Еще загодя спецназовцы определились, как именно они будут встречать «гостей». Лучше всего их встретить, когда они зайдут в ложбину, чтобы извлечь из тайника взрывчатку. Ложбина — это своего рода ловушка, у нее только один вход, а значит, и один выход, и из нее просто так не выскочишь.
Конечно, могло так статься, что не все диверсанты спустятся в ложбину, кто-то в качестве прикрытия останется наверху. Ну так тех, кто останется, необходимо будет убрать. Врукопашную с ними сходиться не надо, для этого у спецназовцев имеется бесшумно стреляющее оружие.
Убрать людей, которые будут осуществлять прикрытие, Богданов поручил Рябову и Чудоякову. Остальные спецназовцы должны были заняться теми диверсантами, которые спустятся в ложбину за взрывчаткой. Их также лучше уложить бесшумным оружием.
— Но не всех! — в который раз напутствовал подчиненных Богданов. — Двух, а лучше трех человек обязательно нужно взять живыми, чтобы они потом ответили на кое-какие наши вопросы.
— Понятное дело, командир, — ответил за всех Дубко. — Все сделаем в лучшем виде. Не впервой…
…Первым приближение диверсантов услышал Серафим Чудояков. Как и было договорено заранее, он издал три протяжных крика — так кричит таинственная ночная таежная птица, которую редко кому доводилось видеть, а вот ее крики слышал каждый, кто хоть один раз побывал в ночной тайге. Тотчас же вслед за этим троекратным птичьим криком раздались еще три похожих крика — это Эльчин предупреждал своих товарищей, что он тоже услышал чужие шаги.
Вскоре в темноте смутно вырисовались два силуэта: это были диверсанты-разведчики. Подойдя ко входу в ложбину, оба силуэта замерли, а замерев, слились с ночной, пронизанной дождем тьмой. Их не было ни видно, ни слышно, но они были там, у входа в ложбину стояли и прислушивались. Не обнаружив ничего подозрительного, разведчики коротко свистнули, подавая сигнал своим сотоварищам. Вскоре из-за камней стали появляться другие силуэты.
У спецназовцев имелись при себе приборы ночного видения. Разглядеть через них человеческое лицо было мудрено, а вот фигуры можно было увидеть отчетливо. Всего диверсантов вместе с разведчиками было девять человек. Какой-то миг все девятеро неподвижно постояли у входа в ложбину, затем семеро из них стали спускаться вниз, а двое остались наверху. Это было прикрытие, как Богданов и предполагал.
Вскоре в ложбине зажглись несколько фонарей. В почти непроницаемой тьме без света сложно было определить, где находится тайник со взрывчаткой. А уж извлечь взрывчатку из тайника и уложить ее в рюкзаки тем более. С фонарями сделать это было проще. Но вместе с тем фонари выдавали местонахождение диверсантов. Свет фонаря в ночной тьме — это, по сути, мишень. И попасть в такую мишень легко может любой стрелок, а уж что говорить о спецназовцах?
Всего горели три фонаря, и спецназовцы потушили их с первых же выстрелов. Выстрелы были бесшумными. В тот же самый миг Рябов и Чудояков такими же неслышными выстрелами убрали двух оставшихся наверху наблюдателей.
Да, диверсанты просчитались. Ложбина оказалась для них ловушкой. Западней. Но тем не менее они были опытными бойцами, не раз выходившими из всяческих передряг. Однако точно такими же матерыми бойцами были и обложившие их спецназовцы. В этой ночной схватке в дождливой тайге опыт сошелся с опытом, сила сошлась с силой. И одна сила должна была одолеть другую силу. Никаких компромиссов не предполагалось.
Впрочем, преимущество было на стороне спецназовцев. Они весьма умело воспользовались ситуацией, устроив засаду у тайника со взрывчаткой и у могилы убитого диверсанта.
Богданов, укрывшись за камнем, на скорую руку определил, какую конкретную пользу можно извлечь из этого преимущества. Значит, всего диверсантов — девять человек. Трое из них, которые с фонарями, были уложены первыми же выстрелами. Еще двоих, которые осталось наверху, убрали Рябов и Чудояков. Три плюс два получается пять. Итого остались четверо диверсантов. Но это если рассуждать теоретически, в идеале. А вот в практическом смысле диверсантов могло остаться и больше, потому что те, в кого угодили пули, могли быть не убитыми, а ранеными. А раненый противник может оказать сопротивление. И все же надо было исходить из того, что всего в живых остались четверо диверсантов, которых во что бы то ни стало необходимо было взять живыми. Давать на этот счет специальную команду подчиненным у Богданова нужды не было — все было оговорено заранее. На этот случай у спецназовцев заранее был разработан план. И сейчас настал момент реализовывать этот план.
— Те, кто в ложбине, слушайте! — крикнул Богданов. — Мы спецназ КГБ! Нас здесь много! Вы окружены! Большая часть из вас убита. Вас осталось четверо. Из западни вам не выбраться! Поэтому предлагаю всем четверым подойти к выходу из ложбины. Без оружия. Подходить поодиночке. Кто окажет сопротивление, будет немедленно убит! Даем три минуты на размышление!
Почему именно три минуты давал Богданов на размышление диверсантам? Пока Богданов обращался к диверсантам, пока истекали те самые три минуты, в это время остальные спецназовцы должны были оказаться в ложбине, на самом ее дне, в непосредственной близости от диверсантов, чтобы их обезвредить, если они вдруг задумают оказать сопротивление. И чтобы взять живыми двоих или лучше троих из них.
Не успел еще Богданов закончить свою предупредительную речь, как откуда-то снизу в его сторону один за другим раздались четыре выстрела.
Стреляли, понятно, по Богданову, и возможно даже, какая-то из пуль угодила бы в него, но Вячеслава на том самом месте уже не было. Выкрикнув последнее слово, он тотчас же откатился в сторону, и там, где он только что находился, было пустое пространство, которое и пронзили все четыре пули. «А ведь стреляют — из одного карабина! — мимоходом подумал Богданов. — А их должно быть два… Интересно, почему стреляли только из одного карабина, куда подевался второй?»
Но размышлять на эту тему Богданову было некогда. Он уже спускался вниз по скользкому мокрому каменному склону стены, и все его внимание было сосредоточено именно на этом процессе. Не оступиться бы, не упасть, успеть бы ухватиться за каменный выступ или корневище, не наделать бы шуму…
Кроме Богданова, в ложбину спускались Дубко, Эльчин, Соловей и Терко. Рябов и Чудояков караулили у входа в ложбину.
Больше карабин не стрелял, и Богданов догадывался почему. Скорее всего, кто-то из его подчиненных бесшумно выстрелил в ответ, и выстрелил метко. С одной стороны, это было хорошо, но вот с другой — больше стрелять спецназовцам было никак нельзя. По расчетам, в живых оставалось только три диверсанта, которых во что бы то ни стало нужно было взять живыми.
Спецназовцы возникли на дне ложбины подобно привидениям. Своих противников они почти не видели — они их, можно так сказать, чуяли. Миг — и трое диверсантов оказались поверженными и обезвреженными. Правда, один из них успел что-то крикнуть, причем не по-русски, но второй раз крикнуть он уже не смог.
Оставалось лишь отыскать и сосчитать убитых. Для этой цели можно было включить и фонари — на дне ложбины было темно, как в преисподней. Первым фонарь включил Эльчин — и тут же раздался выстрел. Эльчин вскрикнул и уронил фонарь, и это означало, что тот, кто стрелял, не промахнулся.
— Прохор! — закричал Степан Терко и, спотыкаясь о камни и коряги, кинулся к тому месту, где, по его мнению, должен был лежать раненый или убитый его товарищ.
Это было неправильно, это было против всех, какие только есть, спецназовских инструкций! Инструкции на этот счет советовали не бросаться опрометью к поверженному товарищу, а, наоборот, тотчас же отбежать от него, залечь, укрыться, затем вычислить того, кто стрелял в твоего товарища, ликвидировать стрелка, а уже затем помогать товарищу — если, конечно, он жив.
Но Терко, повинуясь зову своего сердца, кинулся к упавшему Эльчину — и тотчас же из темноты прозвучал еще один выстрел. И тоже угодил в цель, потому что было слышно, как Степан рухнул наземь…
«Вот он, второй карабин!..» — лихорадочно подумал Богданов, стреляя из своего бесшумного автомата в ту сторону, откуда раздались два роковых выстрела. Похоже было, что стреляли и Дубко, и Соловей — быть того не может, чтобы они сейчас не стреляли! Точно, они стреляют, потому что Богданов слышал, как по невидимым камням прыгают и звенят автоматные гильзы. Без сомнения, стрелок, кем бы он ни был, был прошит десятками пуль, и надо было прекратить стрельбу, прекратить немедленно, потому что, чего доброго, пули могли угодить в Эльчина и Терко, а они, может быть, еще живы…
— Прекратить стрельбу! — громко крикнул Богданов, чувствуя при этом, что его собственный палец будто прирос к спусковому крючку и с трудом подчиняется команде собственного мозга. — Не стрелять! Не стрелять!
Звяканье гильз тотчас же прекратилось, и это означало, что Дубко и Соловей прекратили вести огонь.
— Рябов, Чудояков! — крикнул Богданов. — Бегом ко мне! Смотреть за задержанными! Остальным — обыскать ущелье! Искать диверсантов! Но в первую очередь — Степана и Прохора! Фонари не включать! Диверсантов, если они живы, уничтожить! Пленных не трогать!
Начались лихорадочные поиски. Помимо того, что было темно и все так же лил дождь, поиски осложнялись еще и тем, что в любой момент из темноты мог раздаться выстрел. Но, к счастью, в спецназовцев никто больше не стрелял. А вскоре Дубко наткнулся на неподвижное тело, рядом с которым валялся карабин.
— Вот оно, ружьишко! — сказал Дубко и в сердцах выругался.
— Я нашел второй карабин! — сказал Соловей. — Никто в нас больше не выстрелит…
— Ищите Прохора и Степана! — потребовал Богданов. — К черту все остальное.
— А что меня искать? — раздался неожиданный голос из темноты. — Тут я…
Это, несомненно, был Терко.
— Степан! — радостно воскликнул Богданов. — Это ты? Живой?
— А то кто же еще? — ответил из темноты Терко. — Конечно, я. Живой и почти целый. Вот только встать почему-то не могу… Да вы вначале найдите Прохора, а я никуда не денусь. Прохор-то не отзывается…