянуто здесь 35 раз[1107].
Что касается других руководителей соцстран, то Л. И. Брежнев, М. А. Суслов, А. Н. Косыгин и А. А. Громыко относились к ним в целом уважительно и ценили их искреннюю преданность Москве. Например, сам генсек очень высоко ценил всех руководителей Польши: Владислава Гомулку «как старого и опытного революционера», обладавшего страстным, но откровенным нравом; Эдварда Герека за то, что они «всегда легко находили общий язык», поскольку «оба были прагматиками, чуждыми теоретическим амбициям»; и Войцеха Ярузельского, которого он «искренне уважал и даже любил (памятуя военное их прошлое) и считал умным, тонким человеком и достаточно решительным политиком». Чуть менее эмоционально Л. И. Брежнев относился к лидерам ГДР, но был «проникнут убеждением», что эта страна является надежным союзником и важным форпостом безопасности СССР. К Вальтеру Ульбрихту он относился «весьма уважительно» и ценил его за искреннюю дружбу, хотя иногда в узком кругу говорил, что «старика нередко заносит». А что касается Эриха Хонеккера, то в отношениях с ним особой близости не было (возможно потому, что в комсомольские годы он был тесно связан с А. Н. Шелепиным), но и особых конфликтов не наблюдалось. Особое отношение у Л. И. Брежнева было к Чехословакии, где он закончил войну. Он знал и любил эту страну, часто посещал ее и установил близкие личные контакты с премьер-министром Йозефом Ленартом, секретарем ЦК Василем Биляком, главой ЦКК Милошем Якешом и министром иностранных дел Вацлавом Давидом. Но со временем особо близкие отношения установились у него с Густавом Гусаком, которого он любовно называл «Густавом Никодимовичем». С такой же любовью генсек относился и к Болгарии, куда тоже «охотно ездил по различным поводам». Что касалось ее лидера Тодора Живкова, то сам Л. И. Брежнев высоко ценил его как «надежного и энергичного союзника», с которым, однако, «надо держать ухо в остро», так как «он мужик себе на уме и своего никогда не упустит». Наконец, с лидерами Венгрии и Югославии Яношем Кадаром и Иосипом Броз Тито у советского генсека сложились очень ровные и уважительные отношения, хотя с югославским лидером они носили более «теплый и откровенный» характер, чем с венгерским.
Особой страницей в истории соцлагеря были отношения Москвы и Гаваны. Но, вопреки устоявшимся представлениям, эти отношения при Л. И. Брежневе поначалу находились на периферии его интересов. Как вспоминал тот же А. М. Александров-Агентов, его патрон со времен Карибского кризиса в «глубине сознания» понимал, что «проблема Кубы — весьма взрывоопасная, и с ней надо обращаться крайне осторожно»[1108]. Сохраняя дружеские отношения с этой страной и «щедро поддерживая ее экономически, Л. И. Брежнев долго уходил от того, чтобы афишировать свою близость с Фиделем Кастро и поддержку его революционных концепций в отношении Латинской Америки». Неслучайно, начав свое правление с поездок по всем странам социалистического лагеря, на Кубу он приехал только через 10 лет — в самом конце января 1974 года, уже наладив отношения с Вашингтоном, Бонном и Парижем. Правда, до этого визита, в конце октября 1971 года, в Гаване побывал А. Н. Косыгин, однако эта поездка скорее в очередной раз подчеркнула сугубо экономический характер наших отношений с островом Свободы.
Только в начале июля 1972 года Ф. Кастро в составе целой делегации, куда входил и его младший брат Рауль Кастро, занимавший пост второго секретаря ЦК Компартии Кубы и министра Революционных вооруженных сил, посетил с официальным визитом Москву, где провел целый ряд публичных и закрытых рабочих встреч с Л. И. Брежневым, А. Н. Косыгиным, А. А. Гречко, А. А. Громыко и Ю. В. Андроповым. Новая активизации взаимоотношений Гаваны и Москвы пришлась уже на 1976–1977 годы, когда советским и кубинским войскам довелось рука об руку противостоять американцам в Эфиопии и Анголе. Достаточно сказать, что в мае и октябре 1976 года, а затем в июле и декабре 1977 года сам Л. И. Брежнев принимал Рауля Кастро и передавал ему рукописные послания для старшего брата, который уже затем с Д. Ф. Устиновым и Ю. В. Андроповым вел закрытые переговоры по всему комплексу военно-политических проблем на Африканском континенте[1109]. Кроме того, в начале апреля 1977 года состоялся очередной, правда неофициальный, рабочий визит Фиделя Кастро в Москву, где обсуждались в основном экономические вопросы, в том числе об увеличении поставок нефти, выделении крупного товарного кредита и визите заместителя главы советского правительства И. В. Архипова на Кубу, который должен был на месте уточнить все параметры советской помощи. И, наконец, последний раз Ф. Кастро приезжал в Москву в конце февраля 1981 года для участия в работе XXVI съезда КПСС и на третий день его работы был принят лично Л. И. Брежневым, с которым обсудил весь комплекс советско-кубинских отношений и самых острых международных проблем, в том числе политики Вашингтона в Латинской Америке. В частности, речь шла о Никарагуа, где американская военщина, используя отряды местных «контрас», третий год пыталась свергнуть просоветский режим Даниэля Ортеги, установившийся в этой стране после Сандинистской революции, окончательно покончившей с проамериканским режимом диктатора А. Сомосы.
б) Польша и очередной кризис в соцлагере в 1970-х — начале 1980-х годов
Хорошо известно, что Польша и ее проблемы всегда занимали особое место у всех советских вождей по целому ряду причин, в том числе и потому, что там время от времени вспыхивали острейшие политические кризисы. Очередным таким кризисом стали события декабря 1970 года, когда на фоне забастовок на судоверфях Гданьска, Щецина и Гдыни произошла очередная смена власти в стране[1110]. Первый секретарь ЦК ПОРП Владислав Гомулка, оценив все эти забастовки как «контрреволюцию», отдал приказ об их силовом подавлении. В этом решении его поддержали и ряд других членов Политбюро ЦК, в том числе премьер-министр Юзеф Циранкевич, вице-премьер Станислав Кочелек и два секретаря ЦК Мечислав Мочар и Зенон Клишко, а также руководители всех силовых ведомств: министр национальной обороны генерал брони Войцех Ярузельский, министр внутренних дел Казимеж Свиталаи его первый заместитель, глава Службы государственной безопасности генерал бригады Рышард Матеевский. В результате, 16–17 декабря 1970 года в Щецине, Гдыне и Гданьске произошли столкновения демонстрантов с армией и милицией, в ходе которых погибло несколько десятков человек. Эти кровавые события вызвали сердечный приступ у В. Гомулки, который был госпитализирован в одну из правительственных клиник, что тут же подстегнуло борьбу за власть. Глава так называемой «партизанской фракции» ЦК ПОРП Мечислав Мочар, который уже давно конфликтовал с В. Гомулкой, вознамерился сместить его с поста Первого секретаря ЦК и лично возглавить партию. Однако через главу советского Представительства при МВД генерал-майора Я. П. Скоморохина в Москве стало известно обо всех этих закулисных шашнях «партизан», и в этой ситуации Ю. В. Андропов, посоветовавшись с Л. И. Брежневым, дал команду «прокатить» М. Мочера, которого считали в ЦК «национал-коммунистом», «сталинистом» и «вторым Чаушеску». Наиболее приемлемой кандидатурой в Москве считали первого секретаря Катовицкого воеводства Эдварда Герека, которого хорошо знали и ценили в самом Кремле. Кроме того, в поддержку этой кандидатуры выступил и генерал В. Ярузельский, что имело решающее значение, и поэтому 20 декабря 1970 года на Пленуме ЦК ПОРП именно он и был избран новым лидером партии, а В. Гомулка, все еще находившийся в клинике, передал через З. Клишко заявление о своей отставке. А буквально через два дня в отставку был отправлен и Юзеф Циранкевич, и новым главой польского правительства был назначен член Политбюро ЦК вице-премьер Петр Ярошевич, который уже давно, еще со времен фракции «пулавян», был очень дружен с Э. Гереком[1111].
Первоначально многие в ЦК ПОРП считали Э. Герека временной фигурой, однако он удержался на своем посту ровно 10 лет. Уже в январе 1971 года Э. Герек и П. Ярошевич прибыли с визитом в советскую столицу, где провели ряд рабочих встреч с Л. И. Брежневым и А. Н. Косыгиным, по итогам которых Варшаве был выделен крупный товарно-денежный кредит, позволивший ей пересмотреть старую ценовую политику и достаточно быстро нормализовать обстановку в Северной Польше, ставшей символом рабочего протеста. Кроме того, по совету А. Н. Косыгина польское руководство срочно приступило к разработке антикризисной экономической программы и налаживанию более тесных торгово-экономических связей с западными странами, прежде всего с ФРГ, для «модернизации польской экономики». Между тем в начале марта 1971 года из Варшавы был отозван наш посол Аверкий Борисович Аристов, который занимал этот пост без малого 10 лет с того самого момента, когда он был выведен Н. С. Хрущевым из Президиума и Секретариата ЦК. На сей раз ему вменили в вину «неправильное поведение» в условиях нового кризиса и перевели в «резерв» МИД СССР. Правда, всего через полгода его опять назначили послом, но уже в куда более спокойную Вену. А в Варшаву на этот пост перебрался секретарь ЦК Компартии Белоруссии Станислав Антонович Пилотович, который проработал там до середины мая 1978 года.
В декабре 1971 года состоялся VI съезд Польской объединенной рабочей партии, на который прибыл Л. И. Брежнев, выступивший с небольшой речью и активно поддержавший Э. Герека и его команду. На этом съезде была принята целая программа очередных экономических реформ, которую затем окрестили программой строительства «социалистического общества потребления». По решению съезда была также создана специальная «Комиссия по вопросам модернизации функционирования партии и государства», главой которой стал член Политбюро, второй секретарь ЦК ПОРП Францишек Шляхциц, имевший на первых порах большое влияние на Э. Герека. В результате новым лидерам страны удалось стабилизировать внутреннюю ситуацию и довольно быстро и существенно поднять уровень доходов значительной части населения страны.
Между тем внутри самого польского руководства перманентно шла острая подковерная борьба. Первоначально внутри Политбюро ЦК Э. Герек опирался на «семерку», в состав которой входили премьер-министр Петр Ярошевич, министр обороны Войцех Ярузельский, секретари ЦК Франтишек Шляхциц, Станислав Каня и Ян Шидляк, заместитель главы Госсовета Эдвард Бабюх и министр иностранных дел Стефан Ольшовский[1112]. Однако вскоре этот блок серьезно проредили: в феврале 1974 года не в меру амбициозный Ф. Шляхциц был выведен из Политбюро и Секретариата ЦК и временно перемещен на пост вице-премьера, а место второго секретаря ЦК занял З. Бабюх. Одновременно в «глухую оппозицию» к Первому секретарю перешли и два влиятельных члена Политбюро — глава Госсовета Генрик Яблоньский и председатель Госплана вице-премьер Мечислав Ягельский, критиковавшие «товарища по партии» за ослабление «демократических импульсов» в его работе. Тогда же «поднял голову» и почетный отставник М. Мочер, который, оставаясь членом ЦК, был главой Верховной контрольной палаты ПНР и продолжал контролировать влиятельную военную ветеранскую организацию «Союз борцов за свободу и демократию».
Тем временем социально-экономическая политика кабинета П. Ярошевича стала все больше и больше давать сбои даже несмотря на то, что к тому времени Варшава получила от западных, в основном германских, кредиторов более 20 млрд долларов. Такой «золотой дождь» в польскую экономику был связан со многими причинами, в том числе и с установлением чуть ли не личных дружеских контактов между Э. Гереком и канцлером Г. Шмидтом[1113]. Но он, увы, так и не смог спасти от нового и очень значительного повышения цен, которое было объявлено в самом конце июня 1976 года. В результате, только по данным самой польской милиции, в 24 воеводствах забастовали более 110 предприятий, где многие рабочие протесты, особенно в Радоме, были вновь очень жестко подавлены милицией и армейскими частями, которыми лично руководили глава Службы госбезопасности генерал-майор Богуслав Стахура и куратор всех силовых структур секретарь ЦК Станислав Каня. А в конце сентября был создан Комитет защиты рабочих (КОР), в состав которого вошли многие известные писатели, ученые и представители духовенства. Именно он и дал начало организованному подполью, которое впервые стало действовать полулегально в стране «развитого социализма»[1114]. Впрочем, уже в мае 1977 года под давлением Станислава Кани и министра внутренних дел Станислава Ковальчика Э. Герек вынужден был дать добро на арест большинства членов КОР. Но всего через два месяца Первый секретарь ЦК дал «задний ход» и на одном из заседаний партийного актива объявил о политической амнистии. В результате на свободу вышли не только все лидеры рабочих протестов, но и почти все члены КОР, в том числе Ян Юзеф Липский, Яцек Куронь, Антоний Мацеревич и Адам Михник, для которых Э. Герек стал «бумажным тигром». В конце сентября 1977 года они преобразовали КОР в Комитет общественной самозащиты — Комитет защиты рабочих (КОС — КОР) и стали легально издавать свой бюллетень «Роботник», тираж которого достиг 60 тыс. экземпляров.
Между тем в конце января 1977 года к власти в Вашингтоне приходит новая Администрация президента Джимми Картера, где ключевую должность президентского советника по нацбезопасности занял этнический поляк и ярый антикоммунист и антисоветчик Збигнев Бжезинский, который еще летом 1966 года стал директором Института по вопросам коммунизма при Колумбийском университете. Практически сразу при вступлении в должность он поручает новому директору ЦРУ адмиралу С. Тернеру «разработку комплексного плана “опрокидывания” социалистического строя в Польше» и сразу подключает к этой работе крупнейший американский центр стратегических и политических исследований, который специализировался на разработке многих подрывных операций, — «Рэнд корпорейшн»[1115].
Вероятно, уже к декабрю 1977 года «Рэнд корпорейшн» завершил свою работу, поскольку именно тогда состоялся официальный визит Дж. Картера в Варшаву, в ходе которого он и З. Бжезинский встречались с лидерами рабочих протестов и рядом крупных деятелей оппозиции. А уже в конце января 1978 года президент Дж. Картер своим секретным указом № 12036 создает в недрах Совета Национальной Безопасности специальный Координационный комитет по разведке и назначает его главой того же З. Бжезинского. Наконец, 17 марта он представляет на утверждение президента готовый план дестабилизации Польши, отправной идеей которого стала констатация того факта, что именно она «является самым слабым звеном» среди всех держав социалистического лагеря в Восточной Европе. Чтобы поскорей разжечь «польский пожар», по задумке самого З. Бжезинского, необходимо: а) принудить польские власти «к уступкам в области прав человека» для обеспечения «еще большей свободы действий антисоциалистических подпольных группировок»; б) доступными методами «расширять влияние католической церкви»; и в) поосновательнее использовать «влияние польских эмигрантов» в Европе и США. Главным же рычагом воздействия на польское руководство, как полагал З. Бжезинский, должна стать «критическая финансовая задолженность» Варшавы всем своим западным кредиторам, поскольку к началу 1980-х годов она «будет вынуждена выплачивать 90 % своих доходов от экспорта на покрытие внешних долгов, которые достигнут суммы в 18–20 млрд долларов»[1116].
В завершающей части данного плана были представлены и два возможных варианта программы действий польской контрреволюции по захвату власти. В качестве первого, более предпочтительного варианта предлагался проект «тихой контрреволюции» — создания коалиционного правительства в составе «умеренных коммунистов, независимых экономистов, деятелей оппозиции и представителей церкви». Но при формировании такого «плюралистического» правительства как некого промежуточного шага «процесс разложения будет длительным». Второй и менее желательный вариант подразумевал шаги по подготовке «антикоммунистического восстания». Как бы то ни было, но в любом случае Администрация США должна активизировать свою работу по реализации этого плана, получившего кодовое название «Полония». Тогда же Комиссия по иностранным делам Сената США создала под председательством того же З. Бжезинского специальный Координационный комитет по вопросам Польши, который сразу приступил к работе.
Первым и очень успешным шагом в этой работе стало избрание на римский престол первого за всю истории Католической церкви польского кардинала Кароля Юзефа Войтылы, принявшего после интронизации имя Иоанн Павел II. Надо сказать, что Вашингтон частенько прибегал к «услугам» папского престола для реализации разных целей и задач. Так, в мае 1978 года мамаша американского президента Лилиан Картер, будучи на аудиенции у римского понтифика Павла VI, передала ему личное послание от своего сына, в котором он призвал католическую церковь «более активно включиться в борьбу за права человека» в странах социалистического лагеря[1117].
Новый римский первосвященник, чье восхождение на папский престол стало возможным после очень странной смерти его предшественника Иоанна Павла I, занимавшего свой пост всего 33 дня, был известен тем, что еще в декабре 1970 года обрушился на польские власти с крайне резкой критикой за силовой разгон бастующих гданьских докеров. Однако для Вашингтона главным было даже не это, а то, что новый римский понтифик особое «отеческое» попечение стал проявлять к положению католической церкви во всех странах соцлагеря, и особенно в «матери-Польше». Поэтому его триумфальный визит на родину, состоявшийся в июне 1979 года, носивший не столько религиозный, сколько откровенно политический характер, неимоверно способствовал консолидации всех антиправительственных и антисоветских сил[1118]. Кстати, не зря этого визита так боялись в Москве и лично Л. И. Брежнев был вынужден аж дважды звонить Э. Гереку и требовать его отмены[1119]. Однако лидер ПОРП наивно полагал, что папа-поляк, напротив, станет самым «благоприятным фактором для сохранения политики «разрядки» и спокойствия в Польше и в Европе», чего по факту не произошло. Об этом Л. И. Брежнев вновь попенял Э. Гереку, когда по его приглашению ряд лидеров европейских соцстран слетелись, как он выразился, на «маевку» в Крым в июле 1979 года[1120].
Между тем сам Э. Герек, который к тому времени здорово сдал из-за болезни позвоночника, астмы и туберкулеза, по сути, стал терять все нити управления страной. В его ближайшем окружении первую скрипку стала играть группа «компромисса»: Станислав Каня, Эдвард Бабюх и Станислав Ковальчик. В феврале 1980 года состоялся VIII съезд ПОРП, однако он «не смог выработать столь необходимую программу выхода страны из надвигающегося кризиса». Все выдвинутые в ходе предсъездовской дискуссии предложения не получили никакой поддержки на съезде и не нашли отражения в его решениях. Более того, последние месяцы нахождения Э. Герека у власти наглядно показали, что в партийном аппарате и в силовых структурах недовольство его политикой достигло критической точки. Сам Э. Герек позднее вспоминал: «Тогда в руководстве был классический пат, мои противники думали о втором туре борьбы за власть, я — о необходимости единства руководства». В результате, оставшись чисто формально Первым секретарем, он потерял реальную власть, П. Ярошевич был выведен из состава Политбюро ЦК и отправлен в отставку с поста премьер-министра, а новым председателем Совета Министров ПНР был назначен Э. Бабюх.
Между тем в середине августа 1980 года в Гданьске на крупнейшей верфи им. В. И. Ленина вспыхнула очередная забастовка, в ходе которой был создан Межзаводской забастовочный комитет во главе с электриком Лехом Валенсой, выдвинувшим так называемое «21 условие». Первоначально на переговоры с Комитетом был отправлен новый фаворит Э. Герека — кандидат в члены Политбюро вице-премьер Тадеуш Пыка, курировавший промышленность. Но, заняв очень жесткую позицию, он только усугубил ситуацию и был отозван из Гданьска, а всего через пару дней и вовсе отправлен в отставку, как и его «шеф», премьер-министр Эдвард Бабюх, которого на этом посту сменил секретарь ЦК Юзеф Пиньковский. Новым переговорщиком в Гданьске стал еще один вице-премьер Мечислав Ягельский, который после некоторых колебаний все же пошел на компромисс с лидерами рабочего протеста, и 31 августа 1980 года подписал с ними «Августовские» или «Гданьские» соглашения, которые де-юре привели к легализации польского независимого профдвижения, в том числе пресловутой «Солидарности», созданной как раз в те дни. Кстати, еще за неделю до этих событий, 24 августа, сам Э. Герек позвонил Л. И. Брежневу и поставил его в известность, что он «уходит», а уже в начале сентября 1980 года состоялся Пленум ЦК, на котором он был отставлен со своего поста и новым Первым секретарем ЦК ПОРП был избран Станислав Каня[1121].
Однако смена первого лица во власти не привела к нормализации в стране. С одной стороны, стремительными темпами стали разрастаться региональные и местные структуры «Солидарности», а с другой — резко активизировалось ортодоксальное крыло внутри ЦК ПОРП, или «партийный бетон», во главе с такими членами Политбюро, как Мирослав Милевский, Стефан Ольшовский, Станислав Кочелек, Тадеуш Грабский, Альбин Сивак и Анджей Жабиньский. Именно их стараниями в Политбюро был даже возвращен Мирослав Мочер, имевший стойкую репутацию откровенного «сталиниста».
Между тем 21 августа 1980 года Л. И. Брежнев направил личное письмо Э. Гереку, а уже 25 августа было принято Постановление Политбюро ЦК «К вопросу о положении в Польской Народной Республике», где говорилось о том, что в связи с осложнявшимся положением в Польше необходимо создать «специальную Комиссию Политбюро ЦК в составе: тт. Суслов М. А. (созыв), Громыко А. А., Андропов Ю. В., Устинов Д. Ф., Черненко К. У., Зимянин М. В., Архипов И. В., Замятин Л. М., Рахманин О. Б.» — и поручить ей «внимательно следить за складывающейся в ПНР обстановкой и информировать Политбюро о положении дел в ПНР и о возможных мерах с нашей стороны»[1122].
Между тем в самом конце октября 1980 года состоялся скоротечный визит С. Каня и Ю. Пиньковского в Москву, который оставил тяжелое впечатление у кремлевского руководства. На словах С. Каня заявил, что у них есть «план на чрезвычайный случай, что они знают, кого нужно будет арестовать и как использовать армию». Но в реальности Москва видела отсутствие каких-либо решительных действий ЦК ПОРП против оппозиции. И это недовольство открыто прорвалось на заседании Политбюро ЦК 29 октября, где Л. И. Брежнев и Д. Ф. Устинов впервые заговорили о введении военного положения в Польше[1123].
Ситуация в Польше уже серьезно беспокоила советское политическое руководство, однако, учитывая уроки «Пражской весны», Москва не очень-то желала повторения подобного сценария. Хотя, как заявляют ряд мемуаристов, все же готовилась к такому развитию событий. Так, полковник польского Генштаба Рышард Куклинский, который, по всей вероятности, был двойным агентом ГРУ и ЦРУ, утверждал, что уже в начале декабря 1980 года начальник Генерального штаба ВС СССР маршал Н. В. Огарков во время пребывания в Москве заместителя начальника польского Генштаба генерала брони Тадеуша Хупаловского якобы передал ему некий «план военного вторжения в Польшу, в котором примут участие 15 советских, 2 гэдээровских и 1 чехословацкая дивизии[1124]. Однако на самом деле речь шла не о «военном вторжении», а всего лишь о традиционных командно-штабных учениях, которые тогда проводились по несколько раз в год.
Как уверяет тогдашний начальник штаба Объединенных Вооруженных сил стран — участниц ОВД генерал армии А. И. Грибков, в данном случае речь шла о проведении нового командно-штабного учения «Союз-80» на Западном театре военных действий (ТВД), к которому привлекались оперативные штабы от Войска Польского — штабы Поморского и Шленского военных округов, от Чехословацкой народной армии — штаб Западного военного округа и два армейских штаба, от Национальной народной армии ГДР — два армейских штаба, и от Советской армии — штабы ГСВГ и СГВ и два армейских штаба ГСВГ[1125]. Руководителем этих учений был назначен первый заместитель министра обороны, Главком Объединенных Вооруженных сил ОВД маршал Советского Союза Виктор Георгиевич Куликов, штаб которого находился в Легнице, где находился и штаб Северной группы войск, которую в то время возглавлял генерал-полковник Ю. Ф. Зарудин. По первоначальному плану это учение должно было начаться еще в конце октября 1980 года, но по просьбе польского руководства постоянно переносилось. Наконец, в Москве решили больше не откладывать их проведение, и маршал Д. Ф. Устинов дал установку начать их не позднее 8-10 декабря 1980 года[1126]. Вместе с тем, по уверениям того же А. И. Грибкова, 21 декабря, накануне подведения итогов прошедшего учения, ему позвонил Д. Ф. Устинов и дал указание продолжать его до особого распоряжения, которое поступило только в начале марта 1981 года.
Вероятно, это было связано с тем, что кабинет Ю. Пиньковского готовил на январь 1981 года введение новых и крайне непопулярных мер, связанных с пересмотром «Августовского» соглашения. И действительно, как только эти меры были озвучены, началась новая вспышка забастовочного движения по всей стране во главе с региональными комитетами «Солидарности», которая к тому времени уже вовсю и открыто спонсировалась западными фондами и спецслужбами. Одновременно в декабре 1980 года оживились «консерваторы» внутри самой правящей партии, создав под негласным руководством члена Политбюро ЦК ПОРП из фракции «партии бетона» Анджея Жабиньского так называемый Катовицкий партийный форум.
В результате в начале февраля 1981 года на очередном Пленуме ЦК ПОРП в отставку был отправлен не в меру «либеральный» премьер Ю. Пиньковский и новым председателем Совета Министров ПНР стал министр национальной обороны генерал армии Войцех Ярузельский, сохранивший за собой и данный пост, который он занимал с апреля 1968 года. Тогда же по предложению самого В. Ярузельского еще одним вице-премьером и председателем Комитета Совета Министров по профсоюзам стал главный редактор еженедельника «Политика» Мечислав Раковский, которому было поручено работать с «Солидарностью» и лично вести переговоры с Л. Валенсой. Однако все эти перестановки на самой вершине власти не смогли успокоить забастовочный угар. Более того, после Быдгощской провокации, в ходе которой произошло жесткое столкновение активистов «Солидарности» с отрядами милиции, которым указания давал сам глава Службы безопасности генерал Б. Стахура, 27 марта 1981 года в стране началась предупредительная общенациональная забастовка. Вообще-то сама «Солидарность» первоначально планировала объявить ее бессрочной, но во многом благодаря посреднической миссии примаса Польши кардинала Стефана Вышинского, который встретился с В. Ярузельским, она все же приняла более локальный характер.
Между тем в начале апреля 1981 года в Бресте состоялась тайная встреча В. Ярузельского и С. Кани с Ю. В. Андроповым и Д. Ф. Устиновым, об итогах которой они докладывали на Политбюро 9 числа[1127]. По их утверждению, оба польских лидера были в подавленном состоянии, поскольку, по словам С. Кани, «контрреволюция сильнее правительства», которое в самом лучшем случае может опираться на 400 тыс. армейцев, 100 тыс. сотрудников милиции и спецслужб и около 300 тыс. резервистов. Однако даже несмотря на это, они «решительно высказались против ввода союзных войск и с оговорками против введения военного положения». Однако в Политбюро ЦК уже преобладало мнение, что единственно возможным способом разрешения польского кризиса является введение военного положения.
23 апреля 1981 года на заседании Политбюро была представлена очередная записка «Комиссии Суслова» «О развитии обстановки в Польше и некоторых шагах с нашей стороны», в которой было указано, что «внутриполитический кризис в Польше принял затяжной хронический характер», что сама «ПОРП в значительной мере утратила контроль над всеми процессами, происходящими в обществе. В то же время «Солидарность» превратилась в организованную политическую силу, которая способна парализовать деятельность партийных и государственных органов и фактически взять в свои руки власть. Если оппозиция пока не идет на это, то прежде всего из опасения ввода советских войск и надежды добиться своих целей без кровопролития, путем ползучей контрреволюции». При этом в записке было подчеркнуто, что в самом руководстве ПОРП существуют три группировки: «ревизионисты» — Тадеуш Фишбах, Анджей Верблян, Мечислав Раковский и Генрик Яблоньский, попавшие под влияние «Солидарности»; «левые» — Анджей Жабиньский, Тадеуш Грабский, Стефан Ольшовский и Станислав Кочелек, — «наиболее близкие к нашим позициям»; и «центристы» — Станислав Каня и Войцех Ярузельский, — которые пользуются авторитетом в стране и в настоящий момент, по сути, являются немногими деятелями, способными «осуществлять партийно-государственное руководство»[1128].
Между тем 6 июня 1981 года ЦК КПСС направил в адрес ЦК ПОРП, чей Пленум был запланирован на 9 июня, письмо с настоятельной рекомендацией принять решительные меры против оппозиции. Однако С. Каня, выступавший с докладом, опять, вопреки мнению консерваторов, так и не решился на этот шаг. Тогда «партия бетона», вождями которой были три члена Политбюро и секретари ЦК Стефан Ольшовский, Тадеуш Грабский и Мирослав Милевской, бывшие кураторами всей идеологии и силовых структур, перешли в атаку. На IX съезде ПОРП, который состоялся в конце июля 1981 года, они добились отставки ряда самых ненавистных «либералов», в частности вице-премьера М. Ягельского. Однако и сами консерваторы понесли потери: вместе с ним в отставку был отправлен секретарь ЦК Т. Грабовский, которого Москва тоже рассматривала в качестве возможного «военного диктатора». Но к тому времени члены высшего советского руководства, прежде всего Л. И. Брежнев, Ю. В. Андропов и Д. Ф. Устинов, остановили свой выбор на В. Ярузельском, к которому у них возникла личная симпатия. Вероятно, окончательно вопрос о том, что именно он сменит С. Каню на посту лидера партии, обсуждался с Л. И. Брежневым на его даче в Крыму, куда они приезжали 14–15 августа 1981 года[1129]. Затем 27 сентября, вскоре после встречи А. А. Громыко со своим польским коллегой С. Ольшовским, Политбюро ЦК утвердило проект письма Л. И. Брежнева на имя В. Ярузельского.
18 октября 1981 года состоялся очередной Пленум ЦК ПОРП, на котором С. Каня, который к тому времени стал сильно злоупотреблять, был отправлен в отставку, и новым Первым секретарем ЦК ПОРП был избран действующий председатель Совета Министров и министр национальной обороны генерал армии Войцех Ярузельский, сконцентрировавший в своих руках всю высшую партийно-государственную и военную власть в стране[1130]. Через пару дней после этих событий в Москве состоялось совещание руководящего состава Министерства обороны СССР во главе с маршалом Д. Ф. Устиновым. Главком войск Варшавского договора маршал В. Г. Куликов вновь заявил, что без ввода союзных армий «ситуацию в Польше не поправить». Однако все остальные участники этого совещания — маршалы Н. В. Огарков и С. Л. Соколов и генералы армии А. А. Епишев и А. И. Грибков — высказались против подобного шага, что и решило его исход. После его окончания Д. Ф. Устинов уехал в Кремль на заседание Политбюро, где большинство его членов, включая М. А. Суслова и Ю. В. Андропова, тоже посчитали невозможным проведение «силовой акции в отношении Польши», даже «если к власти придет новое руководство, пусть даже социал-демократы, с которым будем пытаться сотрудничать». В итоге маршал Д. Ф. Устинов дал указание В. Г. Куликову и А. И. Грибкову сообщить В. Ярузельскому, что в настоящее время полякам «следует больше полагаться на собственные силы в восстановлении порядка в стране и не надеяться на то, что некий старший брат придет и обо всем позаботится»[1131]. Хотя еще 23 февраля 1981 года, выступая на XXVI съезде КПСС, Л. И. Брежнев заявил с трибуны: «Социалистическую Польшу, братскую Польшу мы в беде не оставим и в обиду не дадим». Об этом же говорил и М. А. Суслов 16 ноября 1981 года на очередном Пленуме ЦК в своем докладе «О Польском кризисе и линии КПСС», по которому было принято отдельное Постановление ЦК[1132].
Между тем 2–4 декабря 1981 года в Москве состоялось плановое заседание Комитета министров обороны Варшавского Договора, в центре которого был «польский вопрос». Начальник польского Генерального штаба генерал брони Флориан Сивицкий предложил своим коллегам принять заявление от имени КМО «О положении в Польше» и осудить в нем «действия контрреволюции и вмешательство во внутренние дела Польши со стороны НАТО». Его активно поддержали министры обороны ГДР, ЧССР и БНР генералы армии Хайнц Гофман, Мартин Дзур и Добри Джуров. Однако главы военных ведомств ВНР и СРР генерал армии Лайош Цинеге и генерал-лейтенант Константин Олтяну, сославшись на отсутствие необходимых полномочий, не поддержали это предложение. Как позднее утверждал генерал армии А. И. Грибков, данное обстоятельство вызвало у В. Ярузельского полное недоумение и, заявив о том, что «союзники загоняют нас в безвыходное положение и оставляют одних», сам поставил вопрос о возможности ввода советских войск в том случае, «если ситуация в Польше станет критической»[1133].
Однако, как позднее уверял сам В. Ярузельский, его тревога на сей счет не осталась без внимания советской стороны, и 3 декабря маршал В. Г. Куликов, связавшись с ним по телефону, якобы оговорил возможность осуществления подобной акции 8 декабря. О существовании такого плана ввода войск, правда намеченного на 14 декабря, в своем интервью одному из российских журналов говорил и генерал армии В. П. Дубынин, который в то время командовал 8-й танковой дивизией в Белорусском военном округе[1134], хотя никаких других достоверных свидетельств на сей счет нет. Между тем уже 7 декабря 1981 года по личному указанию Л. И. Брежнева в Варшаву вновь прилетел В. Г. Куликов, который в разговоре с В. Ярузельским и Ф. Сивицким передал им «пожелание» Москвы о том, что «стабилизировать обстановку в стране можно только через введение военного положения».
К тому моменту и сам В. Ярузельский уже окончательно пришел к выводу, что без введения военного положения не обойтись. Хотя, как утверждают ряд авторов (С. Я. Лавренов, И. М. Попов[1135]), решение о необходимости введения такого положения без обозначения конкретной даты было принято еще в середине сентября 1981 года на заседании Совета обороны ПНР. Правда, тогда С. Каня, остававшийся еще Первым секретарем ЦК, всячески уходил от начала его реализации. Но уже 17 сентября из Москвы было получено, по сути дела, директивное письмо ЦК КПСС «Тенденции развития обстановки в Польше и направления наших возможных действий», где говорилось о необходимости решительных шагов «для предотвращения утраты завоеваний социализма в Польше». И с этого момента в Министерстве национальной обороны началась конкретная работа по разработке такого плана, которую возглавил генерал Ф. Сивицкий. Хотя секретарь ЦК К. В. Русаков, который в начале декабря 1981 года вернулся из Польши, ссылаясь на сведения, полученные нашим послом Б. И. Аристовым, заявил, что якобы В. Ярузельский, выступая перед первыми секретарями воеводских комитетов партии, «не дал ясной и четкой линии, что все-таки будет в ближайшие дни», хотя в кулуарах совещания назывались три возможные даты введения военного положения в стране — 12, 13 и 20 декабря. Более того, 9 декабря Ю. В. Андропов и Д. Ф. Устинов по этому же поводу сами звонили своим польским коллегам М. Милевскому и Ф. Сивицкому, которые на их вопрос о том, «какие и когда намечаются меры», ответили: «Мы даже не знаем, что думает генерал». В итоге, как заключил сам Ю. В. Андропов, «получается, что или Ярузельский скрывает от товарищей план конкретных действий, или он просто уходит от проведения этого мероприятия»[1136].
Однако уже вечером 12 декабря 1981 года на всей территории Польши была отключена вся телефонная связь, а в полночь 13 декабря во все польские города вступили армейские части. Ранним утром по польскому телевидению выступил сам В. Ярузельский, который объявил гражданам страны о введении военного положения для того, чтобы «связать руки авантюристам, прежде чем они столкнут Отчизну в пучину братоубийственной войны». Он объявил, что с этого дня вся полнота власти переходит к Военному совету национального спасения (ВСНС) в составе 23 человек. Его председателем стал сам Войцех Ярузельский, а членами — начальник Генерального штаба генерал армии Флориан Сивицкий, министр внутренних дел генерал брони Чеслав Кищак, заместители министра национальной обороны генералы брони Эугениуш Молчик, Збигнев Новак и Тадеуш Тучапский, начальник Главпура генерал дивизии Юзеф Барыла, главком ВМС адмирал Людвик Янчишин, главком ВВС генерал дивизии Тадеуш Крепский, главком ПВО генерал брони Лонгин Лозовицкий, командующие Варшавским, Силезским и Поморским ВО генерал брони Влодзимеж Олива и генералы дивизии Генрик Рапацевич и Юзеф Ужицкий, министр горнорудной промышленности и энергетики генерал дивизии Чеслав Пиотровский, министр администрации и экономики генерал дивизии Тадеуш Хупаловский и другие[1137].
Чисто формально в состав ВСНС не был введен ни один видный партийный функционер, но де-факто в его работе принимали активное участие четыре члена Политбюро ЦК ПОРП: секретарь ЦК по силовым структурам Мирослав Милевский, секретарь ЦК по идеологии Мариан Ожеховский, вице-премьер Мечислав Раковский и министр иностранных дел Стефан Ольшовский. Между тем в исторической науке и публицистике до сих пор не прекращается спор, кто реально принимал все важнейшие решения. По одним оценкам, это был «триумвират» в составе В. Ярузельского, Ф. Сивицкого и Ч. Кищака, а по иным — это была «Директория», в которую, помимо вышеназванных персон, входили еще и четыре члена Политбюро: М. Милевский, М. Раковский, С. Ольшовский и К. Барциковский.
Между тем еще накануне введения военного положения органы МВД под руководством первого заместителя министра Богуслава Стахуры, нового главы Службы безопасности Владислава Частони и его заместителя Генрика Данковского начали аресты всех активистов «Солидарности», Конфедерации независимой Польши, Польской социалистической партии труда и остальных оппозиционных организаций. В первые же дни военного положения были арестованы и направлены в центры интернирования более 3 тыс. активистов, включая Леха Валенсу, Анджея Гвязду, Мариана Юрчика, Яна Рулевского, Северина Яворского, Анджея Розплоховского, Яцека Куроня, Адама Михника и других. Причем надо заметить, что, вопреки всевозможным байкам, все эти центры располагались в комфортабельных пансионатах и домах отдыха МВД с очень приличным питанием и добротными условиями проведения досуга. А главного «оппозиционера» Л. Валенсу вообще поселили на правительственной вилле, где в свое время под домашним арестом содержался В. Гомулка. Кроме оппозиционных активистов, были также интернированы и ряд видных членов прежнего партийно-государственного руководства в количестве 37 человек, на которых военные власти возложили ответственность за кризисную ситуацию в стране. Среди этих «счастливчиков» оказались бывший Первый секретарь ЦК ПОРП Эдвард Герек, бывшие премьер-министры Петр Ярошевич и Эдвард Бабюх, бывшие вице-премьеры Тадеуш Вжащик, Францишек Каим и Тадеуш Пыка, бывший секретарь ЦК Ежи Лукошевич и другие.
Военное положение, введенное в стране, означало не только введение привычного комендантского часа, но и милитаризацию промышленности. На все предприятия угледобычи, металлургии, машиностроения, судостроения, транспорта и энергетики были направлены военные комиссары, а рабочие и инженерно-технический персонал всех стратегических отраслей объявлялись призванными на военную службу и отныне за любые нарушения трудовой дисциплины подвергались наказаниям по войсковым уставам. Все забастовки были запрещены, а независимые профсоюзы распущены.
На следующий день А. А. Громыко и секретарь ЦК К. В. Русаков направили в Политбюро ЦК проект заявления ТАСС о введении военного положения в Польше, которое надо было согласовать с В. Ярузельским. Судя по дневнику Л. И. Брежнева, он лично переговорил с ним по этому вопросу, и 15 декабря заявление было опубликовано[1138]. Спустя два месяца, 16 февраля 1982 года, Л. И. Брежнев по тому же телефону лично обсудил с В. Ярузельским вопрос о его официальном визите в Москву. А уже 1–2 марта он принимал польского лидера в советской столице, где вместе с Н. А. Тихоновым, Д. Ф. Устиновым и А. А. Громыко провел переговоры по всему комплексу межгосударственных и международных проблем[1139].