– Мне нет дела…
– Как это «нет дела»? А не ты ли ворвался сюда час назад с пылающими очами и словом «мерзавец» на устах?..
– Я не называл именно тебя мерзавцем… я не то имел в виду…
– Ты помешал моим занятиям. Я мог бы расценить твоё поведение как оскорбление, но я пытаюсь утолить твою страсть. Послушай же. Мне до сих пор непонятно, кто так мастерски раскочегарил твою ненависть ко мне, но этот неизвестный должен был рассказать тебе и о «Дальстрое»…
Так Цейхмистер в очередной раз повторил слово «Дальстрой».
– Ты в третий раз говоришь мне о каком-то «Дальстрое». Зачем?
– Не третий, а второй. А первый раз ты услышал это слово от кого-то другого.
Цейхмистер вперил в меня свой неестественно трезвый взор. Странное дело, ещё сегодня утром, покидая нашу огромную квартиру на Ленинском проспекте, я был уверен в своей любви и уважении к этому человеку. Именно уважение к нему являлось краеугольным камнем моего бытия. И вот воздушный замок растаял после непродолжительного разговора. С кем?!
Коньячный дурман рассеялся, явив перед моим мысленным взором остренькое с неприметными чертами личико моего мучителя. В русском народе таких лиц тысячи. Они неотличимы одно от другого. Тут же послышался и тихий голос: нейтральные интонации, хорошо поставленная речь, будто зачитывает тезисы съезда милиораторов какой-нибудь отдалённой от Москвы области.
– «Дальстрой» – место ссылки Гамлета Тер-Оганяна, – веско произнёс Цехмистер, и я вздрогнул, услышав собственное имя.
– Да, помнится, он что-то похожее упоминал. Но главное: место ссылки отца было удалено от места ссылки матери и потому они потеряли друг друга из вида.
– Не только это. Гамлет Тер-Оганян не был реабилитирован.
Вот! Он опять произнёс моё имя.
– Но почему?!! Разве это справедливо?!! Разве по закону?!! Разве по-людски?!! – вспылил я.
– О человеческой или, как ты выразился, людской справедливости у нас не принято говорить. У нас есть только Партийная справедливость, а Партия всегда права.
Слава «партийная» и «партия» Цейхмистер произнёс с особым нажимом, и мой пыл мгновенно, в который уже раз за этот день, угас.
– Но по-людски можно… это возможно…
Теперь он смотрел на меня с непонятной жалостью. Почему?!!
– Не горячись. Я объясню. Знаешь ли ты, что такое жизнь при коммунизме?
– Знаю…
– Чисто теоретически. А я при коммунизме пожил. Там, в тайге, разведывая створы будущей Вилюйской ГЭС, мы жили при коммунизме. Каждый работал по мере сил и получал всё необходимое для жизни. До конца апреля нам доставляли необходимое по зимнику, но с таянием снегов в Якутии дороги исчезают. Вскоре от провизии, захваченной из Мирного, в нашем распоряжении остались соль, сахар, мука и крупа. В остальном мы вели натуральное хозяйство. Хозяйственной частью заведовал эвенк Осип Поводырёв. Благодаря ему на нашем столе всегда были свежие мясо и рыба.
Заметив мою обиду и нетерпение, он переменил направление разговора.
– Знаешь ли ты, что такое вечер у костра в кругу верных товарищей? Нет, не говори мне о туристических прогулках по Крымским горам. Я о другом. В дикой тайге, где нет спасательных команд и поликлиник, наше благополучие, успешная работа и сами жизни находились в прямой зависимости от товарищеской взаимовыручки, от честности и порядочности, от готовности прийти на помощь друг другу. В 1958 году на Берегах Вилюя родилась своеобразная общность, коммуна. Это больше, чем родственная связь. Крепче, чем дружба. Мы обходились без телевидения и радио, без газет и книг. Вечерами, располагаясь у палаток, вокруг костра, мы рассказывали разные истории, и, заметь, как потом оказалось, среди нас не было стукачей. Даже Архиереев…
– Да что такое этот Архиереев?!! В который уже раз ты говоришь о нём и ни слова о моём отце!
– Архиереев закончил службу на «Дальстрое» в звании капитана, а это большой начальник. Там не было зон и колючей проволоки, потому что бежать особенно некуда. Но конвой всё-таки был. Архиереев командовал конвоем. Теперь понимаешь?
Я притих, ожидая продолжения. Цейхмистер же выдержал паузу ровно по Станиславскому. Наверное, ему доставляло удовольствие смотреть в мои воспалённые глаза. Ещё сегодня утром я был уверен не только в его безусловной любви ко мне, я и сам, как мне казалось, любил его всей душой. И вот обаяние наших взаимных чувств разрушилось под ударами нескольких, возможно, не вполне искренних фраз. Так я променял свою любовь к Цейхмистеру на чувство вины перед совершенно незнакомым человеком, с которым у меня нет общего прошлого и не будет общего будущего, а есть только имя и фамилия: Гамлет Тер-Оганян.
Наконец, Цейхмистер снова заговорил:
– В один из вечеров мы решили отметить успешную проходку очередной скважины. Ты не знаешь, для чего бурят скважины при разведке створов плотин?
Могут ли вежливость и обходительность компенсировать внезапную нелюбовь? Возможно. На некоторое время. Вот я и решил быть с Цейхмистером вежливым и обходительным, делая вид, будто поглощаю хорошо известную мне информацию. Цейхмистер же минут пятнадцать разглагольствовал исключительно об особенностях геологических изысканий при проектировании и строительстве различных объектов, в том числе и гидростанций прежде, чем вернуться к основной теме.
– Содержимое заветной канистры несколько поубавилось. Заметь: спирт водой мы не разводили. Выпили. Кто-то запел нашу любимую песню «Река Вилюй течет», а потом Архиереев, выпивший больше других, завел разговоры на запретную в общем-то тему…
Я сидел напротив Цейхмистера, натянутый, как струна. Молчать! Не прерывать и, тем более, не возражать! Тогда он скажет всё. Сам скажет, как мой давешний мучитель. И если его рассказ окажется многословным, если он будет изобиловать подробностями мученической жизни моего отца, я обязан стерпеть. А потом…
– Архиереев рассказал нам множество подробностей, в правдивость которых здесь и сейчас в благоустроенном московском кабинете за бокалом хорошего коньяка трудно будет поверить, но там, в тайге, когда слышишь голос Вилюя, шумящего на перекатах, всё воспринимается иначе. Архиереев рассказывал историю строительства трассы Якутск – Колыма, участка до Усть-Неры, последних 1042 километров, которые строили заключённые. Собственно, это несколько историй. Например, такая история, о кладе. Один из строителей каким-то образом утаил несколько килограмм добытого им лично золота. Золото он спрятал и будто бы даже назвал кому-то координаты клада. Хорошая байка для кладоискателей, правда? Архиереев плёл эти байки с дальним прицелом, ведь в нашем отряде было несколько геологов из Амакинской экспедиции. Такие ребята найдут тебе и иголку в стоге сена. Конечно же, они заинтересовались, насели на Архиереева, а тот в отказ. Дескать, сам координаты клада не знаю, но знаю имя человека, которому расстрелянный зэк их назвал…
Голос Цейхмистера гудел. От геологических баек у костра он перешёл к разговору о моей матери, о нашем возвращении из ссылки, о той самой пощёчине в Елисеевском гастрономе, где папаша нашей Аннушки заведовал отделом мясной кулинарии. Я уже предвкушал дальнейший, путаный с многочисленными и многословными отступлениями рассказ о нашей дальнейшей жизни от пощёчины до настоящего момента. Борясь с навалившейся дремотой, я уговаривал себя не горячиться, но ясно и толково формулировать вопросы, касающиеся судьбы моего отца – Гамлета Тер-Оганяна.
– Не горячись. – Цейхмистер, как обычно, читал мои мысли. – Я о судьбе Гамлета Тер-Оганяна и толкую!
Вот! Опять моё имя слетело с этих ядовитых уст.
– Я назвал не твоё имя, но имя человека, с которым ты себя отождествляешь, твоего биологического отца.
И тогда я всё-таки сорвался:
– «Биологический отец»! Какое гадкое выражение!
– Пусть так, но я твой настоящий отец, твой воспитатель и ты обязан мне верить. Рассказывая о строительстве трассы Колыма, Архиереев несколько раз упомянул твоё имя.
– Моё?!!
Цейхмистер молчал. Читая по моему лицу, он улыбался. Его улыбка ширилась.
– Он так и сказал: «Гамлет Тер-Оганян», – проговорил он наконец.
Цейхмистер едва ли не смеялся в голос. Его потешало моё изумление!
– Не горячись, мой мальчик! – отсмеявшись, повторил он. – Архиереев упомянул имя твоего отца в тот момент, когда рассказывал о кладе, безвестно похороненном на обочине трассы Колыма в 1949 году. Якобы хозяин клада назвал его место расположения только Гамлету Тер-Оганяну и больше никому.
– Мой отец знает, где клад!!! Сколько же там может быть золота?
– Что-то около пяти килограмм. Кажется, так сказал Архиереев.
– Кажется? Такие вещи надо знать наверняка!
Цейхмистер протянул через стол руку, словно хотел растрепать мою причёску. Он часто так делал, когда я был ребёнком, и я любил этот его жест. Но теперь он показался мне чрезмерно фамильярным. Цейхмистер мне не отец и не имеет права… Меня раздражало в нём всё, и более остального – фальшь его улыбки, которая теперь казалась печальной.
– Мне до тебя не дотянуться, – проговорил он. – А килограммы злата мы обсуждали в 1958 году. Столько воды с тех пор утекло… четырнадцать лет! Однако Архиерееву может быть известна судьба твоего отца, раз уж он его упоминал.
– Адрес! Ты дашь мне его адрес, если только ты не последний мерзавец! Потому что если б это было не так, то ты сам поинтересовался бы судьбой моего отца!
– Не последний, – эхом отозвался он. – Но адрес мне не известен. Возможно, он всё ещё живёт в посёлке Ч., а может быть, и уехал куда-то…
– Узнай. Помоги мне. Ты же всё можешь! Позвони куда следует. Ты же знаешь, как заставить этого Архиереева рассказать мне всё…
– Именно! Мне многое под силу, потому что я – мерзавец.
– Мерзавец ли тот, кто даёт доверчивым людям советы не поступать в ущерб себе? Мерзавец ли тот, кто, совершив дурное, не пытается списать вину на другого? Мерзавец ли тот, кто, будучи наделён незаурядным умом, не использует его для обмана простаков из корысти? Вот ты считаешь меня мерзавцем, а я всего этого никогда не делал…