Навстречу мне за пыльным стеклом проносились унылые корпуса гаражей, вдалеке чадила высокая труба химкомбината. Мы явно выехали из жилой части города и углублялись в заводской район.
«Либо меня везут в какое-нибудь убежище для дальнейших разборок, – подумал я, – либо...»
Стоп.
Не надо себя обманывать.
Наберемся мужества и смело посмотрим правде в глаза, даже если эта самая правда окажется чудищем, вроде античной медузы, способной превращать своим взглядом людей в камень.
Если бы Горбачев хотел что-то из тебя вытянуть, он мог бы это сделать еще у себя на квартире. Поскольку разговора не состоялось, значит тебя просто-напросто решили убрать, хакер.
Но каменеть от страха, подобно жертвам медузы я не собирался, хотя прочные веревки стягивали мои запястья и лодыжки.
Напротив, внутрнее я подобрался, сосредоточился и даже слегка обрадовался.
Нет-нет, с головой у меня все в порядке, если не считать боли в висках.
Просто вывод из этой ситуации напрашивался сам собой: если эти господа со мной даже не хотят разговаривать, значит я настолько опасен, что от меня нужно как можно скорее избавиться.
А это, в свою очередь, значит, что я все это время продвигался в расследовании своего дела в правильном направлении.
Верной дорогой идете, товарищи, как говаривал кто-то из советских партийных руководителей.
Что-то тупое и неудобное упиралось мне в ногу.
Но чувство дискомфорта мгновенно улетучилось, когда я понял, что это мой сотовый телефончик. Я даже едва не закричал от радости.
Теперь-то я уж точно смогу связаться с Приятелем и распутать этот проклятый узел, – а не распутать, так разрубить, не разрубить, так перегрызть зубами.
Эти раздолбаи оставили мне телефон не по рассеянности, разумеется. Отнимать в целях предосторожности сотку у человека, которого сейчас должны пристукнуть не очень-то вяжется со здравым смыслом, тем паче, что с меня все это время наверняка не спускали глаз...
– Пер-ребиты, пол-л-ломаны кры-ылья, – продолжал зудеть Дрон.
Я вспомнил, что Буба говорил мне, как он заменял Дрона во время слежки, поскольку у того была ломка.
Из этого факта можно было сделать вывод, что положение Дрона в данной криминальной структуре выше, чем у Бубы, – раз. И два – это то, что он менее адекватен, чем его подчиненный.
– Заткнись, а? Всю дорогу воешь... – подал голос водитель.
– Душа просит, – ответил Дрон, блаженно ухмыляясь во весь рот.
– Кобзон, – процедил сквозь зубы Буба и в его устах это прозвучало как грязное ругательство.
– Ответишь, – мгновенно огрызнулся Дрон. – Смотри лучше за дорогой.
– Я-то смотрю, а вот ты мух хавалом ловишь, – не остался в долгу Буба. – Фраер этот зенки протер и очухался уже минуть пять назад, а ты все воешь, да воешь.
– Да-а? – удивился Дрон и уделил мне толику своего внимания.
Схватив меня рукой за подбородок, он уставился на меня своими расширеными зрачками. Под глазами Брона темнели черные синяки – следствие весьма и весьма нездорового образа жизни.
– С добрым утром, товарищ, – весело потрепал меня по щеке парень. – Кататься любишь?
Я отрицательно помотал головой.
– Ну ничего, потерпи чуток, скоро приедем, – радостно захохотал Дрон. – Живучий, черт, я уж начал беспокоиться, не отбросил ли ты коньки.
– Деловые люди, не умеющие бороться с беспокойством, умирают молодыми, – задумчиво повторил я фразу, которую не так давно с выражением прочитал мне из книги Карнеги Пал Палыч Горбачев.
Дрон искренне удивился моему нахальству, но не стал спорить.
По-моему, никому не интересно вступать в дискуссию по какому бы то ни было поводу, если у твоего оппонента крепко связаны руки и ноги.
– Дикой болью всю... всю душу свело, – с чувством продолжал напевать Дрон.
Он вкладывал в свое немузыкальное завывание столько чувства, что я не сомневался: парень знал, о чем пел на своей шкуре.
Буба, сидевший за рулем, потерял терпение и решил прибегнуть к радикальным мерам, отчаявшись уговорить коллегу прекратить свои музыкальные упражнения. Водитель пошарил в бардачке, наугад извлек кассету и с силой засунул ее в автомобильный магнитофон, демонстративно повернув ручку громкости до отказа.
Раздалось оглушительное шипение, а потом приятный женский голос заорал:
– Dutch for beginners. Part one. Lesson one.
А дальше... дальше началось что-то уже совершенно невообразимое.
Безумный поросячий визг сменялся сладострастными стонами на фоне рэп-музыки; звуки, напоминающие забивание свай в фундамент, чередовались с пронзительными автмобильными гудками. Собственно речь безотстановочно лилась где-то за заднем фоне, еле слышная сквозь весь этот вой и грохот. Паузы тишины между звуковыми блоками, неожиданно начинавшимися и столь же неожиданно заканчивающимися, действовали словно удар в челюсть.
– Ты чего врубил, козел?! – заорал несчастный Дрон, зажимая ушные раковины трясущимися руками. – Музыку поставь, да?
Но Буба уже и сам, подпрыгнув от неожиданности на сиденье, когда началась эта акустическая вакханалия, пытался остановить «соньку». Но то ли кассета заела, то ли кнопка, и мы были вынуждены внимать оглушительной какофонии еще минуту-другую.
Наконец, Буба справился с техникой и, со злостью швырнув кассету на пол, – она откатилась как раз мне под ноги, – врубил Шуфутинского.
Немудреная хриплая песенка про черный пистолет показалась мне ангельским пением после того, что мы только что прослушали.
Опомнившись от обрушившегося водопада звуков, я торжествовал. Вот и еще одна информация, сама, можно сказать, в руки прыгнула.
Сомнений не было – это та самая кассета, пропавшая из квартиры Французовой, вернее – из комнаты Кати вместе с магнитофоном.
Dutch, по-английски, это «голландский язык» (у англичан даже есть идиома double dutch – «вдвойне голландский», что означает «тарабарщина»: голландский язык считается трудным и для английского уха, так что в этом выражении нидерланским патриотам, если таковые имеются, можно усмотреть определенную голландофобию).
Способ подачи материала был явно неадекватным и вполне мог быть той самой навороченной новейшей методикой, о которой говорила мне девушка.
Право, уж и не знаю, как можно выучить сложнейший иностранный язык таким способом и не свихнуться за время занятий...
Напрашивался неизбежный вывод – Буба, Дрон и Горбачев имеют отношение к исчезновению семейной реликвии Иды Яковлевны, раз пропавшая в это же время из ее квартиры кассета находится в автомобиле.
А материальное выражение этого вывода – кассету с уроком голладнского – я, тихонько подобрав, упрятал себе за носок.
Между тем за окном автомобиля уже мелькали не дома, а лесопосадки с непрочными дачками, огороды и овраги. Мы явно выехали за черту города.
Буба погляел в мою сторону всего раза два за всю поездку. Выражение его лица было злобным и опасливым, видимо он еще не забыл, как спасовал передо мной возле дома Французовой.
Я почти не сомневался, что именно он будет приводить в исполнение смертный приговор, вынесенный мне Пал Палычем Горбачевым.
На что я надеялся?
Трудно сказать.
Пару раз в подобных ситуациях меня выручала смекалка, пару раз мне удавалось воспользоваться благоприятными обстоятельствами. Один раз даже удалось уговорить ребят не делать глупостей.
Вот и сейчас, когда мы остановились на краю высокого обрыва, надежда не покидала меня.
Буба и Дрон выволокли меня из машины. Мотор не стали глушить, и я понял, что парни не собираются долго со мной телепениться.
Мой знакомец Буба становился с каждой минутой все мрачнее и мрачнее. Он стоял на краю обрыва, тупо глядя вниз – на белевшую в глубине помойку с теплыми дымками, поднимающимися к небу от разлагающихся отбросов.
Дрон присел на травку и, достав из кармана небольшую пробирку, высыпал себе на ноготь немного белого порошка и, поднеся палец к носу, с наслаждением втянул в себя наркотический порошок.
– Ствол не засвечен? – спросил он, хлюпая носом и похлопывая себя по ноздрям.
Вместо ответа Буба достал «ТТ» и, передернув затвор, направил орудие в мою сторону.
Мне показалось, что он слегка поколебался. В том, что меня стоит замочить он вряд ли сомневался, но пока рука с пистолетом перемещалась в моем направлении, он на какую-то долю секунду остановил движение.
И в это мгновение его пистолет оказался направленным на Дрона.
Буба словно примеривался как он сможет выстрелить в своего начальника, если вдруг когда-нибудь предоставится такая возможность. И, судя по его глазам, Буба был явно не прочь сделать в теле Дрона пару лишних отверстий, не предусмотренных природой. Но пока что темное дуло «ТТ» смотрело в глаза мне.
– Руки бы развязали, – попросил я. – А то вы словно комиссары, а я вроде как – белый офицер.
Дрон расхохотался, далеко запрокинув голову, а Буба, с ненавистью полоснув по мне взглядом, спрятал пистолет и направился ко мне.
Не размотай они мне руки – я бы сиганул с обрыва как есть, кулем катясь по пригорку к свалке с высоты пятиэтажного дома.
А теперь у меня уже были освобождены верхние и нижние конечности и я мог рассчитывать, что мой прыжок будет более удачливым.
Буба снова достал пистолет и отошел от меня на четыре шага.
Я поднялся на ноги и, пошатываясь, встал симулируя полную покорность. На самом деле, я уже рассчитал, куда буду прыгать и как покачусь.
– Че ты тормозишь, дурик? – с улыбкой спросил Дрон, рассматривая кокаин на свет. – Нажми собачку и поехали – жрать охота...
Сейчас, сейчас...
Оттолкнуться ногой от выпирающего как раз на краю обрыва камня...
Потом...
Но «потом» не наступило.
Выстрелы – один за другим – раздались гораздо раньше, чем я предполагал.
Дрон застыл в изумлении, глядя на осколок пробирки, едва-едва выглядывающий из его пальцев. Белая струйка порошка тихо вилась по воздуху, действительно напоминая метель из песни двадцатых годов.