– Слышите, как снег скрипит? Это значит, температура ниже тридцати, – проговорил Клавдий Васильевич, пытаясь продемонстрировать товарищу с «Дальстроя» свои познания по части климата заокраинных северов.
– Так она и должна быть ниже. Апрель месяц. У нас и в апреле заворачивает так, что без крайней нужды нос на улицу не высунешь.
Архиереев ухватился за ручку двери. Эта ручка на входной двери в лабораторию была изготовлена им лично из древесины особо ценной породы, а именно из местного ясеня, который в этих местах имел вид широкого кустарника не более полутора метров высотой.
Вот, паря и отхрюкиваясь с мороза, они ввалились в тёплый тамбур. Тут же в лица ударил яркий свет из распахнутой двери, ведущей в просторное лабораторное помещение. Приятно тянуло теплом и запахами горячей пищи. Неужели пироги? Лабораторию богато оснастили, в том числе и муфельными печами. Рабочий температурный диапазон от 50 до 1100 градусов Цельсия. Как раз пироги печь. Тем более что мука ещё не вышла. В апреле зимник ещё кормит. Однако слаще пирогов – струганина. Тут в ход идут сладчайшие из всех, короли гастрономии – чир и нельма.
Стоило лишь скинуть рукавицы и доху, которая с грохотом повалилась на чисто – по случаю праздника, не иначе – вымытый пол, как кто-то тут же сунул ему в ладонь эмалированную кружку. Запах спиртяги Архиереев чуял за версту. Вот и теперь, разглядывая плавающие в тёплом мареве хорошо разогретой комнаты фигуры, он ощущал дух уже употреблённого, согревшего душу спирта. Такой аромат выдыхают в атмосферу выпившие и закусившие, рассупонившиеся в тепле и сытости люди.
– Мы начали, не дожидаясь вас, – проговорил вертлявый заместитель вновь прибывшего технорука. – Так получилось, Клавдий Васильевич. Живём, как говорится, по законам тайги, где семеро одного не ждут. Такая у нас демократия.
Архиереев обвёл помещение лаборатории взглядом. Хитроумное, сверкающее множеством полированных деталей оборудование расставлено на столах вдоль стен. В центре комнаты накрыта поляна. Угощение пока не выглядит выпотрошенным рыбьим скелетом, как это бывает в конце застолья. Видимо, товарищи действительно ждали-пождали, да заждались.
На товарища Цейхмистера присутствующие смотрели с доброжелательным интересом. Несмотря на обычный в этих местах апрельский холод, новый, только что прибывший из Москвы, технорук около двух часов кружил по лагерю гидростроителей, изучая, высматривая, впечатляясь спартанским бытом местного немногочисленного населения. Внимательность прибывшего из Москвы начальства к быту зимующих на берегу Вилюя скрасило неприятное впечатление от долгого ожидания над стынущими закусками.
Архиереев соврал про недовольных. В лаборатории у поляны разместились просторно, потому что к застолью в честь прибытия технорука допустили лишь избранных, элиту, первый сорт здешнего общества. В углу, рядом с пресловутым муфелем, примостился архиереевский друг-приятель Осип Поводырёв, об руку со своей женой Аграфеной. Кроме названных присутствовали ещё восемь душ. Всё передовые (читай – самые горластые) работники под предводительством парторга Байбакова, он же несостоявшийся технорук, он же заместитель товарища Цейхмистера. Человек этот с ничем не примечательной русской фамилией сам готовился занять лидирующую должность, да не сложилось.
Итак, получается ровно десять душ первожителей, тех, кто сидит на Экрберийском створе с 1953 года. Плюс сам Архиереев. Плюс технорук Цейхмистер. Всего получается двенадцать душ. Символично.
По чести говоря, Архиереев ожидал немедленного и сокрушительного бунта. Причина простая – тяжёлые, а порой и невыносимые бытовые условия, облегчения которым в обозримой перспективе не видно. Присутствующим на собрании и их семьям довелось в полной мере испытать суровость северных зим, ведь зимовали они из года в год в палатках. Осип со своей Аграфеной к такой жизни хорошо приспособлены – отсюда сюрпризов ждать не приходится.
Осип с Оленёкского района, появился на свет в чуме. Аграфена местная, но тоже не из прихотливых. Иное дело – москвичи и ленинградцы, составлявшие костяк команды проектировщиков. Злые на работу, чудовищной выносливости люди, но и поговорить любят. И разговоры их без околичностей. Сыпят правду в глаза, как повар соль да перец в кушанье. Остро получается, солоно, так что не всякий и сожрёт такое. Вот бойкий заместитель технорука по новой наплескал спирт по кружкам. Сообразительная Аграфена поставила перед Цейхмистером тарелку со струганиной, солонку и перечницу и вернулась на своё место, в противоположном конце большой комнаты, где у двери чёрного хода стоял её пустой стул.
Волнение Архиереева чуток подтаяло, когда все, стоя навытяжку, приняли за провозглашённый бойким заместителем тост: «За вновь прибывших. Прошу почтить вставанием».
– Да, мы здешние первожители, приветствуем вновь прибывших. Живите, – проговорила Аграфена. – Уж мы-то тут нажились. Правда, Осип?
Смиренный муж Аграфены кивнул.
– Мы подадимся к амакинцам. Там дома строят. Нам комнату обещали с печкой. Хотим в комнате жить, не в палатке.
Вот он, бунт. Прибыл, откуда не ждали. Архиереев тяжело, по-собачьи вздохнул и принялся обдумывать достойную отповедь внезапному демаршу Поводырёвых.
– А вы кем будете, товарищ? Какая ваша должность? – спросил технорук.
– Аграфена у нас заведует пищеблоком, – опередив всех, ответил Архиереев, но разве парторга возможно обойти?
Разве только на кончик носа – и то ненадолго. Услышав слово «первожители», товарищ Байбаков, как хорошо отлаженный движок, завёлся с полоборота:
– Аграфена батьковна тут с первой зимы, когда зимник от Мирного прокладывали. Ох и зима была! Птицы замертво с деревьев падали. И это наши-то северные птицы! А снегу-то было! Рыли в сугробах ходы, как кроты. Но мы не голодовали. Нет! Оказывается, в местной тайге столько много всего съедобного! Да мы и запасы сделали, как принято в здешних местах… Здесь, знаете ли, коротких дорог нет. Здесь никогда не знаешь, какая дорога короче – прямо или в обход. Поэтому на регулярный подвоз продовольствия можно, конечно, надеяться, но и на себя рассчитывать тоже надо. В первую очередь следует рассчитывать на себя. ОРС, он, конечно, продовольствие доставит…
Байбаков говорил, говорил, говорил. Бурная река его красноречия уже грозила обернуться паводком, когда кто-то, улучив момент во время короткой паузы, тихо, но внятно произнёс:
– Тухлой оленины от ОРСа дождёшься, а более ничего. А на следующий год помнишь, каково было? Зимник к маю растаял. В июне закончилась крупа, а картошка ещё раньше. До нового зимника буквально кору жевали. Забыл?..
Кто-то засмеялся.
Люди загомонили.
– И товарищ Аграфена в этом деле толк знает! – продолжал парторг. – Еду из-под снега, из-под земли достанет! Помню, как мы на лыжах лося по тайге гоняли. Так у товарища Аграфены такое чутьё! Всегда знает, куда зверь дикий выскочит. Буквально каждую повадку. Ценный работник…
– Да-а-а… Кисель из ягеля. Разве такое забудешь? – проговорил кто-то.
– Многие из нас воевали, но на войне мы сражались с врагом. А здесь?.. – поддержал другой голос.
Говорившего поддержали сразу несколько голосов:
– А здесь с разгильдяйством и равнодушием!
– Разгильдяйство и равнодушие стоило мне половины зубов. Если б не Аграфена…
– Мы побеждали дикую природу и мы её победили!
– Или она нас. Погоди, брат. До весны ещё далеко!
– Что же, разве были перебои с подвозом продовольствия? Вы действительно голодали? – осторожно уточнил товарищ Цейхмистер, предпочитая обращаться в обход парторга Байбакова почему-то персонально к Архиерееву.
– Нет. Мы не голодали, – коротко ответил тот, знаком давая понять техноруку, что пора уже опустошить свою кружку, что неловко оставлять на дне, когда на носу уже сидит следующий тост, который незамедлил предложить всё тот же парторг.
– Предлагаю выпить за хлеб, который, как известно, всему голова! – крикнул он, и посуда зазвенела, и все задвигались оживлённо, загомонили:
– Да… без хлеба куда ж…
– У меня в блокаду без хлеба вся семья вымерла… вот я сиротой тут оказался…
– Сирота! Да который тебе год? В таком возрасте о сиротстве не рассуждают!
– Да, первая зима была тяжёлой…
– А тебя тут не было в первую-то зиму…
– Но и лето оказалось не слаще. Зимой лагерь гидростроителей кормил зимник. Совсем иное дело – летнее бездорожье… Вот когда наша Аграфена настоящий молодец. Эй, парторг! Давай тост за Поводырёвых, что ли…
На приятном в целом лице технорука нарисовалось несколько преувеличенное беспокойство. Действительно, сидящие за богато накрытым столом гидростроители не выглядели измождёнными. Всякой снеди навалом. А уж о хлебе и говорить нечего. Нарезали несколько буханок разного хлеба: и белого, и ржаного, и серого из смесовой муки.
– Я не понимаю. У вас перебои со снабжением? Хлеба не хватает? – проговорил технорук, рассматривая это изобилие.
– А ты помнишь наш хлеб, Осип? – нарочито демонстративно, пренебрегая вопросами технорука, прокричал через стол Архиереев.
– Помню, – смиренно отозвался Осип. – Хлеб – всему голова!
И снова зазвенела посуда. Голоса на некоторое время умолкли – общественность закусывала. Парторг на некоторое время увлёкся Аграфеной, всячески превознося красоту её кос и её глаз. Благодаря этому приятному обстоятельству Архиерееву удалось на некоторое время завладеть вниманием технорука.
– Хлеб пекли сами. Ах, какая у нас была печь! Гордость нашего пищеблока! Конструкция действительно впечатляет. На берегу был выбран совершенно плоский валун здоровенных размеров, где-то 2 на 3 метра, не меньше. Осип привез с притока Вилюя, Малой Ботуобии вагонетку, в которой возили горную породу. В торце вагонетки вырезали «окно», поставили вагонетку вверх дном на этот громадный валун, предварительно сняв колеса, обложили мелкими глыбами. Пространство между ними заполнили галькой и песком, а сверху все обмазали глиной. Ее тоже привезли с Ботуобии. Дрова загружали через окно-прорезь. Через него же выгребали золу. Топить печь приходилось долго, так как валун был большой и нагревался медленно. Зато хлеб получался великолепный. Неплохо запекалась также оленья нога и разнообразная мелкая дичь. Сегодня подадим запечённую оленину. Эй, Осип, неси! Одной струганиной сыт не будешь. Это заведующий нашим пищеблоком Осип Поводырёв. Осип, пожми руку товарищу техноруку. Кушайте, товарищ Цейхмистер. Вам понравится. Осип, перебирайся-ка к нам поближе!