ño nuevo!» — «Счастливого нового года!» — слышалось тут и там. И вдруг нас с грохотом догнал и остановился обыкновенный городской автобус, пыхтелка и дребезжалка, и мы радостно вскочили в него и очутились среди усталых и довольных людей. Они тоже встречали Новый год где-нибудь у друзей или у родных где-то там, наверху, на холмах, и вот возвращаются домой. А может быть, кто-нибудь из них ехал уже с работы или на работу? Бывают еще во всем мире работы, не прекращающиеся даже новогодней ночью. Им<го, этим людям, пассажирам автобуса, мне с особенным чувством хотелось сказать: «Feliz año nuevo, мои дорогие!»
ПОЕЗДКА НА ЮГ
4 января нового, 1963 года ранним утром мы выехали на юг. Так как на утренний автобус не удалось достать билеты, а на поезд — вчера вечером — мы не успевали в связи с конференцией о советской литературе, которая состоялась в здешнем университете, нас везет в своей машине молодая женщина, по имени Мария. Машина не велика и не могуча — какая-то разновидность очень популярного здесь «фольксвагена», — что же до водителя, то Мария только три месяца, как научилась водить машину и весьма не тверда в этом искусстве. Поэтому сопровождающий нас молодой писатель Армандо Касиголи наблюдает за дорогой и дает руководящие указания. Мария им покорно подчиняется, и все идет благополучно.
Бесконечно долго выезжаем из Сант-Яго. Улица Сан-Диего никак не кончается, словно бы она решила протянуться по всей стране. Если Чили самая длинная страна на свете, то Сан-Диего, безусловно, самая длинная улица на свете. Наконец мы все-таки вырываемся из города.
Едем равниной; где-то слева и справа вдалеке возникают горы, но никаких особенных красот и эффектов покуда нет — обыкновенная земля, еще одна ее дорога.
Через пять часов езды благополучно прибываем в город Талька и заезжаем в дом здешних наших друзей. Хозяин дома, разумеется, врач, жена его, еще молодая женщина, хоть и мать четверых взрослых детей, общественная деятельница, работает, как она нам доверительно сообщила, в партии, выдвинута кандидатом в депутаты муниципалитета.
Завтра в семье большое торжество: выдают замуж дочку, молодую девушку, мою соседку за обедом. Она кончила курсы английского языка, жених ее студент-архитектор, учится в Сант-Яго. Девушка очень мила, охотно рассказывает мне о городе и его жизни. Талька — сельскохозяйственный районный центр — город внешне малоинтересный. Свадьбы в смысле церковном у них не будет, зарегистрируются в мэрии. Подвенечного платья у нее нет, так, новое платьице. Жить будут отдельно, своим домом. Ее старшая сестра уже замужем, а младшие братья учатся — один студент-медик, второй еще школьник. Сестра очень сокрушается, что братья ленивы, — в ней уже просыпается будущая учительница английского языка.
После обеда привезшая нас Мария прощается с нами; ей надо возвращаться в Сант-Яго. Дальше мы поедем автобусом.
Ах, какая это была поездка! Автобус удобный, большой, надежный. Пассажиров много, несколько больших чилийских семей с огромным количеством детей. Дети вели себя спокойно, только очень много пили «рефреско» — прохладительные напитки, которые сменный шофер в белой куртке разносит и откупоривает для желающих. Дети, как все дети во всем мире, — желающие. Сидишь высоко и видишь все вокруг. Чудесно! Дорога ослепительно красива, никакого сравнения с ее первой, утренней частью. Леса густые и разнообразные, очень много могучих хвойных деревьев, зеленые речки, удивительные долины, целые озера цветов — лиловых и розовых, высоких и огромных. Все краски усилены закатом — я больше всего люблю дороги на закате. Я сидела одна, ни с кем не разговаривала, абсолютно растворялась в окружающем меня мире и была почти счастлива.
Жаль было, когда стемнело и дороги не стало видно. Но и во мраке было заметно, что природа становилась все значительнее, леса — все могучее, все плотнее обступали дорогу. Переезжали какую-то большую реку. Даже во мраке все было прекрасно и волнующе.
В Консепсьон приехали в одиннадцатом часу. Сверх всяких ожиданий нас встречают многолюдно — рукопожатия, поцелуи, восторженные взгляды.
— Вы первые живые советские люди, которых я вижу в жизни, — говорит с придыханием юноша, идя с нами рядом.
Среди встречающих несколько пожилых людей; нам их представляют: это — ученый, это — известный писатель, еще какие-то серьезные, солидные люди. А мы с дороги, растерянные, никак не ожидавшие, что в столь позднее время кто-нибудь может знать о нашем приезде, ждать нас ночью на остановке автобуса…
Нас забирает в свою машину какой-то professore, то есть попросту учитель, и везет к себе на квартиру. Там мы и переночуем. Наших возражений он не слушает, да у нас и сил на них нет. Вкусный ужин и славные люди — жена, тоже учительница, и милая толстушка дочка, студентка-микробиолог. Эти люди ждали нас, готовились к этому, им хочется пообщаться с нами, и, превозмогая дорожную усталость, мы долго и оживленно беседуем.
Под утро мне снился страшный сон, будто мы на обратном пути из Чили почему-то не сходим с самолета в Бразилии, как нам это положено по маршруту нашей командировки. Мы и сами — во сне — не можем ни понять, ни объяснить, почему это так случилось, но это уже непоправимо, и мучительно жаль, и обидно… Я была так рада проснуться в квартире учителя Маркоса Рамиреса в городе Консепсьон и испытала истинное блаженство, когда поняла, что все это мне только снилось и что Бразилия еще впереди.
Маркос Рамирес повез нас по городу. С нами едет молодая женщина, одна из встречавших нас вчера. Ее зовут Вероника, она актриса, драматург, преподавательница драматического искусства — у них тут есть такой самодеятельный театрик. У нее несколько эксцентрический вид: светлые волосы распущены по плечам, на шее висит огромный языческий амулет, но в общении она приятна, естественна и интересна.
Едва выйдя из дома, мы встречаем Хулио Эскамеса, того молодого художника, с которым познакомил нас Неруда в Сант-Яго, и он немедленно тоже отправляется с нами показывать нам город.
Славный город, покойный, зеленый, невысокий; даже деловой и торговый центр с неизбежными большими зданиями не нарушает это впечатление. Зеленый район университета, расположенного в парке.
Крытый рынок в центре города. Здесь уже гораздо ощутимее близость индейцев — их много в рыночной толпе, они продают национальную керамику из черной чилианской глины, изделия из коры копиуэ. Чилийцы очень любят растение копиуэ. Его цветы — огромные алые колокольчики — эмблема Чили.
Потом мы едем на лагуну, переезжаем большую судоходную реку Био-Био — это ее я вчера видела в темноте, по ее имени называется и провинция.
Стельмах, выехавший на юг на два дня раньше нас с Колчиной, уехал накануне вечером в Темуко. Вероника рассказывает, что вчера он целый день провел на шахте в Лоте, вечером после всех встреч в рыбачьем поселке улучил минуту поудить рыбу и был взволнован тем, что никак не может вытащить удочку, считая, что поймал очень большую рыбу, в то время как он всего только зацепил и порвал рыбачью сеть. Но ему не стали этого объяснять, не хотели его огорчать.
Очень просто, как о чем-то будничном и неизбежном, рассказывает Вероника о землетрясениях и моретрясениях, время от времени вторгающихся в их жизнь. Эту жизнь, однако, снова восстанавливают, отстраивают, продолжают и не уходят с родных мест.
— Мы всегда живем, зная, что в любой момент можем погибнуть, но мы верим в жизнь и стараемся сделать все, чтобы она была лучше.
Что-то в этом есть пронзительно трогательное: собственно говоря, это ничем не отличается от жизни всего прочего человечества во всем мире — ему неизбежно и ежеминутно что-нибудь грозит, если не землетрясение и не моретрясение, то войны или другие стихийные бедствия. Я уж не говорю о страшных болезнях. Меня, во всяком случае, землетрясения сближают с чилийцами. Поначалу я чувствовала, что мы чем-то отдалены друг от друга, что-то отсутствует в их жизни бесконечно важное для того, чтобы нам вполне понимать друг друга. Потом я догадалась, что это война, которую они никоим образом не пережили в отличие от большей части населения земного шара. Когда я это поняла, мне стало легче с ними общаться, я стала говорить с ними о войне и о ее значении в жизни нашего общества, где почти нет семьи, не пострадавшей от войны, и они живо и умно воспринимали меня и горячо откликались на это в отличие от некоторых других невоевавших народов, изо всех сил отталкивающих войну от себя, защищающихся от нее слоем жира и не желающих впускать ее в свою душу, в свое сознание. Я имею в виду, к примеру, Швецию, но могу, однако, объяснить такую разницу отношения. От Чили война была так далеко, что она почти не реальна, и чилийцы могут горячо и заинтересованно слушать о ней и понимать людей, переживших ее. Самозащита Швеции по-человечески понятна: война была рядом, вокруг; шведы были окружены ею, и она могла в любой момент вломиться в их жизнь, в их дома. Они боятся ее неизмеримо больше, чем далекое Чили, и это можно понять. А может быть, это происходит еще и потому, что жизнь чилийца и без войны лишена благополучия: помимо тяжкой извечной народной нужды, в этой жизни всегда присутствует драматизм в виде постоянной угрозы землетрясений, и как только я поняла это, мне стало еще проще разговаривать и общаться с этими людьми, они стали мне еще понятнее и ближе.
Во время обеда приходили знакомиться с нами разные люди, все сожалели о том, что мы так спешим, и мне уже тоже не хотелось уезжать отсюда, но изменить это было невозможно. Мы уезжаем после обеда, нас везет известный хирург Хусто Ульоа с женой в собственном роскошном «кадиллаке». Мы от души благодарим семью Рамиреса за гостеприимство, прощаемся и уезжаем в Темуко. По пути еще только одна остановка: художник Хулио Эскамес завозит нас в большую городскую аптеку посмотреть его стенную живопись. Посетить его ателье у нас, к сожалению, уже нет возможности. Полотном художнику служили три стены очень большого и светлого помещения, вся четвертая стена — огромное окно. Сюжет его картины — история медицины в Чили. Она начинается с того, что индеанки собирают в лесах целебные травы, потом католические монахи трут в ступках и готовят в своих кельях лекарства, потом им на смену приходит современная медицина со шприцем и микроскопом. Мне очень нравится ясность и свет красок, подкупающая своим простодушием манера, за которой стоят большое мастерство и удивительная душевная ясность и чистота. Как жаль, что мы не смогли по