Может, так это было…
…Ураган налетел из-за моря, яростный как бык, вырвавшийся из западни. Не выдержав напора ветра, дрогнули скалы, и огромный валун рухнул в пещеру, разметав костер, у которого пережидали ненастье старейшины рода.
Куда уходят люди, когда они перестают охотиться и любить? С таким вопросом пришел сын к умирающему отцу, но не узнал ответа. Безмолвны камни, поглотившие старейшин.
К утру ураган угас и. море отступило. Оно откатывало свои зеленые волны, обнажая мелкий желтый песок, и в его кружевных гребнях носились и шипели белые змеи.
И вдруг — что это? — уже не в первый раз после несчастий, которые со штормами обрушивались на его род, он и его люди увидели лодку, плывущую по бурному морю. Лодка взмывала к небу, проваливалась в зыбкую хлябь. И люди видели, как она расплавилась в слепящих лучах светила.
Молодой охотник медленно, словно боясь расплескать драгоценную ношу, сошел к убежищу и точными ударами камня о камень перенес увиденное на скалу: лодка с гребцами, уплывающими в страну мертвых, и на носу ее ведущее солнце.
Солнце, перевалив видавшие виды горы, незаметно закатилось. Внезапно высветились колючие звезды, и луна бросила на море вспухающую и опадающую дорожку.
Машина, выхватывая из темноты силуэты нефтекачалок, торопится в Баку, а нам все видятся по обочинам усталые морды верблюдов, мелькают сторожевые посты римлян, стерегущих обманчивый покой легионеров, и топот татарской конницы заглушает ритмы охотничьих барабанов.
Мы думаем о людях, которые были прежде нас, и тени прошлого оживают в нас таинственным и тревожным воспоминанием.
Путешественники прошлого, флибустьеры, авантюристы, древние ученые открывали страны, материки. К концу XIX века, казалось, замкнулся круг. Земля была изучена и втиснута в глобус. Минула эра географических открытий.
XX век пришел, сметая истины, утвержденные авторитетом и внося в души смятение. Век заглянул в глубь клетки, расщепил неделимый атом, начал прощупывать космос, угадывая по античастицам, полученным в лабораториях Земли, антимиры вселенной.
И, словно собираясь в далекий путь, человечество все пристальней вглядывается в свое прошлое.
Распахнуты двери в глубины веков.
Лоцманы истории наносят на карты времени забытые миры.
Так раньше наносили острова.
Г. СнегиревНА ЮЖНЫХ КУРИЛАХ
Когда я приехал во Владивосток, мне хотелось всюду побывать и все увидеть. И бухту Майхэ, где растет женьшень, и папоротники, большие как деревья, и чащу, где бродят тигры. За тиграми голубые сороки перелетают с ветки на ветку и стрекочут.
И остров Путятина увидеть, где на озере цветет лотос и живут пятнистые олени. Пятнышки на оленьей шкуре как солнечные зайчики. Ляжет олень под деревом, и нет оленя — исчез. Только солнце сквозь листву пускает зайчиков на траве…
Совсем решил на Путятин ехать, пошел в порт, а катер на остров идет через три дня. Слышу, кассирша кому-то говорит:
— На Южные Курилы пароход через час уходит!
Когда я карту рассматривал, мечтал на Курильских островах побывать, на самых дальних.
— Давайте, — говорю, — поскорее билет.
И поплыл. Четыре дня плыл пароход. Сначала штормило, а потом, как Лаперузов пролив прошли, ветер утих. Еще два дня, и утром Курилы.
Рано утром пароход подошел к острову. Рассвело, а берега не видно. На море лег туман, густой, как простокваша.
Слышу, по палубе кто-то пробежал. Наверное, вахтенный матрос. Якорная цепь загремела. На корме закричали, я разобрать не могу, на берегу водопады гремят, голоса заглушают.
Солнце взошло, туман расходиться стал волнами, шлюпку спустили на воду, поплыли на берег.
Впереди туман, да волны накатывают, и птицы кричат морские — глупыши. Вынырнет из тумана глупыш и с криком за кормой в тумане исчезнет.
— Да, вон, вон, наверху!
Задрал голову, посмотрел наверх, а там гора в небе висит над туманом.
Солнце выше поднялось, и еще две вершины показались. В горах всюду белые струйки висят — водопады.
Когда я на вершину горы залез, увидел там, в потухшем вулкане, озеро. В озере горячие ключи бьют и вода совсем голубая. Чайка пролетала над озером голубым пятнышком* сквозь перья на крыльях голубизна просвечивает.
В поселке я у знакомого рыбака пил чай. Он мне рассказывал, как осьминожек в отлив на щупальцах поднялся, хотел его напугать.
Вдруг тарелки в шкафу как забренчат, как задребезжат! Лампочка над столом закачалась, и весь мой чай разлился по скатерти!
Я вскочил, хотел на улицу выбежать. У дверей уже был, слышу, тарелки больше не звякают, лампочка чуть покачалась и успокоилась.
Рыбак засмеялся.
— Маленькое землетрясение. Сначала мы тоже пугались, выбегали на улицу.
Потом я ходил в горы, огромные камни смотрел. Когда настоящее землетрясение было, эти камни из кратера вулкана вылетели из самого пекла. Они обожженные и в дырках, как будто их долго варили.
И купался в горячей речке. Холодный ветер листья с деревьев рвет, а вода в речке горячая, как в бане.
Один раз гулял на берегу, сел на камень, а камень теплый! Перевернул камень, а из земли повалил горячий пар. Как будто крышку открыли у чайника.
Зимой на Курилах печки не топят. По деревянным трубам горячая вода прямо из земли в дом идет. И лучше всякой печки греет. Горячая вода нужна — краник в сенях открой и наливай сколько хочешь!
Когда пароход к островам подходит, вулканы издалека белым дымком попыхивают, курятся. Вот и назвали острова Курильские.
Подальше от берега бамбук растет. Густой — не продерешься, да и страшно. В бамбуковой чаще растет лиана — ипритка, такая ядовитая, даже не дотронешься до нее; ветер только подует, пыльцой обдаст — обожжет, как кипятком.
В курильском лесу всякие лианы растут. Такие, что деревья обвивают, в кору впиваются и сок пьют из дерева. Цветы у лиан большие, яркие, хочется сорвать, да боязно — вдруг ядовитые.
Я в лопуховом лесу гулял. Листья лопушиные над головой, как зеленые крыши, один лист можно постелить, а другим сверху накрыться. Темно, сыро, и никакой травы не растет. Посмотрел я на свою руку, она зеленая, листья свет не пропускают.
Какая-то птичка с земли вспорхнула, в лопушиный стебель вцепилась коготками. Вроде знакомая птичка. Да это соловей, курильский. На груди у него красное пятнышко.
Соловей улетел, а я стал выбираться из чащи. Впереди поляна показалась, а на поляне растут пальмы.
Нет, не пальмы, а трава-дудочник. Ребята из нее дудочки вырезают. Только из этого дудочника можно сделать трубу в две руки толщиной. Каждая травинка — дерево. А наверху зонт, как у пальмы. Называется «медвежья дудка». В такую дудку только медведю дудеть.
Слышу, водопад шумит. Стал я к нему продираться через лопушиные стебли.
Выбрался к речке, а по речке вышел на океанский берег, в рыбацкий поселок.
Когда я в лопуховой чаще заблудился, думал: «Меня заколдовали, и стал я крошечным человечком, как в сказке».
Утром меня чайки разбудили. И глупыши кричат, и вороны каркают, и ничего не разберешь. Кто-то под окном пробежал:
— Сайра, сайра, сайра подошла!!
Я скорее оделся, выбежал на улицу. Над бухтой чайки со всего океана собрались, крыльями полощут, на воду падают, в клювах блестящие ножики мелькают — выхватывают сайру из воды. На зеленых волнах белыми хлопьями чайки покачиваются, взлететь не могут, отяжелели, объелись сайрой.
По берегу ходят вороны, сайру клюют. Волны ее выбрасывают, серебряной полоской мертвая сайра блестит на солнце, ближе к воде живая трепыхается на песке.
А по воде словно рябь от ветра набегает широкими полосами — это стаи сайры идут с океана.
Ночью вся бухта зажглась огоньками — рыбачьи сейнеры выходят в океан.
С берега видно, как сайру ловят. Сначала белый огонь в воде горит. Вдруг потухнет, синий вспыхнет.
Сначала в океан белую люстру опускают. Сайры на свет, как бабочки, собираются несметными стаями, а потом сразу потушат белую лампу-люстру и синюю зажгут. Сайра так и замрет.
Пока она на месте стоит, остолбенелая от синей лампы, тут ее неводом огромным кошельковым и выгребают. Он и вправду на кошелек похож. Два крыла и кошель посредине.
На рассвете я ходил по берегу, собирал кальмаров.
Кальмары за сайрой погнались, сайра за огнями на причалах, а волны на берег их выбросили.
Кальмары хищные, быстрые. Сайра в воде, как молния, мелькает, а кальмар еще быстрее, глазом не заметишь. Щупальца сложит, крылышки растопырит, воду из себя выталкивает и мчится за сайрой.
На берегу кальмар умирает, но все равно щупальцами с крючочками сайру в себя запихивает, обволакивает и прямо не ест, а растворяет в желудке. Поперек схватит, согнет и запихивает. С хвоста схватит, сожрет!
Одного кальмара я поднял с песка, он надулся и запыхтел быстро-быстро: пых, пых, пых!
А сам весь переливается, то фиолетовый, то оранжевый, то даже не знаю какой. Похоже, как бензин в луже разольют, вот так же переливается!
Кальмаров я на подсолнечном масле жарил — очень вкусные, как белые грибы!
Сайра шла несколько дней. На берегу и лисьи следы видны, и медвежьи, даже трясогузка на песке побегала, поклевала сайру и опять улетела на речку.
А потом вдруг утром проснулся — тишина. Вышел на улицу — тишина! Сайра прошла в один день, как ножом отрезало. Нет больше ни одной сайры.
Ни чаек, ни глупышей не слышно. Все улетели вслед за сайрой в океан. Будут за ней лететь, хватать, объедаться, отдыхать на волнах, пока не отстанут, — сайра рыба быстрая, океанская.
Вороны на берегу поклевали всю сайру и приуныли. Сидят около моря на камнях, сгорбились и по сторонам поглядывают, где бы поживиться.
Берег высокий, внизу океан. На крутой скале, в каждой щели, на каждом уступчике, в ямке сидит кайра, а вон тот карниз весь белый от птиц, и еще с океана летит кайра, да уж сесть негде! Остальные кайры закричали, загалдели, потеснились и… ничего, сели.