комнате стояла абсолютная тишина.
— Ты здесь находишься потому, что мне небезразлично, с кем встречается моя внучка.
— Бабушка!
— Помолчи, Валентина. Я хочу знать, что ты за человек. Чего ждешь от жизни, каким способом деньги зарабатываешь, часто ли врешь, много ли пьешь, способен ли ты на предательство… Это совсем не значит, что я жду от тебя непременного предложения руки и сердца моей внучке…
— Бабушка!
— Помолчи, Валентина. Как будут развиваться ваши отношения, я не знаю. Но если они будут развиваться, а я пойму, что ты не тот человек, которого нужно иметь рядом в трудную минуту, — не обессудь… Разведу вас в разные стороны, и пикнуть не успеете… Я сказала, помолчи, Валентина! И твоя национальность здесь будет абсолютно ни при чем. О, трагедия! — с иронией выдохнула воздух бабушка. — Цыган! Вот у меня есть знакомая поэкзотичней тебя. Отец — еврей, мать — палестинка. Ничего сочетание? По еврейским законам, она — лицо арабской национальности, а по палестинским — еврейка. И теперь ее ни там, ни там замуж не берут. Вот это трагедия, я понимаю… А ты себе, дружок, что-то не то нафантазировал. Кстати, — перебила бабушка сама себя, — ничего, что я на «ты»?
— Ничего, — ответил Арсен, смеясь. К удивлению Вальки, он был весь облит густым багровым румянцем. Внезапно цыган встал, подошел к Евдокии Михайловне, взял с колена ее руку и, почтительно нагнув голову, поцеловал ее.
— Вы меня так отделали, — сказал он и накрыл бабушкину ладонь своей. Покачал головой и снова рассмеялся. — Впрочем, так мне и надо. Спасибо.
Еще раз наклонил голову и снова поцеловал бабушкино запястье.
— Ну, вот и молодец, — энергично одобрила бабушка. — Хватит мне руки целовать, я не сержусь. Иди, сядь, не возвышайся, как монумент. Кстати, если я тебя иногда буду ругать, ты как? Не обидишься?
— Ни в коем случае, — отозвался цыган.
— Я любя, по-стариковски. Кстати, молодой человек, как ты думаешь, я очень старая?
И Евдокия Михайловна кокетливо повела головой, прищурив и без того длинные узкие глаза. «Как выпутываться будете, юноша?» — читалось в ехидном взгляде.
Арсен отнесся к вопросу серьезно. Оглядел стройную фигуру хозяйки, затянутую в облегающие брючки и длинный свитер-лапшу. Внимательно всмотрелся во все еще красивое, умело подкрашенное лицо.
— Я вам скажу, как это определить, а вы решайте сами, — предложил он.
— Очень интересно, — поощрила бабушка с некоторой иронией.
— Отец моего приятеля сделал предложение… одной женщине. У обоих умерли супруги, они остались одни… Дети выросли, у них своя жизнь… В общем, все благоприятствовало. Но женщина ему отказала. Она сказала: «Я старая. Я все еще могу влюбиться в мужчину, но уже не могу его любить».
Арсен пожал плечами и улыбнулся.
— Вот так. Думайте сами, решайте сами…
— Странный критерий, — сказала Валька.
— Да нет, не такой уж и странный, — ответила бабушка. Улыбка сползла с ее губ.
— Она была цыганка?
— Это была моя мать, — просто ответил Арсен. — И ей было всего пятьдесят лет.
Вошла Нина и, по обыкновению непочтительно, доложила.
— Готово все. В столовую, что ли, подавать?
— Я бы предпочел поесть на кухне, — поспешно сказал Арсен. — Если можно. Там не так официально.
— Ну и хорошо, — одобрила домработница, — а то таскай посуду туда-сюда…
Повернулась и пошла на кухню, шаркая задниками тапочек.
Валька вспыхнула и негодующе посмотрела на бабушку. До каких пор она будет спускать это хамство? Но Евдокия Михайловна сидела, как каменная, не поднимая глаз с яркого пятна коврового орнамента под ногами.
И Валька поняла, что она просто ничего не слышала.
— Ты все запомнил? — спросила Стася брата во второй раз.
— Все, все, — подтвердил тот нетерпеливо. — Гони задаток.
— Шиш тебе, а не задаток, — осадила его сестра. — Получишь все сразу, и только в том случае, если я останусь довольна…
— Можно подумать, ты когда-нибудь бываешь довольна, — уныло протянул брат.
— А ты постарайся… Удиви меня.
Стася вышла из комнаты и направилась в коридор. Федька потопал за ней и остановился, прислонившись к стене. Сестра снимала с вешалки свое пальто.
— Чего стоишь? — накинулась она на Федьку. — Собирайся!
Тот неуклюже опустился на низенькую банкетку и запыхтел, натягивая обувь. Стаська минуту наблюдала за ним с презрительной гримасой на лице.
— Господи, тебя скоро кондрашка хватит, — заметила брюзгливо. — Хотя бы из себялюбия сбрось кило восемь…
— Не твое дело! — огрызнулся Федька.
— Не мое, так не мое… Иди вперед и сядь в машину. А то потом такси не догонишь…
На звук их голосов из кухни вышла Альбина Яковлевна.
— Уходите?
— Уходим. Слушай, что там за шум был на кухне? — спросила Стася, натягивая на лоб вязаную шапочку.
— Я чашку разбила, — ответила мать безо всяких эмоций.
— А-а-а… Ну ладно, пока.
И Стаська посторонилась, пропуская брата вперед. Тот запыхтел и двинулся в дверь. Сестра дала ему хорошего леща пониже спины.
— Иди быстрей, застрянешь!
Федька беспомощно огрызнулся через плечо. Альбина Яковлевна молча постояла в коридоре, наблюдая за уходящими детьми, потом вернулась на кухню, где сидел, вжавшись в стену, ее муж.
— Стася пошла на охоту, — проинформировала она его бесстрастно. — Все будет хорошо, Женя.
— Ты думаешь? — почти прошептал он в ответ.
— Я не думаю, я знаю… У Стаськи теперь есть мощный стимул.
И она обвела горьким взглядом высокий потолок, просторную кухню, огромное окно с эркером… Все, что они заработали с мужем, уместилось на территории ста пятнадцати квадратных метров общей площади… Раньше ей казалось, что это немного. Теперь она понимает, что сюда вложены две жизни.
— А с нами что теперь будет? — спросил Евгений Павлович.
— Не знаю, — равнодушно ответила жена. — Переедем в Стасину квартиру, наверное…
— Втроем, в две смежные комнаты…
Евгений Павлович опустил локоть на стол и взялся рукой за голову.
— Женя, это лучше, чем ничего, — сказала Альбина Яковлевна. — Стаська права.
— А ты уверена, что ей удастся сохранить обе квартиры и… рассчитаться с долгом? — робко спросил муж.
— Я уверена.
— Каким образом? — вдруг выкрикнул Евгений Павлович. Поймал пустой стеклянный взгляд жены и сразу вжался в стену.
— Прости меня, Аля, — сказал он тихо.
— Женя, нам лучше ничего об этом не знать. Я пойду прилягу. Не трогай меня, ладно?
Она повернулась и вышла из кухни. Добрела до спальни и упала на кровать. Пружина, намертво засевшая в груди, наконец добралась до сердца. Оно стучало с таким трудом, словно ему было тесно в железной клетке. Альбина Яковлевна легла на спину и попыталась вздохнуть полной грудью. Сильно укололо где-то внутри левой груди, и вздохнуть не получилось.
Она присела на кровати и снова сделала попытку вздоха. Сердце ответило резкой жгучей болью. В глазах потемнело. Она начала задыхаться.
— Женя! — слабо позвала Альбина Яковлевна, но муж ее не услышал.
Из последних сил женщина поднялась на ватные ноги и, держась за стену, добралась до коридора. Здесь она сделала попытку снова позвать мужа, но воздуха не хватило даже для самого тихого шепота. Руки скользнули вниз, ноги перестали держать тело, и Альбина Яковлевна тяжелым кулем повалилась на пол. Последнее, что она помнила, были ноги мужа в старых домашних тапочках. «Их давно пора выбросить», — успела подумать Альбина Яковлевна, и ее накрыло блаженное долгожданное беспамятство.
Федька с трудом разместился в удобном кресле «Фольксвагена-Пассат». Да, у Стаськи губа не дура. Хорошая машинка. Не часто сестра выдавала ему ключи от машины, да еще и на весь день. Планы, один радужней другого, засверкали в разгоряченном воображении.
Поехать к Светке? Покрасоваться немного? Пусть знает, стерва, что не такой он голяк, как она думала… Хотя нет, к ней лучше не ездить. Этот ее новый придурок из крутых, кажется. Нет уж, спокойствие дороже…
Значит, остается Ленка.
Федька оттопырил губу с некоторым пренебрежением.
Лимита, конечно. Все надеется, дура, за москвича замуж выйти. А у самой ноги кривые. Но ему выбирать не из чего. Пока. Вот, когда он разбогатеет, они будут за ним бегать стаями, как собачонки. Вот тогда он и отыграется… Гадины корыстные, только в карман и смотрят. Виноват он, что родители запихали его на этот вонючий истфак?
Тут он прервал течение своих мыслей и насторожился. Сестра остановила машину и наклонилась к открытому окошку. Быстро улыбнулась водителю, что-то сказала, кивнула и прыгнула в машину.
Стрекоза. Доска гладильная. И что в ней мужики находят?
Федька тронулся следом за красной девяткой, в которую села сестра. Конечно, он знает, где назначена встреча, но Стаська велела ехать за ней и не выпускать ее из виду. Она, видите ли, не знает, где припаркует машину альфонс, и сильно сомневается в способности братца ее отыскать. Нарочно издевается над ним, крыса. А ведь и правда, в детстве Стаська была похожа на крысу. Узкая мордочка с вытянутым вперед носом, огрызок хвоста на макушке… Но уже тогда она была Стаськой: отнимала у него игрушки и конфеты, а если он пытался сопротивляться кидалась на него и беспощадно царапала щеки. Ему быстро надоело ходить располосованным на самом видном месте, и он, как щенок, разжимал пасть и покорно отдавал хозяйке все, что там лежит. После первого же окрика.
Впрочем, один козырь у него все же был. И чувство тайного превосходства, которым он упивался в мечтах, было связано с родительской квартирой.
Стаську прописали в Звенигороде, в той самой квартире, которую ей завещала бабка. Вот прикол, у сестры до последнего месяца даже прописки московской не было, умора! А значит, и прав на родительскую квартиру у этой крысы никаких. И останется она в своей смежной двушке, а Федька, когда родители умрут…
Умрут же они когда-нибудь!
И тогда Федька станет полноправным хозяином в роскошной четырехкомнатной хате. Ее можно будет сдать за пару тысяч в месяц… А самому придется пожить где-нибудь у черта на рогах. Или нет! Лучше найти себе какую-нибудь дуру и кормить ее обещаниями. (А взамен дура будет кормить его чем-нибудь более насущным.)