от слез в мокрый комочек, с побледневшим лицом ушла из школы, которая была ее домом, в тот момент, когда только что приоткрылась дверь в нарядное и светлое будущее…
Как она попала в сквер? Ее память не отвечала…
Голоо ничего не понял из того, что ему наспех рассказал Гарриман. Черный великан таращил свои белки на девушку, улыбался, как всегда, показывая ряд крепких белых зубов и, смущенный, гонял своего маленького Боба-негритенка в зеленом переднике, похожего на обезьяну, то туда, то сюда, чтобы усадить мисс и угостить ее утренним завтраком.
— Черная обезьяна! — кричал Голоо, — открой глаза и закрой рот! Заодно закрой и шкаф с бельем! Даю тебе одну минуту: мисс будет завтракать!
— Сэр! — на ходу выпалил тот, — шкаф с бельем закрыть невозможно: белье задохнется! Самому себе я уже заткнул рот… тряпкой, как видите… Ах, с вами всегда рискуешь жизнью!
И он побежал смесью фокстрота с шимми вниз по лестнице на кухню.
Голоо даже не обратил особого внимания на перемену, которая произошла во внешности его молодого приятеля Гарримана.
Тому так и не удалось бы рассказать ему все происшествия прошлого дня, с ним случившиеся, если бы Эрна Энесли не уснула, пригревшись в глубоком пружинистом кресле, среди мягких кожаных подушек, где отдыхал боксер после работы с своим тренером.
Голоо слушал Гарримана сначала невнимательно, с явно написанным на лице недоверием, почти насмешкой.
Затем, убедясь, что с Гарриманом действительно произошло что-то необыкновенное, негр стал задавать ему вопросы и, в конце концов, из ясных и точных ответов его убедился, что мальчуган не лжет. Он еще раз переспросил его насчет отъезда фон Вегерта и окончательно уверился в правдивости сообщения Гарримана, когда тот показал ему полученную им от Ли-Чана пачку банковых билетов.
— Итак, Джонни, вы теперь миллионер? А?
— Пожалуй, — ответил мальчишка.
— Что же вы теперь будете делать?
— Я? Ждать своего другого опекуна.
— Значит, я действительно ваш опекун?
— Ну да! Вы мой опекун, так же как и профессор! Он только говорил, что вас еще нужно утвердить.
— Все-таки вас надо проверить, Джонни. Может быть, вы что-нибудь и напутали. Но к кому же обратиться по этому делу?
— Протелефонируйте королю, Голоо, — со смехом воскликнул Гарриман.
— Ну, вы по-прежнему такой же шалопай! Подождите-ка! Как звали того старика-ученого, который вас посадил на свое место в этом заседании, где вы сделали свое открытие?
— О! Вы говорите про Бонзельса. Это самый старый и самый знаменитый из них!
— Хорошо. Я поговорю с ним.
— Станет ли он с вами разговаривать? Вот вопрос!
Голоо сделал круглые глаза.
— А почему бы ему со мной не разговаривать?
— Ах, Голоо, Голоо! Когда он говорит, сам король молчит!
— Значит, он очень важная персона?
— Должно быть, да!
— Признаться, я о нем ничего не слышал. Ну, да все равно, — если будет нужно, я поговорю и с самим королем!
Эти слова гигант произнес так, что Гарриман проникся прежним к нему уважением.
— Джонни! — вдруг произнес боксер.
Гарриман, колотивший кулаком в упругий кожаный мяч, висевший посредине залы для тренировки Голоо, остановился в ожидании.
— Джонни! — повторил Голоо задумчиво. — Я девушку от себя не выпущу, разве она сама уйдет. Мне кажется, что я…
Он не договорил своей мысли.
По лицу Гарримана можно было понять, что он догадался о том, что хотел ему сказать черный великан.
Гарриман поглядел на юную красавицу, мерное дыхание которой указывало на то, что она спит спокойно, вздохнул и принялся за прерванное занятие. Мяч с еще большей силой стал летать туда и сюда от ударов его кулака…
Глава VIII. КОЕ-ЧТО РАЗЪЯСНИЛОСЬ
Кровь яростно стучала в виски… Напряжение достигло последних пределов. Воскресающее сознание пугливо отгоняло какую-то мысль, стремившуюся в него проникнуть. Тупая ноющая боль во всем теле требовала покоя. С легким вздохом фон Вегерт вытянул ноги. Раздался треск… Эхо восприняло его, как пушечный залп. Еще секунда, другая — похожие на вечность.
Где я?
Он хотел крикнуть, но спазма сдавила горло. Дышать было тяжело. Отверстия, находившиеся на крышке сундука, затянутые изнутри полотном, пропускали воздух с трудом, ровно столько, сколько нужно для предметов неодушевленных, к хранению коих этот сундук был в свое время приспособлен.
Глухие человеческие голоса, далекие, едва слышные, вывели фон Вегерта из оцепенения. Он ясно различал слова, которые падали в его мозг, словно жидкие капли расплавленного свинца, и растекались в нем, не оставляя следа.
— Резерфорд! Что это у вас трещит здесь? Вот опять, вы слышите?
— Да, странно! Мне показалось, что…
— Идите сюда! Вот здесь явственно слышно…
До слуха фон Вегерта донеслись звонкие удары шагов по каменным плитам.
— Вот и еще и еще…
Голоса стали переплетаться, звеня почти у самого уха.
Фон Вегерт ясно различал густой, несколько насмешливый голос Бонзельса. Он говорил:
— По-видимому, самое интересное здесь — из области потустороннего! Не правда ли, господа! Но наши гости — не спириты, показывайте-ка нам ваши коллекции… Что вы говорите, профессор Медведев?
— …Я слышал стон!
В настороженной тишине подошли еще двое.
— Что такое?
— В чем дело?.
Фон Вегерт слышит эти вопросы, голоса так знакомы… И вдруг ослепительно сверкнуло воспоминание! Да ведь это Морган и Краузе, те самые, с которыми он разбирался в вопросе о кон-и-гутском камне.
— Кон-и-Гут…
Мысль продолжает сверлить его мозг… Вот еще, еще немножко, и он воспримет эту мысль, поймает ее, поймет… Фон Вегерт судорожно, с силой вытянулся. Его правая нога проломила тонкую перегородку сундука. Сквозь образовавшееся отверстие хлынул поток воздуха.
Казалось, он начинает терять сознание от массы внезапно поглощенного кислорода.
— Что это за чертовщина здесь у вас происходит? — вновь прозвучал голос Бонзельса, — звуки идут вот отсюда!
Но фон Вегерт уже пришел в себя. И вот в безмолвии, под каменными сводами ярко освещенного подвала Археологического общества, где Бонзельс, его председатель, водил прибывших в Лондон иностранных ученых с целью ознакомления их с многочисленными коллекциями, хранившимися там до установки в соответствующих музеях, — раздался тихий, но внятный голос:
— Не пугайтесь! Сохраните хладнокровие! Вы стоите, очевидно, около меня… Откройте этот проклятый ящик, в котором я задыхаюсь…
Среди массы витрин, ящиков и разных других предметов, которыми был загроможден подвал, то низких, то возвышавшихся до самого потолка, взгляд Бонзельса различил сундук, на котором была наклеена надпись:
Сум-пан-тиньская майолика профессора Роберта фон Вегерта. Германия.
Его остро-наблюдательный взор остановился вдруг с изумлением на торчавшей из сундука ноге. Нога двигалась!
— Здесь! — воскликнул он и бросился к сундуку.
— Hallo! Вы слышите меня? Сейчас мы вас откупорим, — крикнул Бонзельс в крышку.
— Кто б это был?
Делом нескольких минут было освободить несчастного пленника. Полузадохшийся, полумертвый фон Вегерт упал на руки своих друзей.
На нем не было лица.
— Вы? Это вы? Какой убийца запрятал вас в этот ящик? Скажите нам его имя!
— Кон-и-Гут… — едва прошептали его губы, и он смолк.
Фон Вегерт был в глубоком обмороке.
Казалось, он лишился ясного сознания и даже, может быть… По крайней мере, он производил такое впечатление.
Бонзельс не отходил от него. По его задумчивому лицу бродили тени.
— Преступление! Но кто совершил его! В каких целях?
У всех не сходило с языка это таинственное слово «Кон-и-Гут», но никто не понимал, что же, в конце концов, все это значит.
К концу дня фон Вегерт оправился настолько, что всякая опасность исчезла. Он двигался совершенно свободно, сознание прояснилось. Вместе с тем уверенность в необходимости полного молчания о происшедшем окрепла еще больше.
— Бонзельс! — на ухо последнему прошептал фон Вегерт. — Пусть все молчат… Возьмите с них слово… Так надо. Не возражайте. Еще раз говорю вам: возьмите с них слово о полном молчании! И сделайте одолжение, соединитесь со «Сплендид-отелем» и спросите фон Вегерта — я там живу…
Бонзельс пожал плечами и взял трубку.
— Hallo! «Сплендид-отель»? Соедините меня с профессором фон Вегертом. Что? Он выбыл? Неизвестно куда? Подождите… Что еще? — тихо спросил Бонзельс.
— Скажите: «может быть, он отдал какие-нибудь распоряжения лакею-китайцу, который ему прислуживал?»
Бонзельс повторил вопрос в аппарат.
— Больше не служит? Уволен?
Фон Вегерт перехватил трубку из рук Бонзельса.
— Вам известно, что у профессора фон Вегерта, — сказал он измененным голосом, — жил молодой человек? Вы говорите — Гарриман? Совершенно верно, Гарриман. Он в отеле? Нет? Вы говорите, что он отвозил вещи профессора в Археологическое общество и более не возвращался? Хорошо. Больше ничего. Что такое? Фон Вегерт оставил номер за собой на два месяца? Благодарю вас.
Гарриман? Гарриман, этот милый мальчик, — соучастник в преступлении?! Не может быть! Тут что-то не так… Что за сплетение интриг и случайностей около этого вопроса!
Кон-и-Гут! Сколько еще неожиданностей, несчастий произойдет в связи с этой таинственной пещерой.
Ученые дали слово, которого требовал у них фон Вегерт. Но каждый из них смутно догадывался, что вокруг кон-и-гутского вопроса сгущаются грозовые тучи. Никто не понимал, в чем дело.
Мозг самого Бонзельса безуспешно пытался разрешить проблему.
В конце концов, он махнул рукой.
— Что же, если у вас свои соображения… Но не хотел бы я все-таки провести и пяти минут в вашем сундуке! Вы совсем пропахли камфорой, милый фон Вегерт!
— Я думаю, что она меня спасла, — медленно ответил последний, глядя в недоумевающие глаза Бонзельса.
Бонзельс пожал плечами, как он всегда это делал, когда он прощался с вопросом, который не мог разрешить, и спросил: