Потянулась к оранжевому цветку, и на этот раз он оказался в руке гораздо раньше, чем пальцы успели нащупать жесткий стебель. Гостья поднесла цветок к лицу, вдохнула резкий запах. Голова закружилась, и она медленно легла на теплую землю. Веки закрылись, темнота снова обступила ее со всех сторон. Но уже не та, что прежде, живая и пугающая, а обычная безразличная пустота, страшная только своим безразличием.
«Вставай», — мягко подтолкнул ее чей-то голос.
Но она упрямо не разжимала веки, не желая возвращаться.
Голос стал строже и обрел смутно знакомый тембр.
«Вставай, Аля!»
«Нет!» — заупрямилась она, как ребенок.
«Вставай!» — закричал муж прямо в ухо, и она резко присела на кровати. Открыла глаза и обвела мир вокруг испуганным взглядом. Еще одну секунду она все помнила и не могла сообразить, где же реальность, потом память отступила, и она спросила внятно и испуганно:
— Что случилось?
Альбина Яковлевна закрыла глаза руками, чувствуя, как слезы текут между пальцев.
— Вспомнила, — прошептала она. Еще минуту тихо поплакала, горюя об утраченном ласковом мире. Потом решительно вытерла глаза и зашарила по тумбочке, нащупывая кнопку вызова медсестры. И, когда она вбежала в палату и включила яркий верхний свет, пациентка сказала, опережая испуганные вопросы:
— Я должна поговорить с дочерью. Позвоните ко мне домой. У вас есть мой телефон?
— Есть…
— Позвоните сейчас же!
— Десять часов, — попробовала вразумить невероятную пациентку медсестра, но та мотала головой и твердила, как заезженная пластинка:
— Сейчас же, сейчас же, сейчас же…
— Хорошо, хорошо, — спасовала медсестра, решив для начала позвонить главврачу. — Сейчас, так сейчас… Позвоню, не волнуйтесь.
— Вы знаете, который час?
— Иван Алексеевич, извините, я не хотела вас беспокоить. У нас проблема.
— Что случилось?
— Русанова требует, чтобы к ней немедленно приехала ее дочь.
— Ей хуже? — встревожился врач.
— Да нет, все показатели в норме. Вы знаете, мне кажется, что у нее не все в порядке с головой. Очень уж она возбуждена…
— Энцефалограмма ничего не показала.
— Восемь минут! — напомнила медсестра с благоговейным ужасом.
— М-да…
— Так что мне делать?
— Ну, позвоните дочери, — раздраженно заявил врач. — Верочка, мне нужно выспаться. У меня уже третий день четырехчасовой сон. Я просто не имею права прийти завтра на работу в таком состоянии.
— Извините меня…
— Ладно, ладно… Звоните, пускай приезжает. И ради бога, до утра больше меня не беспокойте, хорошо?
— Я все поняла.
— Доброй ночи.
— Доброй ночи.
Медсестра положила трубку на рычаг, достала регистрационный журнал и сверилась с записями. Вздохнула и набрала нужный номер. Разговаривать с этой стервозной девицей ей совершенно не хотелось.
— Да, — раздраженно сказал в трубку молодой мужской голос.
— Простите, что поздно беспокою, — начала медсестра, — мне нужно поговорить с дочерью Альбины Русановой.
— Кто ее спрашивает?
— Это из больницы звонят, — ответила она осторожно. Как бы не запаниковали.
Но молодой мужчина на другом конце провода не испугался.
Только спросил:
— Ей, что, хуже?
И Верочке показалось, что в его голосе прозвучала непонятная надежда.
— Нет-нет, наоборот, она поправляется, — торопливо заверила Верочка собеседника. — Просто чудо какое-то… Она хочет немедленно увидеться с дочерью.
— А-а-а, — с некоторым разочарованием протянул голос. — Подождите немного…
Послышались отдаленные шумы: чьи-то тяжелые шаги, стук в дверь, невнятный возглас и негромкие пояснения. Трубка зашипела, и женский голос недовольно спросил:
— Ну, что еще стряслось?
— Извините за поздний звонок, — начала Верочка.
— Давайте без увертюры. Мама снова в обмороке?
— Нет, — холодно ответила медсестра, оскорбленная пренебрежительным тоном девицы. — Ваша мама хочет немедленно с вами увидеться.
— Зачем?
— Она мне не сообщила.
— Ну, скажите, что я приеду завтра после работы.
— Она просит вас приехать немедленно.
— Господи! Скажите ей, что сейчас начало одиннадцатого!
— Я ей говорила, — ответила Верочка с тайным злорадством. — Она настаивает.
— Да что же это такое, — пробормотала девица себе под нос плачущим голосом. Подумала, глубоко вздохнула и с надеждой спросила:
— А разве меня в такое время охрана пустит?
— Я позабочусь о пропуске, — сладко пообещала Верочка.
— Вот спасибо, — буркнула девица безо всякого энтузиазма. Сказала с тяжелым вздохом:
— Приеду…
И бросила трубку. Верочка аккуратно отставила аппарат на край стола, достала из ящика чистый бланк экстренного пропуска и принялась заполнять его. Именно сейчас она поняла смысл словосочетания, дежурным штампом сопровождавшего жизнь советских людей: «С чувством глубокого удовлетворения»…
Вот именно.
Заполнила бланк и спустилась вниз. Передала в руки охранникам и объяснила ситуацию. Те покивали: дело-то житейское. Нужно значит нужно. Главное, чтоб инструкции соблюдались.
Через сорок минут во двор центра въехала симпатичная импортная машинка. Из нее вышла красивая девушка и, не торопясь, направилась к посту охраны.
— К Русановой, — сказала она, сдерживая зевок.
— Паспорт, пожалуйста.
Посетительница порылась в сумке, брякнула на перегородку красную книжицу и прикрыла рот ладонью.
— Идите, — сказал пожилой охранник, изучив документ. Вернул паспорт и с сочувствием добавил:
— Плохо родственнице?
— Родственнице хорошо, — с раздражением ответила девушка. — Это мне плохо.
И пошла к лифту, оставив остолбеневшего охранника позади себя.
Верочка ждала гостью на входе, открыв дверь, которая по инструкции всегда запиралась на ночь.
— Как доехали? — заботливо спросила она, надеясь увидеть перекошенное лицо хамки. Увидела, и снова испытала чувство глубокого удовлетворения.
Стася, не отвечая, пошла по коридору в палату. Без стука открыла дверь и вошла в комнату.
— До утра подождать, конечно, было нельзя? — сухо спросила она.
— Нельзя.
Альбина Яковлевна сидела на койке, облокотившись спиной о подложенную подушку. Стаська внимательно оглядела мать и поразилось тому, насколько хорошо она выглядит. Исчезли нездоровые мешки под глазами, даже морщины странным образом разгладились и разошлись на помолодевшем лице. И это выражение глаз…
Стаська нахмурилась.
Она не помнила, чтобы мать смотрела на нее с такой спокойной уверенностью. И почему-то ей это не понравилось.
— Садись, — сказала мать.
— Ты хорошо выглядишь, — заметила дочь, усаживаясь рядом с ней..
— Я знаю.
— Тогда зачем такая спешка?
Альбина Яковлевна мучительно свела брови, обдумывая ответ.
— Боюсь не успеть, — сказала она наконец.
— Что не успеть? — не поняла дочь.
— Сделать то, зачем меня вернули. Стася, ты в бога веришь?
Стаська закинула ногу на ногу и принялась рассматривать носки своих полусапожек.
Скука какая! Вытащить дочь посреди ночи, чтобы разговоры разговаривать! Что, неужели нельзя было обойтись обществом дежурной медсестры? Ей за это деньги платят! К тому же, эта паразитка, кажется, сильно злорадствует…
— Стася!
— А?
Дочь очнулась и посмотрела на нее пустым равнодушным взглядом.
— Я тебя спросила, веришь ли ты в бога? — повторила мать настойчиво.
Стася вздохнула.
— Как говорил Вольтер, «я не нуждаюсь в этой доктрине», — терпеливо ответила она.
— Вольтер так сказал? — поразилась мать.
— Именно.
Альбина Яковлевна медленно и удивленно покачала головой, Стася пристально рассматривала новое, почти незнакомое лицо матери. Чем-то оно ей определенно не нравилось.
— Вольтер был философом? — спросила мать.
— Помимо всего прочего.
— Философ — это человек, который много думает? — настаивала мать.
— Ну, можно и так сказать, — пожав плечами, ответила дочь.
Альбина Яковлевна улыбнулась. Улыбка вышла грустная и сострадательная. Новая улыбка на новом лице.
— Бедный он, бедный, — сказала она с жалостью. — Столько думал, а до самой простой вещи так и не додумался.
Стася потеряла терпение.
— Мам, ты меня подняла среди ночи, чтобы поговорить о Вольтере? — резко спросила она.
— Ну что ты! — ответила мать, совершенно не испугавшись. — Вольтер давно умер, поздно о нем говорить. Мне нужно поговорить о тебе.
— Так, — сказала Стаська озадаченно.
«Может, у матери и впрямь цепочки в мозгу разрушились? — подумала она опасливо. Не все, конечно! Но некоторые…»
— Что ты хочешь мне сказать? — спросила она осторожно.
— Я хотела тебе рассказать… кое-что, — ответила мать, тщательно подбирая слова, — но, боюсь, ты мне не поверишь.
— Мам! Полдвенадцатого! Мне завтра на работу! — плачущим голосом напомнила дочь.
— Хорошо, буду краткой.
Альбина Яковлевна наклонилась к дочери и, отчеканивая каждое слово, сказала тихо и внятно:
— Не делай этого!
— Чего?
— Твой план — плохой, — продолжала мать. Она не сводила глаз с лица дочери, и Стаська на минуту запаниковала, такое глубокое понимание светилось в ее взгляде. Словно, и вправду все знала.
— Ты о чем? — спросила она, ощущая, что удивление выглядит фальшиво.
— Ты знаешь. Он записал ваш разговор.
— Не поняла, — холодея, сказала Стаська. Холодея именно потому, что все поняла.
— Не притворяйся. Все ты поняла. Тот разговор у него на диктофоне. Если ты действительно это сделаешь (хотя я надеюсь, что ты не такая дура), то сядешь в тюрьму.
— Откуда ты знаешь? — шепотом спросила дочь. Впервые в жизни ей стало страшно.
— Неважно. Ты мне не поверишь.
Мать откинулась на подушку и замерла, глядя в потолок. Стаська смотрела на нее, кусая губы.
— Это Андрей тебе сказал? — спросила она шепотом.
— Его здесь не было, — ответила мать безучастно.