У этой семьи двенадцать гектаров земли, два быка и две коровы, пятнадцать овец, много птицы. Это уже благосостояние в сравнении с жизнью окружающих, но все-таки нужда и болезни. Эти люди могли бы быть богатыми, но не получается, потому что нет машин, нет удобрений, не хватает денег для их приобретения. Все дорого, и земля обрабатывается плохо, урожаи невысокие, еле сводят концы с концами.
Мы уходим в глубоких сумерках. Темнеет быстро и густо, и, чтобы избежать трудного перехода через болото, наши спутники ведут нас в обход, более долгим путем, зато посуху. Хозяйский сын провожает нас, выводит на дорогу и прощается. И вот мы идем во мраке летней ночи тропинкой вдоль оросительной канавы. Вода в этой канаве принадлежит местному латифундисту — помещику, индейцы не имеют права пользоваться ею. Свежо — я в шерстяной кофточке, кажется, впервые за всю поездку. Ночное поле чирикает, посвистывает, стрекочет, живет. Странными пронзительными голосами кричат ночные птицы — трейле. Это самодеятельные сторожа: они начинают кричать, услышав чьи-нибудь шаги. Мы тоже вдруг услыхали шаги — какой-то человек шел нам навстречу тем же окольным, ночным путем. Странно было встретить человека на этой глухой тропинке, человека, идущего в другую сторону, идущего к себе домой или еще куда-нибудь. Он перекинулся несколькими словами с нашими спутниками — наверное, в свою очередь, удивился и спросил: кто это, кого это занесло ночью на полевую тропинку? Это меня занесло сюда, прохожий. Но он уже идет дальше, этот мапуче или, может быть, чилиец. Летают светлячки, очень крупные и яркие.
— Это души убитых, — говорит Висенте.
Убитых или умерших? Можно, вероятно, и так перевести это слово. Когда убитых? Где умерших? Не все ли равно. Здравствуйте, души убитых и умерших, я рада, что вы здесь, со мной. Я только до сих пор думала, что никто, кроме меня, вас не видит и о вас не знает. Ну что ж, пусть и другие вас увидят этой странной ночью.
Это был долгий путь в темноте, путь, надышанный полевыми ароматами. Путь, озаренный яркими созвездиями и еще более яркими душами умерших. Путь, наполненный многозвучной музыкой полевой ночи: самозабвенным треском кузнечиков, посвистом сусликов и летучих мышей, голосами ночных птиц, шелестом ночных кустов и деревьев, ясным, торопливым говорком воды в канаве, воды, которая принадлежит помещику, которой не смеют пользоваться другие люди. Было что-то в этой ночи, в этом пути пронзительно человеческое, берущее за сердце, не требующее перевода, понятное до глубины души… Мне стало почти жаль, когда тропинка, наконец, вывела нас на большую дорогу и мы вышли на шоссе и наткнулись на свою машину, одиноко стоявшую у обочины. Ну что ж, поехали в город Темуко!
На крутом витке дороги фары нашей машины вырывают из мрака понуро бредущую тощую лошадь. Поперек седла лежит человек.
— Пьяный, — говорит Висенте.
— Пьяный мапуче, — говорит Нельо.
Не надо ли помочь ему? Нет, лошадь довезет его до дому, ей не привыкать стать. Сжимается сердце. Господи, как наглядна жизнь! В самый последний миг она словно хочет заставить меня убедиться воочию в правильности того, что я не раз слыхала: арауканов не смогли победить в веках испанские завоеватели своим огнем и оружием, их одолели столетия нужды, страшные болезни, — они их прежде не знали, и водка, спирт, которых они тоже прежде не знали. Именно это и привело к вымиранию. Я видела это сама. Впрочем, не будем спешить с выводами: рядом со мной в машине сидит Висенте — трезвый, здоровый и чистый, знающий испанский и английский, друг Нельо и других славных людей.
Было очень странно, почти невероятно, после того земного и древнего, с чем я вдруг так близко соприкоснулась в темном поле, очутиться через полчаса в городе и в доме Нельо. Был воскресный вечер, и в доме было много гостей — молодых друзей молодых хозяев дома. Было много музыки, танцы, песни под гитару.
Мне нравятся эти молодые люди, они внушают доверие, они интересны мне: хотелось бы побольше узнать о них, поближе узнать их. Вот эти двое — жених и невеста, он медик, она учительница, надеются пожениться в марте, если удается подкопить деньжонок, — это не так легко* Для них нее нелегко, для этих славных молодых людей, они живут трудно и небогато, эта молодая чилийская трудовая интеллигенция, они живут нелегкой и наполненной жизнью, отдают много сил и дум тем, кто живет еще труднее и горше, верят в лучшее будущее, и стараются помочь ему наступить быстрее, и охотно собираются в праздничный вечер повидать друзей, поплясать и попеть в уже налаженном и относительно благополучном доме молодого адвоката-коммуниста в городе Темуко за фронтьерой.
И. Соколов-МикитовНА РОДИНЕ ПТИЦ
Из таймырского дневника
В конце сороковых годов мне довелось участвовать в большой комплексной экспедиции, отправлявшейся на обследование последнего «белого пятна» на географических картах Советского Союза. Несколько месяцев провели мы на берегах Таймырского озера, в обширных необследованных районах северной оконечности Евразийского материка, куда исследователи еще не проникали.
В свое время мне уже приходилось писать о природных богатствах чудесного края, который я называю «родиной птиц». У меня сохранились походные тетради с краткими дневниковыми записями и заметками. Трудно разбираться теперь в беглых карандашных записях, сделанных с натуры. По возможности я сохранил нетрожность своих дневниковых записей, но счел возможным прибавить к ним то, что удержала моя память.
Не знаю, какие перемены произошли в далекой, некогда «неведомой людям» северной стране, но не сомневаюсь, что и до сего времени чудесная красота нетронутой «родины птиц», в которой мы были первыми гостями, сохранилась.
«Сколь скудна сия страна во всю зиму, — так, что и описать нельзя, — столь, напротив того, весело в ней жить от весны до глубокой осени, так изобразить неможно.
Летом и днем и ночью такая светлость, что не только читать и писать можно, но между ранним утром и ночью почти различия нету и без привычки на первый случай уснуть нельзя. Самое солнце всю ночь катится по горизонту, как превеликая кадка, на которую прямыми глазами глядеть можно, и светлость его нимало не препятствует себя видеть.
Кто желает сими приятностями насладиться, то пускай сам туда съездит, тогда увидит и мне поверит, сколь прелестно летнее тамошней стороны состояние».
Много раз побывал я на море, поднимался в горы Кавказа, любовался красотою Небесных гор голубого Тянь-Шаня, хорошо знал подмосковные места, не раз побывал в ледяной Арктике, бродил по дремучей тайге, видывал степь и безрадостную знойную пустыню, но еще не удавалось побывать на «родине птиц», в холодной пустынной тундре, где на земном шаре кончается граница распространения леса и начинается пустыня с заложенной под почвой вечной мерзлотой.
Уже далеким, но незабываемым событием моей скитальческой жизни представляется мне последнее мое путешествие в холодную и пустынную страну, куда еще не заглядывал глаз человека. Я вспоминаю чудесное Таймырское озеро, просторы холмистой тундры, суровые каменные останцы, снежные вершины, таинственных гор Бырранга. Я как бы слышу бесчисленные голоса птиц, каждый год возвращающихся на далекую свою холодную родину. Какая неведомая сила древних воспоминаний заставляет воздушных путешественников ежегодно совершать свой долгий и опасный путь? Вспоминаю чудесные цветники, тонкий аромат северных цветов, которых не знают на юге. Как нежны, ласковы эти цветы, растущие в далекой холодной стране, которую многие люди считают жестокой и негостеприимной! И разве можно девственно чистые просторы еще не тронутой страны, прозрачность ее воздуха, ее нетронутую красоту сравнить с затоптанными «красотами» Крыма, с морскими южными пляжами, заваленными телами праздных загорающих людей, с шумной городской суетней?
Необыкновенно чист воздух в этой холодной далекой стране. Здесь не почуешь запаха тленья и вонючего дыма. Здесь ничто не тлеет и не разлагается, долгие годы не гниет дерево, месяцами свежей остается пища. Даже тела умерших людей, погребенные на севере в вечной мерзлоте, навсегда остаются нетленны.
Разумеется, не для всех людей понятна и доступна красота и чудесная прелесть северной природы. Любителям шумных пляжей здесь нечего делать. В просторах тундры беспомощным и покинутым почувствует себя избалованный городской жизнью человек, и вряд ли по душе придется ему житье в походной палатке, тяжелые длительные переходы, после которых опытный путешественник обычно чувствует себя особенно бодрым и здоровым.
Горе избалованному неопытному человеку, легкомысленно решившемуся отправиться даже в недолгое путешествие в неведомый край. В тяжкое, а подчас опасное положение рискует он попасть. Неопытному путешественнику легко заблудиться в бескрайней тундре, где резко меняется погода и часто встречаются неожиданные препятствия. Нужны хорошая сметка, острая наблюдательность, чтобы стать хорошим путешественником. Нередко случалось, что неопытные и ненаблюдательные люди попадали в смертельную беду.
Свидетелями гибели такого неопытного путешественника нам довелось быть уже на обратном пути от Таймырского озера, где в ожидании пароходов весь состав большой комплексной экспедиции заканчивал свою долгую и трудную работу.
Почти в самом центре полярной неисследованной страны раскинулось величайшее в Арктике Таймырское озеро. С запада на восток оно протянулось длинной сверкающей полосою с затейливо изрезанными берегами. К южным отлогим берегам примыкает обширная полярная тундра с бесчисленными озерками и холмами. На севере возвышаются каменные останцы, за ними — на фоне холодного неба — маячат горные хребты Бырранга. Сюда, на северные берега озера — в простершуюся за ними холодную пустынную страну, — до последнего времени человек совсем не заглядывал. Только немноги