"Чудное явленіе Смерть! Смерть и братъ ея Сонъ!" прочла вслухъ Лиззи -- и закрыла книгу, находя, что ей нужно непремѣнно помечтать надъ этими двумя стихами. "Смерть и братъ ея Сонъ"! повторила она про себя, не совсѣмъ ясно сознавая, почему Сонъ и Смерть болѣе чудныя явленія, чѣмъ движеніе, жизнь или мысль. Но ей нравилось созвучіе словъ и она рѣшила выучить ихъ наизусть, чтобы при случаѣ привести ихъ, какъ подходящій примѣръ. "вдругъ появился духъ Іанты; онъ предсталъ во всей красѣ обнаженной чистоты", продолжала читать Лиззи. Имя Іанты ей необыкновенно понравилось. Сопоставленіе словъ: обнаженная чистота -- произвело на нее особенное впечатлѣніе, такъ что она рѣшилась, во чтобы то ни стало, запомнить все это мѣсто. За тѣмъ слѣдовало восемь строкъ, напечатанныхъ отдѣльно, въ видѣ стансовъ; большого труда, чтобы выучить ихъ, не представлялось, а эффектъ могъ выйдти очень хорошій:
"Облекшись въ невыразимую красоту и грацію,
Сбросивъ съ себя тлѣнную земную оболочку,
Онъ воспріялъ образъ естественнаго величія
И предсталъ, безсмертный, среди разрушенія".
Что облеклось въ красоту -- тлѣнъ земной или духъ Іанты -- Лиззи этого не разобрала; впрочемъ, дѣло было слишкомъ мудреное для того, чтобы понять его смыслъ сразу. "Ахъ! воскликнула Лиззи, какъ это вѣрно! какъ это понятно человѣку съ сердцемъ"... "И вдругъ появился духъ Іанты"!... Молодая женщина встала съ скамейки и начала прохаживаться по саду, повторяя стихи и совсѣмъ забывъ о палящемъ солнцѣ. "Сбросивъ съ себя тлѣннуюземную оболочку"!... "Да,-- да, понимаю теперь. Духъ сброситъ съ себя все земное и облечется въ красоту и грацію!" У нея въ головѣ мелькнула мысль, что когда настанетъ это блаженное время, никто не будетъ требовать отъ нея ожерелья и завѣдывающій ея. конюшней перестанетъ надоѣдать ей, присылая съ противной акуратностью свои счеты. "Онъ предсталъ во всей красѣ обнаженной чистоты" -- твердила Лиззи, думая про себя въ то-же время: "А здѣсь, въ этомъ пустомъ свѣтѣ, требуется пища, одежда, жилище!.." "Предсталъ, безсмертный, среди разрушенія"!.. Для Лиззи одинаково пріятно звучали слова: и безсмертный, и тлѣнная земная оболочка, и чистота.-- "И вдругъ появился духъ Іанты; онъ предсталъ во всей красѣ"... декламировала она. Наконецъ, поэтическое мѣсто было выучено наизусть и Лиззи осталась очень довольна своей уединенной прогулкой. Теперь у нея оказалось въ запасѣ нѣсколько стиховъ, которые можно было привести при случаѣ, въ разговорѣ. Все еще неясно понимая смыслъ той строфы, гдѣ говорилось о духѣ Іанты, Лиззи однако такъ мастерски изучила свои жесты, такъ ловко выучилась измѣнять интонацію голоса при произнесеніи замысловатыхъ стиховъ, что дѣйствительно, при случаѣ, она когда произвести большой эфектъ. Наконецъ, она спрятала книгу въ карманъ и вернулась домой. Не смотря на то, что описаніе явленія духа Іанты находится въ самомъ началѣ сочиненія Шелли, Лиззи, нѣсколько дней спустя, говорила объ этомъ сочиненіи съ такимъ восторгомъ, какъ будто она изучила его очень тщательно, и ей даже казалось, что она не лжетъ. Впослѣдствіи она стала опытнѣе и поняла, что для того, чтобы увѣрить людей въ совершенномъ знакомствѣ съ какимъ-бы то ни было сочиненіемъ, необходимо заучить нѣсколько стиховъ въ началѣ, въ срединѣ и въ концѣ.
По окончаніи второго завтрака, Лиззи пригласила миссъ Мэкнельти сѣсть съ нею у открытаго окна въ ея любимой гостиной и полюбоваться на "сверкающія волны". Отдавая полную справедливость скромной приживалкѣ, мы должны сознаться, что она была недалекаго ума; объ изящныхъ искуствахъ не имѣла никакого понятія, читала мало и все больше вещи безцвѣтныя, словомъ, жила день-за день, думая только о томъ, чтобы быть сытой и имѣть теплый уголъ; со всѣмъ тѣмъ у нея нельзя было отнять способности понимать вещи, какъ онѣ есть, и соображать образъ своихъ дѣйствій при различныхъ обстоятельствахъ жизни. Лиззи Эстасъ положительно не удавалось подчинить ее себѣ въ такой степени, какъ-бы ей хотѣлось. Зная всѣ свойства характера Лиззи, миссъ Мэкнельти все-таки согласилась поселиться у нея въ домѣ и ѣсть ея хлѣбъ. Она привыкла всю жизнь имѣть дѣло или съ такими ничтожными личностями, какъ ея отецъ, или съ такими жестокими, какъ леди Линлитгау, или съ такими двуличными, какъ леди Эстасъ; поэтому бѣдная дѣвушка рѣшила, что ей видимо на роду написано переносить людскія несправедливости, и не очень страдала отъ житейскихъ терній и даже не осуждала ни отца; ни старой графини, ни молодой вдовы. Но у миссъ Мэкнельти былъ большой недостатокъ въ характерѣ. Не смотря на снисходительность, съ которой она относилась въ дурнымъ качествамъ своихъ патронесъ, она все-таки не умѣла называть чернаго бѣлымъ звала жестокость -- жестокостью, лицемѣріе -- лицемѣріемъ. Вотъ почему она и не была способна повѣрить поэтическимъ восторгамъ Лиззи. Впрочемъ, во всѣхъ этихъ случаяхъ миссъ Мэкнельти руководилась не убѣжденіемъ, не любовью къ правдѣ, а просто неумѣньемъ лгать. У нея не доставало духу назвать доброй леди Линлитгау,-- и леди Линлитгау вытолкала ее изъ дома. Точно также и теперь, когда леди Эстасъ вызывала ее на сочувствіе къ своему сантиментальному настроенію, миссъ Мэкнельти не съумѣла разыграть роль сантиментальной наперстницы. Бѣдная приживалка, какъ ребенокъ или вѣрная собака, была неспособна притворяться. Лиззи, между-тѣмъ, жаждала услышать нѣсколько сочувственныхъ словъ, ей хотѣлось непремѣнно вывести на сцену своего Шелли, и вотъ почему она такъ ласково пригласила миссъ Мэкнельти сѣсть рядомъ съ собой въ глубокой амбразурѣ окна.
-- Какая прелесть! не правда-ли? спросила леди, протянувъ свою красивую руку по направленію къ морю.
-- Да, видъ красивъ, только глазамъ отъ солнца больно, отвѣчала очень спокойно м-съ Мэкнельти.
-- Ахъ! я такъ люблю яркое солнце въ теплый лѣтній день, воскликнула Лиззи.-- Мнѣ всегда кажется, что сердце человѣка раскрывается при лучахъ солнца. Ясные лѣтніе дни напоминаютъ мнѣ постоянно то непродолжительное, но очаровательное время, когда мы жили съ моимъ дорогимъ Флоріаномъ въ Неаполѣ. Да, время было чудесное, не смотря на то, что оно пролетѣло, какъ сонъ! со вздохомъ заключила Лиззи. (М-съ Мэкнельти знала кое-что объ этомъ чудномъ времени и знала также, какъ легко молодая вдова перенесла утрату дорогого Флоріана).
-- Я полагаю, что неаполитанскій заливъ очень красивъ, скромно замѣтила м-съ Мэкнельти.
-- Что заливъ! Тамъ вся природа такъ очаровательна, что невольно чувствуешь необходимость имѣть подлѣ себя человѣка, съ которымъ можно-бы было дѣлить впечатлѣнія. "Духъ Іанты!.. произнесла вдругъ Лиззи, какъ-бы обращаясь къ душѣ умершаго сэра Флоріана.-- Кстати, продолжала она, читали-ли вы "Королеву Мэбъ"?
-- Кажется, нѣтъ, отвѣчала приживалка.-- Если и читала, то забыла.
-- Ахъ, прочитайте непремѣнно! Во всей англійской литературѣ, сколько мнѣ извѣстно, нѣтъ стиховъ, которые такъ близко касались бы души и сердца человѣка, какъ эта поэма "Онъ предсталъ во всей красѣ обнаженной чистоты", продолжала она декламировать.-- "Облекшись въ невыразимую красоту и грацію"... "Сбросивъ съ себя тлѣнную земную оболочку..." Какъ теперь вижу его мужественную фигуру, сидящую со мной у окна въ Неаполѣ! Какъ теперь мнѣ представляется день, когда мы любовались моремъ... О, Джулія! воскликнула она, прижимая руки къ груди, все это прошло -- прошла дѣйствительность, но воспоминаніе осталось на вѣки въ моемъ сердцѣ!..
-- Да, онъ былъ прекрасный мужчина, произнесла м-съ Мэкнельти, чувствуя необходимость сказать хоть что-нибудь.
-- Какъ теперь вижу его, продолжала бредить леди Эстасъ, не спуская глазъ съ моря.-- "Онъ воспріялъ образъ естественнаго величія... И предсталъ, первобытный, среди разрушенія"... Какая глубокая идея. Какъ это прекрасно выражено. (Лиззи, забывшись, замѣнила слово безсмертный, словомъ первобытный, но звучность стиха, по ея понятію, отъ этого ничего не потеряла. Слово первобытный казалось ей чрезвычайно поэтичнымъ).
-- По правдѣ вамъ сказать, отвѣчала м-съ Мэкнельти,-- я никакъ не могу понять стиховъ, приводимыхъ въ разговорѣ, если сама заранѣе ихъ не прочитаю. Однако я лучше отойду отъ окна, прибавила она,-- моимъ старымъ глазамъ невыносимо тяжело смотрѣть на воду.
Изъ этого можно было догадаться, что съ м-съ Мэкнельти заговорили о томъ, о чемъ она никакого понятія не имѣла, почему она и спѣшила отретироваться.
ГЛАВА XXII.Леди Эстасъ достаетъ пони для своего кузена.
Не встрѣтивъ ни малѣйшаго признака сочувствія со стороны м-съ Мэкнельти, леди Эстасъ вышла изъ себя. Она никакъ не ожидала такой дерзости отъ скромной, забитой жизнію компаньонки, которой она платила большое жалованье. Въ порывѣ великодушія, въ то время, когда Лиззи еще не ясно понимала цѣну деньгамъ, она обѣщала выплатить м-съ Мэкнельти 70 фун. въ первый годъ и столько-же во второй, въ случаѣ, если-бы та осталась у нея жить долѣе двѣнадцати мѣсяцевъ. Второй годъ былъ только въ началѣ, а ужь въ головѣ леди Эстасъ шевелилась мысль, что 70 фун.-- сумма слишкомъ большая, когда взамѣнъ ея вамъ ничего не даютъ. Леди Линлитгау не платила компаньонкѣ ничего опредѣленнаго. Лиззи-же одѣвала ее прилично, платила за ея мѣсто въ первомъ классѣ, когда онѣ вмѣстѣ ѣздили въ Шотландію, наконецъ, брала на свой счетъ всѣ издержки на извощиковъ въ Лондонѣ въ тѣхъ случаяхъ, когда оказывалась необходимость удалить м-съ Мэкнельти изъ дома. Разсчитывая мыслей, но всѣ эти расходы, Лиззи не одинъ разъ находила, что ея компаньонкѣ не мѣшало-бы высказать болѣе сочувствія къ ней; такъ, напримѣръ, теперь ей слѣдовало бы восхищаться прелестью стиховъ, гдѣ говорилось о духѣ Iанты, тѣмъ болѣе, что Лиззи сама вызывала ее на это; равнодушіе м-съ Мэкнельти не шутя злило леди Эстасъ и она едва удерживалась, чтобы не замѣтить недогадливой приживалкѣ, что ей не слѣдовало-бы пользоваться ея милостями даромъ. Сознавая вполнѣ, что при теперешнемъ положеніи ей необходимо имѣть въ домѣ какую нибудь приличную наперстницу, Лиззи, конечно, не рѣшалась отказать м-съ Мэкнельти; но она безпрестанно сердилась на нее и не рѣдко честила бѣдную Мэкнельти -- дурой. Но для м-съ Мэкнельти было менѣе противно выслушать прозвище "дуры, чѣмъ выражать свое сочувствіе тому, чему она вовсе не сочувствовала.