– Присяжные его все равно бы оправдали, – опять сглупил Херувимов в ситуации, когда было бы лучше промолчать.
– А что тебе до того?! – хлопнул сухим кулачком по столу генерал. – Ты должен делать свое дело и не совать нос в дела чужие. Ну и пусть судебные бы не нашли в действиях этого Родионова никакого криминала! Зато мы бы заставили его поволноваться, закидали бы повестками о явках в участок, испортили бы ему хотя бы на время жизнь, а может, и сорвали бы кое-какие его планы. Это уже немало. А вы… – старик недовольно посмотрел на Херувимова поверх роговых очков, – обыск-то вы у него хоть произвели?
– Прокурор не нашел достаточных оснований для этого и не дал санкцию, – отчеканил Херувимов.
– Это потому, что вы не настояли! – снова хлопнул кулачком по столу обер-полицмейстер. – Знаете, – он снял очки и пронзительно посмотрел на Херувимова, – мне кажется, что вы не полностью соответствуете и должности пристава. Не спорьте! – лишил генерал Херувимова даже возможности что-либо возразить. – Вы свободны.
Из Управы Херувимов вышел с видом покойника, коего вдруг заставили почему-то добираться до места своего последнего пристанища своим ходом. Несмотря на то что день стоял солнечный и для конца августа весьма жаркий, Херувимова бил озноб, а небо вместо голубого казалось ему хмурым и унылым.
Глава 34ДЕНЬ АНГЕЛА
– Доброе утро, моя императрица, – было первым, что сказал в этот день Савелий. Он поднялся, прошел к окну и отдернул шторы. Солнечный свет, брызнув в окна, заиграл в изумрудных глазах Лизаветы крохотными зайчиками.
– Что ты так рано встал? – прикрыла она ладошкой глаза. – Давай еще поспим. Ну, хоть четверть часика.
– А какой сегодня день, ты знаешь? – спросил он.
– Ну, суббота.
– А число?
– Пятое. Пятое сентября.
– И все?
– А что еще?
– Вспоминай.
Она убрала ладошку и пристально посмотрела на него.
– Не помню.
– Хорошо. Это меня вполне устраивает.
– Ну, скажи, что я должна была вспомнить? – капризно надула губки Лиза. – А то я весь день буду мучиться.
– Я тебе скажу, но только позже, – улыбнулся Савелий.
– Изверг, – решительно заявила Лизавета. – Садист.
– А ты старая брынза, потерявшая память.
– Я старая брынза? Я?!
Она вскочила на постели и одним движением сбросила с себя пеньюар, оставшись совершенно нагой. Подбоченясь, она прошла до конца кровати, повернулась и несколько раз вильнула аккуратной попкой, отчего Савелия тотчас бросило в жар. Пройдя до середины кровати, она обернулась и выставила одну ножку вперед.
– А ну, повтори, что ты сказал!
– А что я сказал? – подошел к ней Савелий.
– Ты сказал, что я… Ну?
– Императрица.
– Нет, что ты сказал до того?
– Не помню, – сделал круглые глаза Савелий.
– Не помнишь? – сузила глаза Лизавета.
– Нет.
– Эх ты, уже не помнишь, что сказал минуту назад. Впрочем, оно и понятно, старость – не радость.
– Это кто старый?
– Ты.
– Я? – сделал угрожающие глаза Савелий. – Ну, сейчас я тебе покажу, какой я старый.
– Попробуй, – попыталась не дать себя обнять Лизавета.
– И попробую, – продолжал наступать на нее Савелий.
– Вот и попро…
В Голицынскую больницу, что находилась меж Земляным городом и бывшим валом, определяющим лет сто назад границу Москвы, Савелий и Лизавета приехали где-то в полдень. Это было самое удобное время для посещения больных: утренние процедуры прошли, а до обеда и следующего за ним «мертвого» часа было еще предостаточно времени.
Мамая они встретили прогуливающимся по больничному саду в чистой добротной пижаме и тапках. Вид он имел сытый и весьма довольный. А тут при виде их еще и заулыбался и сделался совершенно похож на ребятенка, разве что смущала редкая козлиная борода да глубокие жесткие морщины возле рта.
– Уже гуляешь? – поздоровался с ним за руку Савелий. – Хорошо выглядишь.
– А чиво мине сыделается? – совсем расцвел Мамай. – На мине все как на собакэ заживает.
– Ну и слава богу, – констатировал Савелий.
– Тут сыледователь опять кы мине пыриходил, – сделал серьезное лицо Мамай. – Ну, тот самый, катурый нас на Казанском вокызале заарестовывал тугда.
– И что ему надо было? – нахмурился Савелий.
– Опять пыро тибя, хузяин, дапытывался. Нервыничал шибка. Я ему высе рассыказал, как и рассыказывал. Сылово вы сылово. Он сыказал: «Тьфу ты, щерт тэбя подери». И ушел. И больше нэ пыриходил.
– Не приходил, значит, – засмеялся Савелий, представив картину этого разговора. Херувимов кипятится, то ластится, то пугает, а Мамай говорит ему вовсе не то, что пристав хочет слышать. И глаза у Мамая честные-пречестные.
– Нэ, нэ пыриходил.
– Ну, я думаю, больше и не придет. Все, Мамай, забудь про него.
– А мы тебе витаминов принесли, – сказала Лизавета, указав на большую сумку в руках Савелия.
– Каво? – не понял Мамай.
– Витаминов. Ну, фрукты разные, – поправилась Лизавета. – Чтобы ты скорее поправлялся.
– Фырукты нам дают, – опять заулыбался Мамай. – Яблоки, апелсинэ. Кампут дают.
– Это хорошо. Но все равно возьми.
– Рахмэт, хузяйка. Сыпасибэ.
Он полез в карман пижамы и достал оттуда какую-то деревянную фигурку.
– Вот, – протянул он Лизавете фигурку. – Итэ Шурале.
– Что?
– Шурале, татарский лесной божок. Что-то вроде лешего, – пояснил Савелий, рассматривая вместе с ней вырезанное Мамаем мифологическое существо с крохотной головой, большими, до пояса, женскими грудями и руками едва не до колен. – Он мне чем-то Занозу нашего напоминает.
– Спасибо, – благодарно посмотрела на Мамая Лиза.
– Пажалустэ, – ответил с мягким поклоном Мамай. – Сы днем ангела.
– Что?! – воскликнула Лизавета. – А ведь верно! Сегодня же пятое сентября, день святой праведницы Елисаветы… Мой день ангела.
Она подскочила к Мамаю и чмокнула его в щеку. А на Савелия посмотрела сердито.
– Изверг! Что же ты мне не напомнил, что у меня сегодня праздник?
– Я пытался, – заявил Савелий. – Но поскольку с памятью у тебя нелады…
– Да, да, это я помню. Старая брынза.
– Кыто старая бырынза? – не понял Мамай.
– Кто, кто… Я! – ткнула себя в грудь Лизавета.
– Итэ непыравда, – твердо заявил Мамай.
– Конечно, неправда, – поддакнул Савелий.
– Это несусветная неправда, – поставила в этом вопросе точку Лизавета.
Когда, попрощавшись с Мамаем, они медленно шли к бирже извозчиков, она спросила, лукаво глянув на Савелия:
– Один подарок у меня уже есть. Но когда же я получу подарок от любимого мужа? И получу ли вообще?
– Получишь, – заверил ее Савелий. – Ох получишь…
Обедали они в банкетном зале «Эрмитажа» вдвоем. Савелий загодя снял его целиком, со всеми официантами, музыкантами, концертным роялем и стареньким оркестрионом, скромно стоящим в уголке и предназначенным для банкетов уездных учителей, ежегодно отмечающих в «Эрмитаже» юбилеи деятельности на педагогической ниве кого-либо из своих рядов и не желающих, а по большей части и не могущих тратиться на живой оркестр.
Поскольку ни Родионов, ни Лизавета никакого касательства к педагогической ниве не имели, то им играли настоящие музыканты на настоящих инструментах. Музыку, конечно, заказывала Лизавета. Впрочем, как и все остальное в этот день. Она захотела цыган? Через минуту они были к ее услугам. Она пожелала танцевать – оркестр дважды исполнил ее любимый вальс «Сказки Венского леса» Штрауса-сына.
Возвращаясь домой, она напевала мелодию своего любимого вальса и благодарно посматривала на Савелия. А когда они приехали, Лиза забралась с ногами на диван в гостиной и принялась ждать подарка.
То, что произошло позже, она не могла даже предположить. Савелий сходил в свой кабинет и вернулся со шкатулкой весьма старинной работы.
«Я буду хранить в ней свои драгоценности», – подумала было Лиза, но тут же запуталась в мыслях, так как Савелий открыл шкатулку и достал… корону. Крупные алмазы тотчас ожили и заискрились, а крест на маковке короны, казалось, засветился изнутри чистым голубоватым светом.
– Ваше Императорское Величество государыня императрица Елизавета Петровна, – опустился Савелий перед ней на колено, – позвольте вручить вам в день вашего тезоименитства подарок, единственно приличествующий вашей августейшей особе, и пожелать вам, милостивая государыня, множества дней благоденствия, радости и счастия. И да продлит Вседержитель дни ваши до количества нескончаемого, и да сбудутся все ваши мечты и чаяния, яко… во имя… Уф, устал, – поднялся с колена Савелий. – Сколько учил эту речь, а все равно конец забыл. Прости, моя императрица, холопа своего, засранца Савелия Николаева, за всякие тревоги и неустройства, им причиненные. И прими этот, то есть сей подарок с прощением мя, раба твоего, во веки веков. Аминь.
Лизавета, уже пришедшая в себя, благосклонно повела бровью, встала и приняла из рук «раба и холопа» корону. Затем прошла к большому зеркалу, надела корону и посмотрела на свое отражение.
– И впрямь императрица, – подошел к ней Савелий.
– Ну, императрица так императрица, – обернулась она к нему с легкой улыбкой. – Кто же спорит?
ЭПИЛОГ
Время только для молодых течет медленно. И чем становишься старше, тем быстрее оно набирает скорость.
1909 год для надзирателя Казанского сыскного отделения Кирилла Карпова, например, будет тянуться очень медленно. Следующий год пройдет быстрее. Может, потому, что он купит себе новую английскую машину – «Apollo-sport», гоночную, трехскоростную, с самосмазывающимися каретками и втулками.
Дальше года пойдут для него еще быстрее и окончатся началом 1919-го, когда он умрет в военном госпитале от «испанки».
Петр Иванович Щенятов, лучший дознаватель Казанского губернского полицейского управления, начнет-таки захаживать к бывшей свидетельнице по делу Введенского Ксанеппе Проскуриной. Вскоре у них, как говорится, сладится, и войдут они в самые теснейшие отношения, которые только возможны между мужчиной и женщиной. Что станется с Ксанеппой Филипповной далее, про то неведомо, а Петра Ивановича расстреляют в Московской ЧК за участие в контрреволюционном заговоре бывшего генерала Попова.