— В небольшом голландском городе жил какой-то бедняк, оптический мастер, некий Янсен. Однажды его сын посмотрел случайно на какой-то мелкий предмет сквозь два выпуклых стекла, расположенных на некотором расстоянии одно от другого, и поразился громадным увеличением его. Вот это-то случайное наблюдение молодого Захария Янсена и повело к изобретению сложного микроскопа. Приблизительно то же случилось с знаменитым Гельмгольцем, когда он изобрел офтальмоскоп — прибор для исследования внутреннего строения глаза. Гельмгольц и его ассистент случайно одновременно посмотрели вдоль оптической оси комбинации стекол с противоположных сторон, и вдруг Гельмгольц ясно увидел дно глаза своего ассистента! Он тотчас сообразил, что хрусталик глаза последнего сыграл роль объектива, отбрасывающего изображение внутренней поверхности глаза.
Если бы 8 ноября 1895 года в лаборатории Рентгена, когда он повторял опыты Ленара и Герца для изучения свойств катодных лучей, вблизи не находилось совершенно случайно экрана, покрытого платиново-синеродистым барием, — Рентген не заметил бы свечение этого экрана, не заметил бы своих знаменитых х-лучей, обессмертивших его имя. А открытие радия! Если бы в конце февраля 1896 года не стояли пасмурные дни, ведь радий не был бы открыт Беккерелем. Беккерель прервал из-за пасмурной погоды свои опыты над урановыми солями, подвергавшимися им влиянию солнечных лучей, и снаряженные к опыту рамки с фотографическими пластинками положил с досадой в ящик стола вместе с урановой солью, 1-го марта он решил проявить пластинки, ожидая еле заметного изображения, и вдруг увидел, что изображение получилось ничуть не слабее, чем в опытах с предварительно освещенной солью урана. Оказалось, что соли урана испускают свойственную им лучистую энергию независимо от предварительного освещения их солнцем. В дальнейшем ведь это и привело к открытию радия.
В 1828 году Велер нечаянно, абсолютно нечаянно, открыл мочевину! Вы помните сенсацию, которую произвело это открытие? Еще бы! Чисто химическим путем, без всякого участия животного организма, было получено вещество, которое могло возникнуть только под влиянием «жизненной силы», как тогда говорили, и как еще и сейчас говорят те, которые не могут отрешиться от представления о «душе» и «боге», как о необходимых факторах жизни. А вот еще случай, который мне известен! Зимой 1867 года фирма Сарга в Вене послала в Англию большую партию глицерина. Когда груз прибыл, оказалось, что весь глицерин под влиянием тряски и холода превратился в белую массу игольчатых кристаллов. Теперь кристаллизацией глицерина пользуются для его очистки. Или вот тоже характерный случай. В 1839 году на одном химическом заводе случайно уронили на горячую печь несколько резины, смешанной с серой, — получилась знаменитая «вулканизированная» резина. Все производство анилиновых красок возникло благодаря случайности, когда химик Перкин, ожидая хинина при окислении какого-то препарата хромовой смесью, получил внезапно неизвестное темно-фиолетовое вещество, оказавшееся впоследствии анилином. Получение синей краски индиго — стало возможным после того, как по небрежности рабочего слишком поднялась температура. Термометр лопнул, и капли ртути попали в химическое соединение.
Вероятно, многое из того, что я говорю, вам известно, господин профессор, но вот случай, о котором вы, может быть, и не осведомлены. В 1872 году в Балтиморе, в лаборатории американского профессора Ира работал еврей, русский эмигрант, Фальберг. Надо вам сказать, что он не имел обыкновения после занятий мыть рук перед обедом. И вот однажды, во время последнего, он почувствовал во рту сильный сладкий вкус. Это его заинтересовало, и он обратился за выяснением вопроса к продуктам, с которыми он работал до обеда. Среди отбросов сливной химической чашки и был им найден сахарин. Фальберг в короткий срок стал миллионером. С этих пор, говорят, он стал мыть руки! Напомню вам, кстати, другое открытие — динамита. Как-то бутыль с нитроглицерином разбилась и пропитала инфузорную землю. Получился динамит.
Ну! — Ли-Чан затянулся сигарой, — что касается этого случая, то лучше бы его и не было! Если сахарин сделал одного человека миллионером, то динамит сделал миллионы людей нищими! А вот, господин профессор, несколько примеров из области медицины. Как-то раз в Берлине к одному фотографу на сеанс явилась дама. Она была им снята, но оказалось, что лицо ее на пробном негативе покрыто пятнами. Эти пятна оказались оспенной сыпью. Действительно, дама эта заболела впоследствии оспой. Фотографическая пластинка сильной чувствительности позволила предвидеть заболевание! Многие микробы открыты случайно. В Неаполе в одной семье приготовили омлет и поставили в прохладном месте. Через два дня заметили, что поверхность остатков съеденного омлета в темноте светится. В ужасе, думая, что омлет отравлен фосфором, отправили его в лабораторию на исследование, где были найдены колонии нового вида светящихся бактерий.
Ах! Сколько, сколько раз случай помогал науке! Совершенно случайно Фарадей открыл явление сжижения газов, Вальден — так называемый «оптический круговой процесс». А сколько сделано, благодаря случаю, более мелких открытий в области хотя бы одной только химии! Гофман случайно получает изонитрилы, Мейер — тиофен, Франкланд — цинко-органические соединения, Клеман и Дезорм — случайно получают возможность изучить свойства серной кислоты… Иод, хлор, гелий, аргон — все открыто случайно! Недаром физик Гюйгенс, который сделал столько открытий, высказал сомнение, чтобы мог найтись такой гений, который изобрел бы зрительную трубу без помощи случая! Самому Лавуазье только случай помог открыть закон вечности вещества.
Но, без сомнения, одним из наиболее замечательных примеров случайных открытий я считаю открытие Партером принципа иммунизации, т. е. способа предохранения против заразных болезней. Если бы Пастер не был случайно лишен свежих разводок возбудителей холеры, когда он вспрыскивал их курам, и не вспрыснул старую многомесячную культуру, он никогда не открыл бы своего знаменитого способа устранения во многих случаях восприимчивости организма к заболеванию.
Внезапно Ли-Чан умолк. Его взгляд скользнул по лицу фон Вегерта и на момент остановился на часах, стоявших напротив на камине. Вместе с тем раздался их звон. Часы мелодично пробили четыре раза.
Ли-Чан вынул из бокового кармана небольшой никелированный футляр и положил его перед собой на стол.
Фон Вегерт невольно вздрогнул.
Казалось, бой часов являлся предвестником грозной опасности.
Фон Вегерт сразу понял, что заключал в себе этот блестящий предмет. Ведь не случайно же Ли-Чан закончил свою речь Пастером! Есть какая-то связь между ним и последним примером, приведенным Ли-Чаном.
Ли-Чан, между тем, вынул изо рта сигару, аккуратно спрятал ее вместе с пеплом в портсигар, снял с вежливой улыбкой с колен фон Вегерта блокнот и карандаш и положил их на прежнее место.
Улыбаясь, он придвинул свое кресло ближе к креслу фон Вегерта и произнес:
— Я прошу вас, господин профессор, на этот раз в окончательной форме ответить мне: желаете ли вы исполнить обращенную к вам просьбу или нет? Достаточно вашего простого обещания, что вы не примете участия в экспедиции в Кон-и-Гут, и вы немедленно будете освобождены, все эти неприятности кончатся. Само собой разумеется, что вы должны также обещать, — о чем я уже вам сказал, — не подвергать огласке ничего из того, что происходило с вами в эту ночь.
Фон Вегерт выслушал слова китайца, звучавшие твердо и размеренно, словно удары молотка о медь, о смешанным чувством волнения и любопытства.
Что Ли-Чан его убьет в случае отказа повиноваться, это фон Вегерт понимал вполне определенно. Достоинство ученого боролось в нем с инстинктом самосохранения. Но боролось недолго.
Ли-Чан внимательно за ним наблюдал.
Наконец, фон Вегерт решился. Глаза его улыбнулись. Ли-Чан протянул ему блокнот и карандаш.
В последний раз.
Фон Вегерт написал:
Не можете ли вы сообщить, какое значение будет иметь для вопроса об отправлении экспедиции мой отказ от нее, если я всего навсего только археолог, и экспедиция, вдобавок, финансируется не мной?
Китаец улыбнулся в свою очередь.
— Извольте, — сказал он, — я удовлетворю ваше желание и отвечу вам на ваш вопрос. Экспедиция будет бессильна в работе на месте, если она даже и выехала бы, — чего я не думаю, — так как экспедиция больше не располагает надписью рокандского камня: записная книжка Гутчисона, все документы, диапозитив, который был показан сегодня вечером на экране Географического института уже нами уничтожены, принадлежащий же вам негатив будет уничтожен! Он лежит в вашем портфеле, сэр! — и Ли-Чан кивнул головой на письменный стол. — Без этой руководящей надписи экспедиция будет бродить в потемках. Мы же вполне определенно установили, что только один вы могли запомнить надпись, так как весьма долго проработали над ней, ее фотографируя. Другие ученые, оказалось, не помнят деталей, а детали-то и важны. Вы удовлетворены ответом, господин профессор?
Написал фон Вегерт:
Благодарю вас за откровенность. У меня в таком случае имеется к вам один только вопрос. Если вы согласитесь на него ответить, я буду вам обязан, несмотря ни на что. Этот вопрос, м-р Ли-Чан, — чисто научный вопрос.
— Прошу вас, — ответил китаец. — Но в вашем распоряжении для разговора не более пяти минут.
Фон Вегерт торопливо набросал на блокноте:
Так как вы уроженец Сум-пан-тиня, где еще не было ноги европейца, то не можете ли вы определить, к какому веку относится майолика, собранная в моем большом ящике? Не есть ли это майолика развалин храма бога солнца Ма? И если да, то не следует ли отсюда вывод, что религия Ма есть древнейшая из известных нам религий Китая? Решение этого вопроса есть дело чрезвычайной для науки важности.
Ли-Чан произнес с улыбкой:
— Господин профессор? В Сум-пан-тине до сих пор поклоняются Ма. Эту майолику я узнал с первого вз