— Человек, который приносит мне вещи с фабрики, тоже так считает.
— Этот посредник? Мальчик, который носит тебе работу?
Назнин вытащила моток джерси вишневого цвета. И очень сильно им вдруг заинтересовалась.
— Ну да. Да все так говорят.
Почувствовала на себе взгляд Разии.
— Он тебе скучать не дает.
Назнин потянула материал: ее вдруг чрезвычайно заинтересовала его эластичность. И сделала вид, что слушает вполуха и что они ведут обычный светский разговор.
— А? Да, работы полно.
Наконец подняла голову. Разия выжидает. Ее ресницы под линзами очков похожи на лапки паука. В глубине зрачков еле заметно пляшут золотые частицы света. Наверное, ей можно рассказать все.
— Так какой тебе нравится?
За спрос денег не берут. Но Разия решила не спрашивать. Вместо этого они принялись обсуждать ткани. Цвет, вес, текстуру, стойкость, внешний вид и практичность. Они доставали рулон за рулоном, а продавщица на каблучках цокала вокруг них.
Назнин пересчитала, сколько у нее тайн. Как так получилось? Как будто она вдруг проснулась и обнаружила, что владеет целой библиотекой тайн, не имея ни малейшего представления, когда начала их собирать и насколько успела разрастись библиотека. Может быть, ее тайны живут друг за счет друга. Представила, как тайны растут, словно муравьиный ручеек, который сперва и не заметишь, а потом — уже не остановишь.
Назнин почесалась. Разия тоже. Назнин показалось, что она вся покрылась тайнами. Ей захотелось рассказать Разии все: о Кариме, о подозрениях насчет Тарика, правду о Хасине, сагу о деньгах и миссис Ислам.
Когда продавщица отошла на безопасное расстояние за прилавок проверить свой макияж в зеркальце без оправы, Назнин прошептала:
— Мы заняли денег у миссис Ислам.
Писк от Разии Назнин еще ни разу не слышала. Столько лет знакомы, но слышать, как Разия пищит, ей не приходилось.
— На что? Зачем?
— Чтобы купить швейную машину. «Без начального капитала ничего не получится», — процитировала Назнин своего мужа. — И чтобы купить компьютер.
— У человека сертификатов вот столько, — Разия развела руками в стороны, — а ума ни грамма.
— Самое страшное, сколько бы мы ни платили, она требует все больше.
— Разумеется, она требует больше. По-другому и не делается.
— Да, — согласилась Назнин, — но сколько еще придется платить?
— Она ведьма.
— Не знаю. Если кому-нибудь что-нибудь нужно, идут к ней. Она дает. Дает деньги, если они нужны. И она старая. Ее бедро…
Назнин замолчала, но почувствовала, что сказанного недостаточно:
— И руки у нее совсем плохие.
Разия фыркнула и тряхнула головой:
— Руки плохие! Что у нее совсем плохое, так это сердце. Посмотри на мои руки. Два месяца без перерыва я работаю с кожей. И посмотри на ее руки. Ей поработать чуть-чуть совсем не помешало бы. — Разия поджала губы, и они совсем исчезли. — «Когда я была совсем молоденькой, руки у меня были самые красивые в стране, хоть всю ее пройди с востока на запад».
Разия в точности скопировала «загробный» голос миссис Ислам.
— «Люди приезжали издалека, чтобы взглянуть на них».
Разия искоса посмотрела на Назнин, и голос ее задрожал от смеха.
— «Но того, кто на меня заглядывался, — громче сказала Разия, — отец рубил на котлеты».
Назнин расхохоталась. Продавщице стало не по себе, словно смех — это ненормально и должно тревожить. Она взяла карандаш, листок то ли с ценами, то ли со списком товаров и с деловитым видом прошлась по магазину.
— Сколько вы ей должны? — Разия снова стала серьезней.
— Около тысячи.
— А сколько заняли?
— Примерно столько же, но я не уверена.
— Сколько вы уже заплатили?
— Не знаю. Подсчет вести сложно, но мне кажется, мы уже должны заканчивать, но никак не начинать.
— Слушай, вы с этим долгом никогда не рассчитаетесь. Сколько бы вы ни платили, она скажет, что у вас еще проценты набежали, или найдет что сказать. Я знаю людей, которые выплачивали по шесть, а то и семь лет.
— У нас лежат деньги на Дакку. Не знаю сколько. У Шану есть счет в банке.
— И пусть лежат, — быстро сказала Разия, — смотри, чтобы она своими крючковатыми ручками до них не дотянулась. Я что-нибудь придумаю. Предоставь это мне.
Разия остановилась на куске шелка цвета слоновой кости и бирюзовой кисее на шарф:
— Сошью на работе. Будет ей сюрприз. Как раз к концу экзаменов.
Продавщица завернула ткань в бумагу и, высунув маленький розовый язычок, заправила у свертка края. Назвала цену.
Разия открыла кошелек и заглянула внутрь, поднеся его почти на уровень глаз. Начала доставать бумажки, чеки, фотографии, билеты и мелочь. Когда в кошельке ничего не осталось, Разия вынужденно призналась:
— У меня только два фунта.
Продавщица уперлась руками в свои костлявые бока. Положила руки на сверток и посмотрела на Разню. С такими, как Разия, ей приходилось иметь дело.
— А скидок у вас нет? — спросила Разия.
Но продавщица не улыбнулась. Подвинула ткань к себе.
— Не знаю, — сказала Разия Назнин, — я в последнее время все забываю. Я думала, что у меня с собой сорок фунтов. Наверное, сунула их куда-то.
Назнин открыла свою сумку:
— Я за тебя заплачу. У меня есть. Я собралась их отправить Хасине.
Но Разия не взяла деньги, и они вместе пошли в банк «Сонали» в начале Брик-лейн, мимо газетных киосков с амулетами и травяными снадобьями в окошках, мимо магазина «Сангита» с бумажными цветами, наборами для цветочных гирлянд и клеем.
— Ты знаешь, — начала Назнин, — доктор Азад рассказывал мужу, что в нашем районе очень многих молодых людей удается подсадить на наркотики.
— Я от всей души благодарю Бога, — и Разия высоко подняла голову, — что это проклятье обошло мой дом стороной.
— Чтобы расплатиться за наркотики, они вынуждены воровать. Доктор Азад говорит, что иногда они крадут, — она помедлила, — у собственных родителей.
Разия посмотрела на подругу, но Назнин ничего не смогла прочитать у нее на лице.
— Я тебе уже сказала, что благодарю Бога.
Они прошли мимо бенгальского супермаркета с объявлением «Свежие газеты из Медины», мимо официантов, которые зазывали посетителей с улицы, и овощного, где круглый год висела красивая ложь: «Манго нового урожая».
Шторы опущены, хотя еще не совсем стемнело. На стенах возле окна — вытянутые прямоугольники насыщенного солнечного света. От телевизора лучи жидкие, цветастые, но слабые. Высокий торшер возле противоположной стены освещает телевизор и отражается в нем. На тележке настольная лампа. Круг желтого света ложится на книгу Шану, на его живот, колени и бумаги. Назнин наводит порядок, протирает стол в последних теплых лучах заходящего солнца, текущего в комнату сквозь тонкие серые занавески. Девочки в ночных рубашках с ногами сидят на диване в мерцающем свете телевизора. Шану — над кругом света, его лицо в тени.
— Ты знаешь, что британцы отрезáли пальцы бенгальским ткачам?
Кому адресован вопрос, неясно. Шахана целиком во власти телевизора. Биби обернулась к отцу, посмотрела на мать и вернулась к телевизору.
— Я сегодня ходила с Разией за тканью.
Назнин не могла забыть о пустом кошельке Разии.
— И британцы уничтожили нашу текстильную промышленность.
— Да, — отозвалась Назнин. — Как они это сделали?
Шану в очередной раз что-то нашел и обезвредил в дыхательных путях. Для проформы прокашлялся и начал:
— Понимаешь, все дело в тарифах. Затраты на экспорт и импорт. Налоги на шелк и хлопок достигали семидесяти-восьмидесяти процентов, и нам невыгодно стало их производить.
Назнин витала в облаках. Она выравнивала стулья вокруг обеденного стола и трепетала от приятных воспоминаний.
— Мы пожертвовали ткацкими станками в Дакке, чтобы в Манчестере народились новые фабрики.
Назнин вернулась на землю:
— Их закрывали англичане?
— Вообще-то, — Шану склонил голову, — не совсем закрывали.
Он отложил книгу в сторону и сунул руки под жилет, где они тут же оживились.
— Представь себе марафон, где один бежит и ничего ему не мешает, а ты должен бежать со связанными сзади руками, с завязанными глазами, по горячим углям и, и… — Шану подумал немного, щеки у него заходили ходуном. — И с отрезанными ногами, — закончил он и показал рубящим движением на колени, где именно ноги должны быть отрезаны.
— А-а, так вот как все было на самом деле.
Назнин хотелось, чтобы Шахана и Биби хоть немного вслушались в их разговор. Внезапно ей стало жалко стольких лет, которые ушли впустую на мелочные, никчемные волнения и подробности, разъедающие мозг. Взяла книгу, перевернула, надавила на обложку, словно захотела выжать оттуда знания. Что еще Шану скажет?
У Шану затанцевали колени. Он что-то пробормотал, то ли подводя итоги, то ли успокаивая себя, встал. Вышел из комнаты, вернулся с небольшим ковриком из деревянных шариков.
— Это автоматический массажер спины, — объявил он, — и каких только штучек-дрючек сегодня не найдешь.
С таким удивлением, словно это откровение из уст самого архангела Гавриила.
— Сейчас попробуем.
Шану жестом велел девочкам подвинуться.
— Для машины.
Он приладил коврик к спинке дивана и уселся на него.
— И чего только в наши дни не придумают.
Действительно. У Шану за время работы в таксопарке появилось много затрат. Для бардачка всякие мелочи, чтобы не пустовал, ножик для удаления льда (по хорошей цене, зимой заплатил бы втридорога), еще одно зеркальце, чтобы осуществлять надзор за всякими невежами на заднем сиденье, освежитель воздуха в форме лягушки, маска на глаза из толстого черного нейлона, чтобы можно было поспать между вызовами. Самое серьезное вложение было сделано в прибор, который отображает состояние на дорогах и предлагает объездные пути по городу. Шану перед ним благоговел.
— Как человек может такое придумать, уму непостижимо.
Стоил прибор очень дорого. И приносил такое количество головной боли, что это обходилось еще дороже. Как ни упрашивал Шану, как ни подольщался к своему прибору, тот так и не заработал.