Хозяин злополучного оленя отозвался мгновенно:
– Так-так! Мы вам покажем такое! О-о-о!!!
Потом он произнёс несколько слов на не понятном мне языке. Георгий кивал, соглашаясь, и отвечал ему на том же языке довольно бегло. Я вертел головой, стараясь разглядеть Осипа. Однако тот обретался где-то на корме лодки, вне пределов моего зрения, а двигаться активно я пока опасался.
– Выходит, нас в лодке только трое? – спросил я.
– Олень четвёртый, – кивнул Георгий.
– Я есть хочу! – капризно заметил я.
– Неудивительно, – проговорил Осип примирительным тоном. – Сутки ничего не ел. Вот скоро пристанем к берегу. Я сварю линьков, и поедим. Георгий, а нет ли у тебя картошки? Есть? Отлично! Тогда ухи сварим. А может быть…
Солнце закатилось за вершины сопок, и мне показалось, что вот-вот наступит ночь, а с нею придёт и темнота. Тогда мы заблудимся на просторах широкой реки, где я не заметил ни одного бакена. Однако минуты текли, складываясь в часы, а темнота всё не наступала.
– Половина одиннадцатого, – сказал Георгий. – Надо остановиться на ночлег.
– Пора, – отозвался с кормы Осип.
Через некоторое время направление нашего движения изменилось, лодка повернула носом к берегу.
Выбраться из лодки на берег? Нет, это вы уж увольте. Разве я какой-нибудь рогатый олень, который сходит с борта лодки на берег, едва не опрокинув её? Разве охота мне окунаться в ледяную воду?
– В этом месте вода потеплее – градусов десять. Да и я помогу, – проговорил Осип, протягивая мне руку.
Он действительно помог мне выбраться на берег, где я снова повалился на мягкий мох. Не в силах справиться с апатией, я перестал бояться оленя, пасшегося неподалёку. Я просто наблюдал.
Вот Осип и Георгий вытаскивают из лодки какие-то вещи. Зачем утруждаются? Почему нельзя оставить их в лодке на ночь? Вот Георгий вынимает из лодки нечто длинное в брезентовом чехле. По всей видимости, это ружьё. Вот он кладёт ружье на плоский камень рядом со мной. Смотрит как-то странно, будто я женщина и он мои стати оценивает. Неприятный взгляд, но вспылить или, тем более, подраться не хватает сил. А Георгий тем временем ловко, с одной спички, разжигает костёр. Где-то он так быстро набрал дров? А я ведь не слышал ни стука топора, ни лязга пилы. Я вижу след старого кострища с потухшими угольями и обгорелой консервной банкой. Названия прочитать не получается – банка ржавая и, возможно, перезимовала в этом месте. Значит, где-то поблизости у Георгия заготовлены дрова. Так и есть. Вытащив из тюков топор, он принимается обрубать сучья с ближайшей сухостоины. Осип куда-то исчез, оставив своего оленя наблюдать за нами. Так тюремщик наблюдает за своими жертвами, чтобы своевременно и в целости предать их палачу. Впрочем, северный олень сам мяса не ест и таёжным хищникам он не друг – это-то я знаю наверняка. Однако костистые, с тяжёлыми копытами его ноги всегда находятся слишком близко от моего страдающего тела, а бессмысленный и плотоядный его взгляд слишком часто устремляется на меня.
Приподнявшись на локте, я пытался оглядеть место нашей стоянки более подробно. Это небольшая каменистая площадка, расположенная под стеной невысокого, покрытого пятнами ягеля скального выступа. Серо-бурые огромные камни навалены грудой один на другой, словно нечаянно выпали из горсти неведомого великана. Я читал о таких каменных полях. Их называют курумниками. Где-то под камнями звенит вода. Тонкая прерывистая струйка выбегает наружу, чтобы, упав с высоты, слиться со струями Вилюя. Вокруг площадки сплошная стена чахлых зарослей. В основном это местная низкорослая ольха и молодые лиственницы. Кое-где видны стволы покрытых ягелем упавших деревьев. Они похожи на занесённые песком остовы пиратских судов. Тут и там торчат пеньки. Похоже, кто-то позаботился о том, чтобы расчистить площадку от лишних деревьев. Кажется, Георгий наизусть знает расположение каждого из них – хлопоча по хозяйству, он ни разу не запнулся. Площадка расположена на мысу. С реки навевает свежий ветерок, разгоняя надоедливую мошку.
Георгий управляется сноровисто. Он набрал воды в котелок и повесил его над пылающим костерком. Туда же поместил выловленную в дороге, очищенную рыбу и какие-то овощи. Наблюдая за его ловкими и точными движениями, я размышлял о целесообразности происходящего. Без сомнения, Георгий – органическая часть местного антуража, как серый камень, куст ольхи или этот вот опасный рогатый зверь. Однако совсем иное дело я. Что делаю здесь я, москвич, не вполне здоровый человек, прибывший в эти места совсем не для любования закатом над широким Вилюем? Наконец, дождавшись паузы в хлопотах Георгия, я произнёс мучивший меня вопрос:
– Зачем мы здесь?
– В этой земле расстояния большие. Одним днём никуда не добраться. Вот мы тут и ночуем, – ответил Георгий.
Он ловко распределил варево из котелка на две не вполне чистые миски и одну из них сунул мне. Крупные куски рыбы плавали в мутноватом бульоне. Есть не хотелось, но всё же из вежливости я выхлебал немного ухи. На вкус рыба показалась мне сладковатой, а сама уха слишком пресной, как манная каша в детском саду.
– Что, не понравился уха? – спросил внимательно наблюдавший за мной Георгий.
– Я больше люблю мясо. К рыбе не привык.
– Осип ушёл за мясом. Мясо добыть труднее, чем рыбу.
– Разве в магазине мясо не продаётся? Если так, то можно было бы захватить с собой несколько банок тушенки.
Смущённый собственными капризами, я умолк. Да, мне довелось побывать в местных магазинах. Мне, приученному к изобилию подсобок Елисеевского гастронома, ассортимент их показался убогим. Убожество – нехорошее слово, обидное, но как выразиться по-другому, деликатней? Канкасова, к примеру, очень любит кремовые корзиночки и эклеры, но только в том случае, если они свежайшие, а «Наполеон» съест и вчерашний. А вот что касается колбас…
– У нас в продаже даже «Краковская» колбаса бывает, – проговорил Георгий. – Но это зимой. По зимнику привозят. Летом в плане снабжения лучше надеяться на собственные силы.
– Унылый край. Эти камни… Лес будто чем-то болен… Люди… Мне кажется, вы постоянно врёте. Или чего-то недоговариваете, или переворачиваете… Я чувствую себя в положении… гм… дичи, на которую открыт охотничий сезон.
Я снова с опаской покосился на оленя. Рогатый зверь, тяжко вздохнув, сделал несколько шагов в сторону зарослей. Я вскинулся было, но снова осел – сломанные рёбра напомнили о себе тупой болью.
– Как же вы пострадали! – молвил Георгий, качая головой. – Столько неприятностей, а теперь и ночевать придётся на этих камнях в обществе…
Он ухмыльнулся, кивая на оленя.
– Я ищу отца и готов к лишениям… Да и мать… Не понимаю, как она могла…
Георгий фыркнул.
– Любишь отца? – с какой-то непонятной мне и почти оскорбительной иронией поинтересовался он.
Мне опять сделалось неловко. В самом деле, заслуживает ли доверия декларируемая любовь к совершенно незнакомому человеку? Такой человек, как Георгий, в чувства не поверит. Для такого, как Георгий, существует лишь один аргумент: корысть. Есть ли в таком случае смысл лгать?
Георгий не сводил с меня холодного, немного насмешливого, невыносимо острого взгляда. Сколько ему лет? Двадцать? Двадцать пять? Возможно, он всего-то на пару лет старше меня, но смотрит и разговаривает свысока, словно прошёл огонь и воду, успел прославиться и разбогатеть. Говорить о чувствах с таким человеком не хочется, но оставить вопрос без достойной отповеди – потерпеть полное человеческое фиаско.
– Чувства чувствами. Меня воспитал другой человек… (Зачем я снова вспомнил о Цейхмистере?!!) Речь о кладе, который был завещан моему отцу другим человеком…
Произнося это, я неотрывно глядел на собеседника, который оставался невозмутимым.
– Пять килограмм золота, – добавил я.
– В СССР содержимое недр принадлежит государству, – ответил Георгий. – А нашедшему клад или что-либо в этом роде полагается премия, что тоже не мало. Мы оба – кандидаты в члены КПСС, обязаны помнить об этом.
– Как, и вы тоже? – пролепетал я, совершенно искренне удивляясь карьерным успехам нового товарища.
Изобразив многозначительную мину, Георгий кивнул.
– А теперь мне надо погасить костёр, – добавил он. – Нельзя оставлять его горящим на всю ночь. Лето – время повышенной пожароопасности.
– Надо идти к реке, набрать воды! – Я ухватился за возможность закончить разговор, как утопающий хватается за соломинку.
– Можно и не ходить. Загасим огонь старым таёжным способом.
Он рассмеялся собственной шутке, но глаза его при этом оставались настороженными и серьёзными. Очень, очень многим Георгий напоминал мне оставленного в Москве товарища Цейхмистера. Пытаясь скрыть смущение, я наконец нашёл в себе силы подняться. После ухи в голове моей немного прояснилось. Захотелось рассмотреть камни и отцветающие в расселинах удивительные цветы. Я принялся ощупывать руками скальный выступ, нависавший над нашим убежищем. В щелях, меж глыбами гранита отцветали странные, невиданные мною растения, над которыми кружились вполне обычные пчёлы. Камень казался тёплым на ощупь и шершавым, как губка. Стоя спиной к Георгию и костру, я почуял, как костёр начал дымить. Залив огонь «таёжным способом», Георгий распинал и затоптал тлеющий уголья.
– Не дай бог, пожар, – проговорил он. – Летние пожары – настоящее бедствие для этих мест. Чуешь, камень тёплый? Под курумником есть вода – оттаявшая при жаре мерзлота. На глубине полутора-двух метров тысяча ручейков, впадающих в Вилюй. Но как до них добраться? Не ворочать же камни. А на поверхности сушь. Наносная почва – торфянистая. Растения цепляются корнями за камни. На поверхности пожар, а под слоем камней растекающийся ручьями вечный лёд – так у нас бывает.
Он вытащил из рюкзака кайло. Разобьёт камень, чтобы показать мне оттаявшую ручьями мерзлоту? Вот уж не интересно!
Георгий действительно ударил по камням острой стороной кайла, разбрызгав на стороны синие искры. Потом ударил ещё и ещё раз. Так он ударял несколько раз, не примериваясь. Ударял сноровисто, ловко, словно выполнял привычную работу, слов