— И что же? — нетерпеливо спросил Кальченко.
— Этот дивный поселочек нужно сжечь, — спокойно, с откровенно подчеркнутыми нотками равнодушия произнес уполномоченный. — Чтобы, значит, он сгорел дотла. Если при этом еще и погибнут люди, будет совсем хорошо. Это и должны сделать твои верные люди из числа заключенных. А уж при твоем ли участии, без него ли — это ты решай сам. Главное — чтобы дело было сделано.
— Зачем? — все так же коротко спросил Кальченко.
— Что зачем? — не понял уполномоченный.
— Зачем его нужно поджигать, тот поселок? Да еще вместе с людьми?
— Ну, уж это не нашего ума дело, — пожал плечами уполномоченный. — Значит, так нужно. Дядя Сева — человек серьезный, и бессмысленных поручений он не дает. Разве ты еще не понял, что он человек серьезный?
— И как я должен это сделать? — спросил Кальченко.
— А как хочешь, — уполномоченный равнодушно пожал плечами. — Мое дело — передать тебе просьбу от дяди Севы. А там — думай сам. А чтобы тебе думалось легче и радостнее, дядя Сева велел передать тебе вот это.
Уполномоченный пошарил у себя за пазухой и вытащил оттуда завернутый в оберточную бумагу сверток.
— Что это? — спросил Кальченко.
— Деньги, — ответил уполномоченный.
— Какие деньги? — не понял Кальченко.
— Настоящие, — ухмыльнулся уполномоченный. — Рубли. Много рублей.
— Зачем? — спросил Кальченко.
— А это плата за твои труды, — пояснил уполномоченный. — Дядя Сева так и сказал… А еще он сказал, что доверяет тебе, потому и передает деньги еще до того, как ты сделал дело. А доверие дяди Севы многое значит! Да ты возьми пакет-то! Разверни, полюбуйся, сосчитай…
Кальченко с осторожностью взял пакет и развернул его. Там и в самом деле были деньги. В основном червонцы, но были и двадцатипятирублевки, и даже пятидесятирублевые и сотенные купюры.
— Ну, убедился? — хмыкнул уполномоченный. — Говорю же тебе — деньги. Самые настоящие. И все они твои. Впрочем, дядя Сева рекомендовал часть денег отдать заключенным, которые будут поджигать поселок. Иначе чем ты их соблазнишь? А так — подожгут они поселок, получат от тебя деньги, и — вольному воля. С деньгами отчего бы им не совершить побег? Ну, ты все понял? А то мне пора уходить.
— Понял, — хриплым голосом ответил Кальченко.
— Вот и хорошо, — усмехнулся уполномоченный. — Тогда действуй. Да, гляди, не хитри и не балуй! Поджечь поселок ты должен ровно через три недели. Лучше ночью, ну да так и удобнее. Ночью кто вас увидит? Да и народу в поселке будет куда как больше ночью… Так сказал дядя Сева. Давай-ка с тобой сосчитаем, когда это должно произойти… Ну да, в ночь с тридцатого на тридцать первое июля. Запомни эту дату и не забывай ее. Это просьба дяди Севы.
С этим словам гость встал из-за стола и вышел за дверь. А Кальченко остался. За окном темнело, в окно стучал редкий дождь. Битый час Кальченко сидел за столом, тупо глядя на лежавшие перед ним купюры. Подспудно он понимал, что начался новый этап в его жизни. Может, удачный и счастливый, а может, и погибельный. Тут уж как получится…
Постепенно он стал приходить в себя. Для начала он сосчитал деньги — сумма и впрямь была немалая. Даже если он отдаст половину этой суммы заключенным, как советовал дядя Сева, то и в этом случае денег останется немало. С такими деньгами можно безбоязненно уволиться из контролеров и отправиться куда-нибудь подальше, под какие-нибудь пальмы, в какие-нибудь благословенные края, где всегда много солнца, всегда тепло, а потому всегда беззаботно и радостно.
Вот только вначале нужно сделать дело. То есть поджечь этот окаянный поселок Светлый. Интересно бы знать, для чего это понадобилось дяде Севе? И вообще кто он такой, этот дядя Сева? Откуда у него столько денег? Да ведь все равно, сколько ни размышлял, а ответы на все эти вопросы не отыщешь. А потому нужно сделать то дело, о котором просил дядя Сева. И за которое, между прочим, он заранее заплатил. Щедро заплатил…
Да, но как же его сделать? Над этим вопросом Кальченко размышляя трое суток кряду — и днем, и даже по ночам. И, в конце концов, у него вырисовался план.
Во-первых, зэки. Были среди них у Кальченко свои знакомые, можно даже сказать — приятели. В основном, конечно, из тех, кого он снабжал водкой. Конечно же, все они слышали, что где-то там, за стенами лагеря, строится какая-то грандиозная железная дорога. Об этом много писалось в газетах и говорилось по радио, а зэки слушали радио и читали газеты. С недавней поры в лагере стали распространяться слухи о том, что всякий желающий заключенный, в принципе, может поучаствовать в строительстве дороги, и в качестве вознаграждения за ударный труд заключенным будет дарована амнистия.
Попасть под амнистию было желанной мечтой большинства заключенных. И потому многие из них любыми способами пытались попасть в желанные списки строителей магистрали, потому что не всякий заключенный мог быть зачислен в этот самый список. Колония-то была строгого режима, а в ней, как известно, содержатся весьма опасные и сомнительные личности. Именно эти личности и искали возможность выбраться за пределы колонии под видом строителей магистрали. Для чего? Тут можно было лишь догадываться. Может, чтобы и впрямь получить амнистию, а может, и для каких-то других целей. Например, чтобы таким способом совершить побег.
Так вот этих-то зэков-приятелей Кальченко и вознамерился включить в список стройотряда. Тем более что некоторые из них и сами намекали прапорщику — а нельзя ли нам как-нибудь пристроиться работать на БАМ? Ты уж, друг Кальченко, подумай на этот счет, подсуетись, а уж мы в долгу не останемся. До поры до времени Кальченко отмахивался от таких просьб: зачем ему надо хлопотать насчет каких-то зэков? Да и подозрительно это выглядело бы, если бы он и вправду вздумал хлопотать. «А что это ты лезешь не в свое дело?» — мог бы спросить его тот же начальник лагеря Торгованов. И что бы Кальченко ему ответил? И промолчать в ответ на такой вопрос также было нельзя. Вот и выкручивайся, как знаешь. А в двусмысленное положение Кальченко попадать никак нельзя — хотя бы потому, что он никакой не Кальченко… Нет уж, лучше не затевать с зэками никаких разговоров на эту тему! Целее будешь — в самом прямом смысле этого понятия!
Но все поменялось, когда к Кальченко явился посланец от дяди Севы. Тут уж хочешь или не хочешь, а пришлось-таки по собственной инициативе затевать разговор с зэками. Ведь не пойдет же Кальченко самолично поджигать этот поселок! Во-первых, сам он с таким опасным делом не справится, а во-вторых, даже если он и справился бы, то все равно не пошел бы. Зачем ему такие риски? У него впереди безбедная жизнь у теплого моря. С такими-то деньгами, которые он получил от дяди Севы — да рисковать! Нет уж, пускай поселок поджигают зэки. Им-то что? Они ребята рисковые. Подожгли — и только их и видели. Конечно, придется им за это заплатить, куда деваться? Иначе они ни за что не согласятся. А вот за деньги — пожалуй что и согласятся. Деньги всегда нужны. Особенно когда ты беглый зэк. Далеко ли можно убежать без денег?
На эту-то тему и состоялся у Кальченко разговор с зэками. Точнее сказать, с одним зэком. Все его в лагере звали Ракетой, и среди заключенных он имел немалый авторитет. С несколькими заключенными одновременно Кальченко на такие темы говорить не хотел. Как знать, кто может быть среди них? Может, чей-нибудь осведомитель. Например, начальника лагеря или лагерного кума. Нет уж, на такие темы лучше говорить с кем-то одним.
И такой разговор состоялся. Как контролер Кальченко имел беспрепятственный доступ в зону. И вот однажды утром, сразу после развода на работы, Кальченко подошел к Ракете и шепнул ему:
— Через полчаса будь у себя в шхере. Надо поговорить…
Ракета работал в лагере, за пределы зоны его не выпускали. Внутри колонии имелась небольшая фабрика по пошиву спецодежды, там-то и трудился Ракета в качестве бригадира. Как бригадиру ему полагалась отдельная каморка — на лагерном наречии «шхера». Там-то Кальченко и вознамерился побеседовать с Ракетой.
Через полчаса они встретились в шхере.
— Ну? — спросил Ракета у Кальченко.
— Помнится, ты очень хотел строить железную дорогу, — начал Кальченко издалека.
— Ну, хотел, — подчеркнуто сквозь зубы произнес Ракета. — И что?
— Не перехотел? — спросил Кальченко как можно беспечнее.
— Хотел, перехотел, опять захотел, — скривился Ракета. — Ты к чему это клонишь?
— Я могу помочь, — сказал Кальченко.
— Помочь чем? — уточнил Ракета.
— Попасть тебе в список строителей, — пояснил Кальченко. — Тебе и еще девятерым. Любым, кого ты сам выберешь.
На это Ракета ответил не сразу. В самом деле Кальченко произнес такие слова, на которые сразу давать ответ было бы неправильно. Тут прежде надо было подумать.
— И как же ты поможешь? — наконец спросил Ракета. — Какими такими способами?
— Ну, это уж мое дело, — ответил Кальченко. — Сказал, помогу, значит, помогу. Дело за тобой.
И опять Ракета долго молчал.
— А что это ты вдруг так расстарался? — наконец спросил Ракета. — Мне припоминается другое… Раньше я тебе на это намекал, а ты лишь отмахивался. Говорил, что, кроме водки, тебе ничто не интересно. А тут вдруг предлагаешь? Так что не темни. Какой тебе в том интерес?
— А интерес мой такой, — сказал Кальченко. — Я сделаю так, что ты окажешься за пределами зоны. На законных основаниях! И с тобой девять твоих корешей. То есть почти на свободе. А дальше ты уж думай сам. Хочешь — строй дорогу, а хочешь… А взамен ты и твои кореша должны оказать мне одну услугу. Не задаром, а за деньги. За хорошие деньги.
— Что-то я тебя не пойму, — сказал на это Ракета. — Кто кому должен платить — ты нам или мы тебе?
— Я вам, — сказал Кальченко.
— Вот оно как, — насмешливо протянул Ракета. — Значит, ты — нам… И за что же?
— Я же сказал — за услугу.
— И что же это за услуга?
— Ничего особенного, — неопределенно произнес Кальченко. — Для таких ловких ребят, как ты сам и твои дружки, — это сущий пустяк.