– Он видел деньги?
– А то! Думаю, к деньгам у него большой интерес. Уверен, он их даже пересчитал.
– А звёздочки?
– Он видел только коробку.
– И что?
– Удивился.
– Осип! Погоняй! Парню плохо. Ему надо маме позвонить.
Боль вонзилась мне в глотку. Мимо с сумасшедшей скоростью неслись какие-то заросли. Я слышал глухой топот четырёх ног рогатого животного, шаркающие шаги Архиереева и ровную поступь Георгия. Осип двигался бесшумно, но я всё время видел перед собой его длинную спину. Время от времени звуки отключались, словно кто-то выдёргивал штепсель из розетки. Но боль не покидала меня даже в забытьи.
Переговорный пункт оказался довольно просторным помещением с большим окном по левой стене и кабинками для переговоров по правой. В центре располагался высокий прилавок, за которым сидела миловидная женщина с двухлетним ребёнком на коленях. Я заказал переговоры с Москвой, назвав женщине за прилавком оба телефона: свой домашний и на всякий случай Канкасовой, при этом все три жителя таёжного посёлка глазели на меня с уважительным изумлением, словно внезапно уверовали в реальность моего московского происхождения.
Переговоров пришлось ждать не менее сорока минут. За это время Георгий успел соорудить для меня из подручных средств некое подобие корсета. Дышать по-прежнему было трудновато, но боль немного поутихла.
– Ему бы димедролу, – проговорил Архиереев. – Чтоб уснул после того, как поговорит с мамой.
– Димедрол само собой. С переломанными рёбрами покой – первое дело, – согласился Георгий. – Но сначала пусть поговорит. Мама должна знать, что с её сыном всё в порядке.
– А пока, может быть, водочки? Ты как, капитан? – спросил интеллигентный якут. – У меня в сумке всё есть. Две штуки по пол-литра и три штуки стаканов. Как раз!
– Как раз! – кивнул Архиереев. – Водочка – это дело!
Ветеринарный врач отнёсся к предложению якута холодно. Он всё косился на работницу переговорного пункта.
Своё рогатое транспортное средство якут оставил у двери переговорного пункта. Так московские граждане оставляют у дверей магазина свои велосипеды. На боках оленя действительно висели две перемётные сумы, которых я, взволнованный событиями этого драматического дня, поначалу не заметил.
Через открытое окно в помещение переговорного пункта втекал знойный воздух с едва различимым привкусом гари. Через это-то окно Осип и подал Архиерееву два неполных стакана с прозрачной жидкостью.
– Эй, товарищи! У нас не положено! – донеслось из-за прилавка.
– Это вода, – ответил Архиереев.
– На Бутуобии леса горят. Вонь невыносимая и жарко, – поддержал товарища Георгий. – Немного горло промочить, а то…
– Ты же знаешь, Гоша, у нас нельзя… – проговорила женщина намного ласковей.
– Ты же знаешь, Оля, я не пью, – в тон ей отозвался ветеринарный врач и резво опрокинул в себя стакан, поданный Архиереевым.
– Это тебе.
Старик протянул второй стакан мне и тут же принял через окно очередной, на две трети наполненный стакан.
– Я не пью! – Я оттолкнул руку Архиереева, часть жидкости из стакана расплескалась ему на руку. Запахло этиловым спиртом.
– Ах ты, паршивец! – возмутился Архиереев.
– Все не пьют. Разве я пью? – поддержал приятеля Георгий и сунул мне под нос стакан. – Пей!
– Не буду! В жизни не пил, тем более водку.
– Сколько тебе лет? Двадцать три? Двадцать пять?
– Двадцать два, а хотят женить на тридцатидвухлетней!..
Припомнив Канкасову, я снова ощутил мучительную боль в рёбрах.
– Водка обезболивает, – проговорил Георгий.
– Можно жениться хоть на чёрте, лишь бы девушка была хорошая! Вот, к примеру, Осип…
Архиереев не договорил, решив сначала опорожнить свой стакан. Поощряемый Георгием, сделал половину осторожного глотка. На языке повисла горечь. В голове возник туман. Боль, действительно, как будто бы ослабла.
– А теперь остальное. Вдохнуть – и одним махом! – наставлял меня «непьющий» Георгий.
Тут-то я и вспомнил о закуске.
– А закуска ещё в реке плавает, – хитро улыбаясь, произнёс возникший в окне Осип. – Вы не знаете, какая у нас рыбалка.
– А охота! – добавил Архиереев. – Вот товарищ Лотис… – Он указал на Георгия. – Осуществляет за всем подстреленным и выловленным государственный надзор.
– Я, в общем-то, не увлекаюсь… горожанин… – смущенно заметил я.
Язык уже плохо слушался, и я, позабыв о боли, сосредоточился на тщательном выговаривании слов. А ведь мне предстоит разговор с матерью!
– Девушка! Послушайте! Скоро ли дадите Москву?
– Ещё минут тридцать, – отозвались из-за прилавка. – Вы бы всё-таки не пили тут. Отправляйтесь в сквер или на лестницу, пожалуйста. Пусть вас оттуда милиция забирает. Конечно, товарищи Архиереев и Поводырёв почётные наши граждане, но вдруг кто-то заглянет. Что тогда?
– Тогда надо торопиться! – сказал Осип и отошёл от окна к своему рогатому другу.
Я вытянул шею, надеясь увидеть, как он сядет в седло и поскачет по улице достаточно цивилизованного, в общем-то, посёлка верхом на олене. Я ведь и сам совсем недавно… Воспоминание о падении вследствие полученной травмы опечалило меня. Я со стыдом почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы, которые я просто не в силах сдерживать.
– Как-то мы неправильно пьём, – заявил Георгий внезапно.
– Без закуски? – шмыгая носом, спросил я.
Георгий погладил меня по груди ладонью. Ладонь у него маленькая, почти женская с аккуратно остриженными ногтями. И тёплая, как грудь Канкасовой.
– Понимаешь, нас четверо, – проникновенно произнёс ветеринарный врач. – А должно быть трое. Что такое одна бутылка на четверых здоровых мужиков? Впрочем, я-то не пью.
– Я тоже! Только вот товарищ Осип ускакал на своём олене и теперь нас ровно трое.
– Ты предлагаешь мне сбегать в магазин за ещё одной бутылкой? Ах ты, дурашка московская! Да знаешь ли ты, что в наших краях водки просто так не достать?
В этот момент в окне снова возник Осип с бутылкой. Этикетка показалась мне знакомой, впрочем, я слишком плохо разбираюсь в водочных этикетках.
– Как? Разве вы не ускакали? И откуда это?.. – Я указал на бутылку.
Жители посёлка Ч. почему-то восприняли мои слова как шутку и рассмеялись. Все, включая женщину за прилавком переговорного пункта и малыша на её коленях.
– Я никогда не вожу с собой по одной, потому что одной всегда мало. Верно, капитан? – улыбаясь, проговорил якут.
– Разливай. Чего время тянуть, – ответил Архиереев.
– Я не пью, – на всякий случай напомнил Георгий.
– Я тоже, – безо всякой надежды поддержал я.
Осип разлил бутылку на четыре одинаковые части. На этот раз была предложена и закуска – тонко нарезанное вяленое мясо.
– Медвежатина, – пояснил Осип. – Георгия рук дело!
Он с явной гордостью указал на довольно тщедушного с виду ветеринарного врача.
– Ты не смотри, что он щуплый с виду. Седьмой ребёнок в семье ссыльных. В детстве недокормили. Маленький, но проворный и злой.
В этот момент я, пожалуй, впервые внимательно посмотрел на Георгия. Действительно, рядом с нами троими – крупными, широкоплечими мужиками – он выглядел субтильным подростком.
– …Но он ловкий и, главное, злой… А в охоте главное – свирепость и настойчивость… – продолжал Осип. – Я читал о французском императоре Наполеоне Бонапарте. Так тот тоже был небольшого роста, ещё меньше, чем наш Гоша. И учёный по математике. Так вот наш Гоша тоже учёный. Закончил ветеринарный институт! Гоша – наш тойон.
– Хватит трепаться, – буркнул Георгий, одним духом опрокидывая стакан. – И ты пей, Осип!
Осип послушно выпил. Моя попытка повторить его «подвиг» закончилась полным фиаско. Захлёбываясь и кашляя, я получил от Георгия несколько чувствительных ударов между лопаток. Тут уж пришлось вспомнить и о боли в груди.
– Допивай! Анестезия! – Георгий поднёс к моим губам недопитый стакан.
– За тойона! – рявкнул Архиереев.
Женщина из-за прилавка зашикала на нас, а через пару минут она же объявила: «Москва на проводе. Третья кабина». И Георгий при помощи Архиереева проводил меня к телефонному аппарату.
В кабинке пахло мебельным лаком и слезами, но трубка аппарата приятно холодило мокрую от слёз щёку.
– Мама! – крикнул я в микрофон.
– Гамлет!
Услышав знакомый голос в динамике, я зарыдал пуще прежнего.
– Гамлет! Что случилось? Ты нашел его?
– Мама!
– Клавдий признался мне… Я допрашивала с пристрастием, как энкавэдэшник…
– Мама, молчи! Это не телефонный разговор. Сейчас я просто продиктую тебе цифры. Это широта и долгота. Запиши их! Просто запиши.
– Гамлет, какой-то голос у тебя странный. Скажи мне, что ничего не случилось, сынок.
– Ничего не случилось. Просто мы немного выпили. Ты готова записывать?
– Выпили? Там можно достать хорошего вина?
– Не знаю. Мы пили водку, но и её здесь непросто достать. И ещё: передай Цейхмистеру, что я нашёл Архиереева.
– Кому? Кого?
– Мама! Диктую координаты!
Я раскрыл ладонь. Клок газетной бумаги, приклеенный к ней, измялся и намок, но цифры читались.
– Ты записала, мама? Это очень важно. Почему – скажу при встрече.
– Записала, сынок! Когда ты возвращаешься? Клавдий говорит, что обратного билета ты не брал. Эта новость поразила меня, ведь я была уверена, что…
Она говорила ещё что-то. Говорила слишком долго и слишком громко. Мне пришлось убрать динамик от уха. Она кричала, чередуя жалобы с укорами и совершенно не заботясь о том, что жену самого товарища Цейхмистера сейчас слушают все телефонистки от Москвы до Ч.
Моя мать всегда и во всём уверена. Главным образом, она почему-то уверена в своём Цейхмистере. А ещё она уверена в собственных суждениях, основанных, как правило, на непроверенных фактах. Мать привыкла к комфорту и послушанию. Семейный комфорт и моё послушание составляют привычный для неё образ жизни. И ещё опека Цейхмистера. Всякое покушение на семейный уклад она воспринимает как трагедию. Вот и сейчас она негодует на собственного мужа и меня. Сложившиеся обстоятельства оторвали её от привычных размышл