Сотрудники фирмы «Семья & очаг» доставили к нам Игуану-Мурку в большой, выстланной войлоком корзине. Это был хорошенький двухмесячный котенок самой обыкновенной «русской домашней» породы: короткошерстный, серо-полосатый, с белой звездочкой на носу и белыми «туфельками» на лапах. Я слегка беспокоился, не будет ли Кристина разочарована моим непритязательным вкусом, но встреча нового члена семьи прошла, как нельзя лучше. Всё, уже накопленное, но еще не реализованное Кристиной материнское чувство, вылилось на это наше приобретение.
Как она с этой кошечкой сюсюкалась, как носилась! Обзвонила всех друзей и знакомых, взахлеб рассказывая, как ее Игуана не по возрасту умна, как безошибочно она находит отхожее место, и демонстрируя, как та мурлычет при виде нее и хихикает, когда она щекочет ей живот. Кошка же сразу почувствовала себя в доме хозяйкой, непрерывно лазала по шкафам и подоконникам, роняя книги и горшки с цветами и заливаясь при этом ехидным, как мне поначалу казалось, смехом.
Да, лично я к этой маленькой твари относился сперва настороженно. Ну не должна кошка смеяться, убейте вы меня, не должна!.. Однако дни шли за днями, и Мурка все-таки сумела занять почетное место и в моем сердце. Уж очень она была игривым, добродушным и ласковым существом.
Наши с ней диалоги обычно выглядели так:
– Мурка!
– Мур-р?
– Кушать будем?
– Мур-р-р!
– Рыбку?!
– Хе-хе-хе-хе-хе!
Никакого чувства юмора у нее, конечно же, не было, смех означал или крайнюю степень довольства, или испуг и растерянность (что порой выглядело, правда, как самоирония). И, если раньше я беспокоился, что не смогу относится к смеющейся кошке, как к полноценному животному, то теперь эту мысль отбросил. Наша Мурка была куда более полноценна, чем, например, какой-нибудь жирный кастрированный перс.
Вернувшись со злополучных марсианских гастролей, группа «Russian Soft Star’s Soul» разбрелась зализывать раны на каникулы неопределенной длительности, но я большую часть времени проводил все-таки на студии. Так как решил посвятить выдавшееся внезапно свободное время давно задуманному сольному проекту. Точнее, его старту, так как дело это обещало быть долгим.
Проект заключался в записи адаптированного для современного слушателя альбома «Битлз» «Abbey Road». Однако, уединившись в студии, многократно прослушав оригинальную версию этого альбома и частично разработав концепцию проекта, я понял, что в одиночку мне не справиться. Прежде всего я позвонил Чучу.
– Привет, – сказал я.
– Здорово, – отозвался он, хмуро глядя на меня со стереоэкрана.
– Ты не мог бы зайти сегодня в студию, кое в чем мне помочь?
– Когда? – в его интонации отчетливо слышалось, что зайдет он вряд ли.
– Вечером.
– Вечером? – зачем-то переспросил Чуч. – Не, вечером точно не смогу. Вечером мне свинью Афраймовича нужно кормить.
– Не такой уж он, по-моему, свинья, – пожал я плечами. – Ты ему что, ужин в кабаке проспорил?
– Ничего я не проспорил! – обиделся Чуч. – Мне не «кого» свинью надо кормить, а «чью» свинью.
– У Вороны, что, есть свинья? – спросил я, поражаясь, зачем нашему коммерческому директору могло это понадобиться. Или он предчувствует, что скоро все мы будем голодать? Он – директор, ему положено смотреть вдаль, за горизонт…
– Я и сам удивился, – откликнулся Чуч. – Он ее на даче, в погребе держит. Если со мной съездишь…
Но договорить он не успел. Разговор был прерван вмешательством в режиме «экстренный вызов». На экране возникло рассерженное лицо Кристины:
– Ты домой собираешься?! – гневно воскликнула она. Сидевшая у нее на плече Мурка, увидев меня, тихонько захихикала от радости. Я тоже не удержался от улыбки.
– Ты находишь ситуацию забавной? – грозно спросила Кристина.
– Да нет, это я так…
– У меня проблемы. Точнее, у НАС проблемы, – сделала она ударение на слове «нас». – Меня кладут на сохранение. Прямо сейчас. Ты срочно должен быть дома. Не могу же я оставить нашу кошечку одну. Хотя с тобой ей вряд ли будет веселее и безопаснее.
Логики в этом заявлении было мало, тем более что Мурка уже вымахала в настоящую кошку-подростка, и, живи мы в деревне, она, наверное, уже ловила бы мышей. Но лучше Кристине сейчас не перечить, я это понимал и не роптал. В конце концов, она, испытывая всевозможные трудности и неудобства, вынашивает моего ребенка и, как минимум, на этот период, можно ей позволить капризничать и всячески помыкать мною.
– Хорошо, – отозвался я. – Уже еду.
Перезвонив Чучу и обо всем договорившись, я примчался домой и повез Кристину в стационар. Мурка была тут же, при нас, на заднем сидении экомобиля в специальном «домике для кошки» (по сути, слегка облагороженной клетке).
– Учти, – наставляла меня Кристина, – Игуана не любит молоко. Это заблуждение, что все кошки любят молоко. Нет, если тебе, конечно, наплевать на меня, ты можешь дать ей молоко, и она его, конечно, вылакает. Но на самом деле она его не любит… И не вздумай выпускать ее из домика на улице или в машине. Если она потеряется, я этого не переживу. Это только говорят, что кошки всегда находят свой дом, а на самом деле…
Я старательно пропускал все эти бредни мимо ушей, списывая их на вполне естественные волнение и тревогу. Наконец, мы добрались до больницы, и я с рук на руки передал Кристину докторам. Я честно беспокоился и за нее, и за почти несуществующего еще на белом свете Степку, но, усаживаясь обратно в машину, я все же почувствовал определенное облегчение.
Перво-наперво я открыл «кошачий домик» и позвал: «Кис-кис-кис!» (Действие, запрещенное Кристиной под страхом смерти, как унижающее кошачье достоинство.) Мурка с готовностью запрыгнула мне на плечо и заурчала прямо в ухо. Затем, как мы и договорились с Чучем, я отправился за ним.
2
– Прикинь, я сперва подумал, что Аркаша на жополете улетел, – сообщил мне Чуч, когда мы, набирая высоту, уже мчались в указанном им направлении – в сторону Мытищ.
– На чем, на чем? – не поверил я своим ушам и от неожиданности так дернул штурвал, что нас даже слегка тряхнуло. «Хо-хо», – прервав мурлыкание, сказала мне в ухо Мурка. Я подозрительно на нее глянул: что, чувство юмора прорезалось? Но нет, это была простая реакция на сотрясение, из-за которого она чуть не слетела с моего плеча и больно в него вцепилась.
– Дело было так… – начал Чуч.
Я врубил автопилот, осторожно снял Мурку, перегнувшись через спинку, положил ее на заднее сидение и погладил, чтобы не обижалась. Она благодарно потерлась мордой о мою руку. Все-таки она прекрасно меня понимает. В отличие от некоторых. Я вернулся к штурвалу и снова взял управление на себя. Чуч там временем продолжал:
– … Позвонил он мне и говорит: «Сережа, мне сэ-сэ-сэ-срочно нужно отлучится. Де-де-ловые партнеры вызывают. Будь так любезен, покорми у меня на да-да-даче свинью. Это недолго, – говорит, – у меня жо-жо-жо-жополет короткий, я скоро буду…» Я потом уже понял, что на самом деле он сказал, – «у меня же полет короткий», – но тогда я так услышал. Сильно удивился. И свинье, и жополету. Ну, думаю, видимо, чем жополет короче, тем он быстрее. Но спрашивать не стал, неудобно как-то.
– Болван ты, Чуча, – не выдержал я, увереннный, что все это он сочиняет для смеха. – Жополет-то ты выдумал, это понятно, а свинью?
– Что свинью?
– Есть свинья или нет?! – рассердился я. Если ее нет, какого черта мы летим за город?!
– А я откуда знаю? – непонимающим взглядом уставился на меня Чуч. – Есть, наверное. Акаша только вчера улетел, я сегодня первый раз туда еду.
– И ты не спросил его, зачем ему свинья?
– Не спросил. Он мне своим жополетом все мысли перебил.
– Ну, а что он тебе все-таки сказал, ты можешь точно припомнить?
– Сказал, что свинья дикая, опасная, что надо быть осторожным, ни в коем случае в погреб не спускаться. Скинуть жратву, и сваливать.
– Бред какой-то, – покачал я головой. – Афраймович и свинья… Еврей-животновод. Это как гений и злодейство. Да он тяжелее доллара в жизни ничего в руках не держал. А тут, понимаешь, подсобное хозяйство какое-то…
– Не говори, – поддержал меня Чуч. – И зачем Аркаше свинья? У него же столько бабок, захотел бы, табун свиней себе купил.
– Табун бывает лошадей, – поправил я.
– Слушай, – Чуч сделал большие глаза, – а может он ее любит, свинью эту?
– В смысле… Э-э… Вожделеет?
– Ну. В этом самом.
– Да брось ты. Что за дурацкие выдумки. Он в своей Розе души не чает. Ты вспомни только: «Розочка, миленький мой дружочек, будь так добра, подай мне, пожалуйста, крылышко…»
Мы усмехнулись. Жена у Вороны была дородной теткой с явно выраженными усиками под горбатым носом, но жили они душа в душу.
– Может он ее любит в другом смысле? – предположил я. – Как мы с Кристиной вот эту дикую тварь из дикого леса, – и я через плечо указал большим пальцем на Мурку. – Мало ли какие у людей заскоки бывают.
– О! Киска! – удивился Чуч, посмотрев в указанную сторону. Куда он глядел раньше, я не знаю. – Симпатичная! – Он дотянулся до Мурки и пощекотал ей живот.
– А-ха-ха-ха-ха!.. – отреагировала та, заваливаясь на бок. Чуч отдернул руку и неодобрительно покосился на меня.
– Да. Всякие у людей заскоки бывают, – согласился он. – Хотя, нам-то, какая разница? Покормим свинью – и на студию. – И добавил, сверившись с клочком бумаги, который всю дорогу теребил в руках. – Вроде, кстати, подъезжаем.
Это был очень приличный двухэтажный каменный домик с черепичной крышей и садом, обнесенным невысоким штакетником, который, скорее, обозначал границы, нежели защищал от чьего-то вторжения. Бросив экомобиль на обочине возле калитки, мы направились туда. Кошка осталась в машине. В саду обнаружились баня и сарай, в котором по легенде и находился погреб.
Чуч отомкнул такой же, что и на калитке висячий замок, и мы вошли в сарай. Я пошарил по стене у косяка, но никаких признаков выключателя не обнаружил.