— А тайна груза?
— Но тайна, в которую он тебя пока не посвящает, не его тайна, а общая. Это тайна всех нас, и о ней дано знать немногим! Я хочу сказать: только те проникли в нее вполне, кто выбран на верховном совете начальников вождями восстания.
— Кто они?
— Ораз-хан, раджа Каунпора и эмир белуджистанский.
— Рашид! — тихо сказал мирза Низам.
— Слушаю тебя, отец.
— Завтра, еще до наступления празднества, ты узнаешь тайны пещеры. Тогда же я отдам тебе все нужные распоряжения. А теперь проводи гостя. Ему пора отдохнуть.
С этими словами мирза Низам поправил огонь в костре и жестом руки дал понять собеседникам, что разговор окончен.
Вдали жалобно выла гиена.
Мирза Низам остался наедине с блистающими звездами.
Наедине…
Каждое живое существо на земле знает, что такое одиночество, но одиночество в пустыне есть нечто совершенно особенное.
Оно не молчание. Оно — гармония.
Вы хотите ее ощутить? Пустыня дает вам эту возможность. Однообразная мелодия ее, — первое, что ощущается — есть часть мелодии вселенной, ее ритм — бесконечно большой ритм — есть ритм мира.
Этот ритм вы почувствуете и в горных напластованиях, и в столбчатых перегородках выветрившихся скал, и в дюнных образованиях безбрежного песчаного моря, и в вихрях пыли, взвеваемых смерчами, когда подвижный песок, лежащий в пористых крыльях ряби, превращается в словно живые передвигающиеся крутящиеся столбы, способные поглотить и засыпать целые караваны.
Все здесь особенно. Само солнце являет миру свой лик, как некое грозное существо. Оно стремительно выносится из-за четкой линии горизонта и летит, как кусок твердого пламени, поперек загорающегося неба, за минуту перед тем спокойно-изумрудного — прямо к зениту, откуда жалит все смертное. Так же стремительно покидает оно распаленную землю, закатываясь и оставляя за собой иной раз такой сильный холод звездной ночи, что замерзает вода.
Утром пустыня затоплена отраженной синевой неба, светло-лиловые известняки местами как будто излучают желтое пламя, неприглядные оболочки песчаника начинают светиться, как закаленная сталь.
Днем скалистый Кон-и-Гут, весь в море света, пламенеет, словно от внутреннего огня.
Вечером — на закате — это уже совершенно неописуемое богатство красок, невероятной, ослепительной красоты ковер пустыни — запечатленная в природе сказка Востока.
Нежно розовеет сиенский гранит; базальт сверкает, словно блестящий черный бархат, белеет песчаник, покрытый темной оболочкой, словно девушка, накинувшая траур на белое атласное платье; алебастр, желтоватый, подобно меду, как будто трепетно ждет резца ваятеля, который закончит произведение природы: то гробницу, то обелиск, то сфинкса, то целую пирамиду.
Сегодня, как извечно, солнце сделало снова свою прежнюю работу. Как мощный насос вытянуло оно вновь из сердцевины кон-и-гутских камней по тончайшим капиллярам ничтожные следы заключающейся в них влаги и вместе с тем растворенные в ней соли. Последние, поднявшись на поверхность камней, отчасти улетучились, отчасти, химически соединяясь, еще более уплотнили наружный слой камней, превращая его в подобие твердой коры, которая сдерживает до поры до времени сердцевину камней, превращающуюся с течением столетий в рыхлую труху.
В Кон-и-Гуте знают самые глубокие тайны пустыни, те, что скрыты в камне и воде.
Завтра — праздник. Но послезавтра, рано утром, все свободные рокандцы уйдут на свою обычную ежедневную тяжелую работу: одни — на рисовые поля, другие — к скалам и каскадам водопадов, с них сбегающих.
А к вечеру мирза Низам примет в глубине подземелий мрачной кон-и-гутской пещеры плоды их трудов, урожай тысячелетий, рожденных в безмолвии полей, сердцевины глыб камня, среди извечного шума лазоревых струй.
Глава V. НОЧЬ В «СПЛЕНДИД-ОТЕЛЕ»
— Ну, поздравляю вас, мой молодой друг! — положив руку на плечи Джона Гарримана, воскликнул профессор фон Вегерт, спускаясь по лестнице Королевского Географического института по окончании того заседания, на котором Гарриман сделал свое необыкновенное открытие, — вы попали в заправские спелеологи!
— Что? Как вы сказали, сэр? — спросил воришка.
— Я говорю, что вы, Гарриман, стали спелеологом., — со смехом сказал фон Вегерт.
— Спелеологом? — переспросил тот с некоторым замешательством.
— Ну да! Так называют тех, кто занимается исследованием пещер, а вы ведь теперь участник спелеологической экспедиции в Кон-и-Гут… Но слушайте, Гарриман!
— Да, сэр?
— Вы умный мальчуган, и я надеюсь, что вы бросите свое праздношатание и займетесь делом.
— О, сэр! Напрасно вы так думаете! Я работаю не покладая рук…
— Ну! Я предпочел бы, чтобы ваши руки поменьше работали…
Гарриман покраснел.
— Сэр, но…
— Я понимаю… Вы хотите сказать, что надо же чем-нибудь жить!
— Сэр, я…
— Я понимаю, я все понимаю… Вот что! У вас есть кто-нибудь из близких, кроме Водслея?
— Есть! Есть! — радостно воскликнул Гарриман.
— Кто?
— Я знаю Голоо!
— Голоо?
— Вы знаете Голоо?
— Как будто нет…
— Вы, наверное, знаете его, сэр. Негр Голоо — боксер, который…
— А! Слышал про него, слышал… Это не тот ли самый негр, который на днях должен выступить против какого-то знаменитого боксера, француза, тоже претендующего на мировое первенство в драке?
— Ну да, это он! О, Голоо придется на этот раз трудновато, если только француз будет в порядке! Он на голову выше Голоо! Это знаменитый Луи Брене. Он приехал из Парижа.
— Подождите, я хотел вас спросить о другом…
— Сэр! — смущенно заметил Гарриман, — уж лучше вы меня про другое не спрашивайте… Я ничего не знаю…
— Вы знаете какое-нибудь ремесло?
— Я умею снимать как фотограф.
— Чужое пальто с вешалки? Знаю! — сумрачно произнес профессор и о чем-то задумался.
Гарриман опять покраснел.
— Сэр! — пробормотал он…
— Ну?
— Уверяю вас, что это — другое…
— Другое?
— Я умею снимать как фотограф.
— Ах, вот как!
— Ну да! Меня просил Голоо работать его фотографическим аппаратом, когда он боксирует с кем-нибудь на площадке. Это, видите ли, нужно ему для рекламы. Он посылает потом снимки в журналы.
— Вот что! Ну, значит, в экспедиции вы найдете себе интересное занятие.
— Вы думаете, они возьмут меня с собой в экспедицию?
— Конечно! Ведь вам сказал это сам король.
— Знаете, сэр, во второй раз я не хотел бы попасться на глаза королю…
— Это почему же? — с удивлением спросил фон Вегерт. — Король был с вами очень ласков!
Гарриман на минуту задумался и серьезно произнес:
— Да, сэр! Но мне он все-таки что-то не нравится!
— Во всяком случае, — произнес фон Вегерт, — ему вы должны быть благодарны за то, что отныне ваша судьба так резко меняется… Вчера вы были нищим, сегодня вы миллионер!
— Неужели это правда, сэр, и мне дадут денег?
— Конечно! Но так как вы еще несовершеннолетний, то у вас будут опекуны.
— Опекуны? — вопросительно воскликнул Гарриман.
— Разве вы не слышали, что о вас говорилось?
— Признаться, нет…
— Странно! Но ведь я сам назначен вашим опекуном. А другого вы должны выбрать самостоятельно. Его утвердят. Пусть это будет хотя бы Голоо.
— О, сэр!
— Что? — спросил ученый.
— Я ничего этого не понял. Но раз вы будете со мной да еще Голоо, то я на все согласен.
— Очень рад. Но если вы почти ничего не поняли из того, что там произошло, то чем же была, собственно, занята ваша голова?
— Я думал…
— Вы думали? О чем?
— Я думал, сэр, все время о том, как мне пришла в голову мысль, что надпись на этом дьявольском камне — план той самой дыры, про которую все вы так много там говорили…
— Ну, и как же пришла к вам эта мысль?
— О, сэр! Смешно сказать! Совсем просто!
— Мой милый! Самое гениальное всегда совсем просто!
— Как вы сказали?
— Я говорю, что все открытия и изобретения, которые сделаны людьми — сделаны по большей части случайно.
— О, сэр! У меня дело произошло не случайно…
— Как так?
— Я, сэр…
— Да?
— Я, сэр, видите ли, всегда работал по плану…
— Работали по плану? По какому плану?
— По разному, сэр, в зависимости от квартиры…
— A-а! Это вы говорите про свою специальность?
— Вот именно.
— Понимаю.
— Понятное дело, нам вычерчивать особенно не приходилось. Заметишь что-нибудь особенное — нарисуешь, чтобы ночью не сбиться с дороги на чужой лестнице. Мне эти три строчки, которые светились на стене, сразу показались планом… Как только я увидел боковые черточки у каждой из строчек, так сразу же и решил, что это план: настоящие лестницы, сэр!
Фон Вегерт покосился через плечо на своего не совсем обычного собеседника и замолк.
— Бывают же случайности! — подумал он.
Так прошли они мимо висячей арки и моста, который ведет к Варвикскому вокзалу.
Гарриман почувствовал смущение. Если идти домой, то надо сворачивать на мост.
— Нет, к Водслею — ни за что! Будь, что будет! — пронеслось у него в голове. — Под утро пойду к Голоо. Он с пяти часов на ногах. Надо ему все подробно рассказать. А до тех пор кое-как проплутаю… Диковинные вещи происходят со мной сегодня!
Фон Вегерт продолжал молчать.
Неловкое смущение, в котором находился Гарриман. превращалось в беспокойство.
— По-видимому, я его рассердил! — решил воришка. — Он не знает, что ему делать со мной? Но если он сделался моим опекуном, и я действительно миллионер, как он говорит, то…
— Гарриман! — внезапно позвал его ученый своим ласковым голосом.
— Я, сэр! — и Гарриман заглянул сбоку в лицо фон Вегерта глазами, в которых вдруг засветилось что-то, схожее с ласковой преданностью бродячей собаки, которую случайный прохожий потрепал тростью по шерсти.
— Гарриман! — повторил фон Вегерт, — вы должны подумать над своей судьбой. Я веду вас к себе. У меня мы поговорим обстоятельнее.