Вот бежит женщина по марям, буеракам и распадкам, торопится домой, в стойбище, где живут её кровные родственники. Вдруг слышит за спиной шум-гам, крики-голоса. Тут поняла она, что щитолицые гонятся за ней. Не зная, куда деваться, она роет в сугробе нору и прячется в ней. Сидит тихо, от страха ни жива ни мертва и слышит над головой скрип лыж и сердитый голос: «Ох и досада! Такое вкусное угощение сбежало!» Вот щитолицые повернули к дому, а женщина, выбравшись из своего убежища, что есть духу бросилась прочь. Но тут подоспели собаки. Пришлось старухиной дочке лезть на дерево. Долго караулили её собаки. Сколько дней прошло, она не знала. Ох, и исхудала же она. Ноги и руки сделались тонкими, как тростинки. А щитолицие, не дождавшись собак, вернулись за ними, увидели женщину и стали в неё стрелять из луков. Только попасть никак не могли. Решили рубить дерево, но когда оно падало, старухина дочка ловко перескочила на другое. Отчаялись её поймать щитолицые. «Не можем её поймать. Да и худая она стала. Пусть уходит» – с этими словами они ушли. А бедная женщина, дочь старухи, так и не спустилась с дерева, превратившись в белку-летягу.
Тан-тала-дин-там! Госпожа-бабушка поёт на не понятном нам языке. Дым костра оседает. Нам обоим становится жарко под кошмой, и мы сбрасываем её на землю.
Бабушка упала на колени. Голова её запрокинулась назад. Бубен выпал из руки. Она выглядела изнурённой. Тотчас откуда-то явилась одна из её собак, та, у которой острые уши, и лизнула хозяйку в щёку. Подошёл молчаливый Осип, поднял бубен и вложил его в правую руку бабушки. Поднял кошму и расстелил её возле костра.
– Страшная сказка! – прошептал Гамлет.
– Страшна не сказка. Страшны щитолицые. Они до сих пор бродят по этой земле, людоеды, – тихо отозвалась бабушка. – Однако теперь твоя очередь, дочка. Рассказывай свою сказку.
– О! Она знает их много! – улыбнулся Осип.
Я потупилась. Куда мне до бабушки.
– Спой нам, Мира! – проговорила бабушка, устраиваясь на кошме.
– Я готова. Вот только…
– Просим! Просим!
Гамлет захлопал в ладоши так громко, что собака насторожила уши. Тотчас явилась её безухая товарка с оскаленной пастью и вздыбленной холкой.
Тан-тала-дин-там! Госпожа-бабушка хлопнула ладонью по бубну. Запястья на её руке, колокольчики в её косах, ожерелья на её шее отозвались глухому зову бубна. И ещё раз: тан-тала-дин-там! Ну как тут устоять, если есть такой аккомпаниатор?
– Я вижу битву, которая произошла на этом самом обрывистом берегу. Воины Сокола сражались с воинством Вороны, решившим завоевать это благодатное для жизни место – смело прошу я, ободряемая взглядами близких.
Вижу это место. Лысая вершина сопки. Один склон круто обрывается к госпоже Вилюю. Остальные покаты и поросли тайгой. Огромную гору оббегает безымянная речка. Кое-кто называет её Алмазной, но её с таким же успехом можно именовать и Сапфировой, и Гранатовой, и Богачкой. Места эти завидные для житья. Окрестные леса изобильны дичью и ягодами. В речке нерестится рыба. Место уединённое, но до бабушки-кормилицы Вилюя рукой подать. Много найдётся желающих поселиться в таком месте. Вот и вождь племени Тураах[31] позарился на него. Но как возможно использовать для кормления местные угодья, если на лысой вершине сопки уже поставили свои тордохи люди племени Мохсогол[32]?
Сколько лет минуло с той поры, когда боотуры племени Тураах надели крашенные охрой кровавые одежды? Триста? Четыреста? Пятьсот? Этого никто не помнит. Однако точно известно, что боевые крики боотуров племени Тураах похожи на карканье ворон. Призывая удачу, они рубят острыми пальмами[33] верхушки молодых лиственниц – так они расправятся с врагом! Битва, которой так старались избежать их враги, явилась без зова и тяжёлым кулаком постучала в их двери. Так стучит колотушка шамана Тураах: бум-бум-бум. Так ревёт жертвенная краснопятнистая корова. Её кровью шаман Тураах наполнил свой бубен.
Вождь Тураах натянул тетиву лука так, что тот округло выгнулся до самого его уха. На кончике его стрелы наколото сердце жертвенной коровы. Громко хлопает пластина на запястье вождя: наколотая на кончик стрелы кровавая жертва устремилась в небо. Люди Тураах неотрывно следят за её полётом. И вот стрела вернулась обратно. Сердца на ней не оказалось. Стрела вонзилась в землю, дрожа и покачивая хвостовым оперением – духи приняли жертву.
Шаман Тураах взял ковш, оплетённый конским волосом, зачерпнул кровь, налитую в бубен, и окропил ею сваленное в кучу оружие.
Потом шаман Тураах из того же ковша, оплетённого конским волосом, окропил кровью колепреклонённых людей Тураах.
Вождь Тураах утверждает, что победителем выходит тот, кто первым кинется на врага, и потому войско Тураах задолго до рассвета выступило из становища. Шагая по поросшему мхами и ягелем кочкарнику, боотуры издавали пронзительные вопли, похожие на воронье карканье.
Девочка племени Мохсогол лежала в чёрной душной темноте под жаркими шкурами. Над её головой в круглом отверстии дымохода небо уже просветлело, но подняться и идти на улицу девочка не могла – за стенами тордоха кипела битва. Воронье карканье и яростный соколиный клёкот доносились с обрывистого берега матушки Вилюя. Девочка лежала в темноте и молила духа Кыырт Мохсогола даровать победу её племени. Внезапно в тордох вбежал её отец – вождь племени Мохсогол. В одной руке окровавленная пальма. В другой – полупустой колчан. За плечами лук. Щека рассечена. Открытая глубокая рана зияет красным мясом. Глаза блестят, как бывает в горячечном бреду. Снедаемый возбуждением битвы, он оглядывается по сторонам так, словно в собственном тордохе ожидает увидеть врагов. Наконец взгляд его натыкается на деревянную чашу с водой. Отбросив в сторону колчан со стрелами, он жадно припадает к ней. Вода расплёскивается и течёт по его подбородку на расшитую доху.
Он выпил всю воду и, отбросив чашу в сторону, обратился к дочери:
– Молчи. Не шевелись и не высовывайся. Мы отобьёмся.
В ответ на его слова новая волна воплей прокатилась над долиной, захлопали костяные пластинки, алчно свистя, полетели стрелы. Одна из стрел – страшный снаряд с раздвоенным наконечником – влетела через дымоход и вонзилась в потухший очаг. Отбросив порожнюю чашу, вождь Мохсогол одним движением перерубил жердь, поддерживающую шкуры. Прежде чем тордох осел на голову девочки, вождь схватил колчан со стрелами и выскочил наружу.
Тордох рухнул. Стало совсем темно, а побоище между тем не утихало. Битва вспыхивала то здесь, то там – воинство Мохсогол сражалось отважно, но победные крики Тураах заглушали их предсмертные стоны. Воины Мохсогол не справились со взбалмошным и переменчивым Скакуном Победы, и тот выбросил их из седла. Девочка ещё слышала голос отца, однако скоро воронье карканье заглушило соколиный клёкот. В шуме кипящей схватки она постоянно слышала голос отца, призывающий Мохсогол к мужеству.
Девочку трясло от страха. Лежать неподвижно в немой душной темноте становилось невыносимо. Хотелось выбраться из-под шкур и бежать. Бежать, распахнув объятия навстречу опасности. Возможно, она погибнет так же, как погибли многие мохсогол. Наконец, девочка решилась: будь что будет. Под нарастающий, оглушающий вороний грай, она полезла из-под тяжёлых шкур наружу. Ещё немного – и она, может быть, в последний раз увидит летнее солнышко.
Её остановил голос отца.
– Врёте! Не одолеете! – вскричал он.
И снова лязг железа, хлопанье костяных пластинок, кровожадный свист стрел, соколиный клёкот, вороний грай.
Освободившись от груза тяжелых шкур, девочка выбралась наружу. Свет летнего дня на несколько мгновений ослепил её, оглушила страшная в своей внезапности тишина – клёкота и свиста больше не было, она не слышала и голос отца. Почему он молчит? Неужели убили его? И тут же совсем рядом грозный окрик:
– Мохсогол! Сюда! Ко мне!
Но никто из мохсогол не откликнулся на его призыв. Только маленькая девочка поспешали на голос отца, шарахаясь от неподвижных тел и стараясь не смотреть в мёртвые лица. Казалось, бесконечный летний день кончился. Казалось, зимняя ночь заключила её в свои ледяные объятия. Вот он, край жизни. Холодно, одиноко, страшно.
Вдруг кто-то схватил её за плечи, словно когти гигантской хищной птицы впились в её жалкое, трепещущее тело. Девочка замерла, готовая окончательно проститься с жизнью.
– Девочка, дочка моя! Слушай меня! – услышала она горячечный шепот. – Когда враги улягутся спать, беги на берег безымянной речки. Там, в зарослях ивняка, я спрятал лодку-берестянку. Сначала плыви вниз по течению, а когда доберёшься до Вилюя, держи путь к его верховьям. Это недалеко. Ты сможешь! Причаливай к берегу, когда увидишь просторные луга со стадами красно-пятнистых коров на них. Это долина Чоны. Там много людей. Хороших людей. Они приветят тебя. Доченька моя любимая, пришла пора нам расстаться на долгие годы, а потом…
Воронье карканье и топот нескольких десятков ног заглушили его прощальные слова. Подхватив девочку, отец вернул её обратно, в темноту, под лосиные шкуры, покрывавшие их родной тордох. А потом он просто исчез, оставив свою рыдающую дочь одну в темноте.
Долго ещё в кровавой перекличке звучали над вершиной лысой сопки вражьи крики вперемешку с горькими стонами раненых, женскими воплями и детским плачем. Через некоторое время снова послышались шаги, но теперь они звучали уверенно, по-хозяйски. Это враги обходили тордохи своих жертв в поисках поживы. Враги грабили и выгоняли под небо всех, кто чудом уцелел. Дочка вождя затаилась среди шкур. Сердце её отчаянно билось в горле. Казалось, оно вот-вот выскочит изо рта.
Вот кто-то несколько раз ткнул копьём груду шкур, под которой затаилась девочка. Она зажмурила глаза, закрыла ладонями свои крошечные ушки. Только бы не слышать грозных криков и плача! Только бы самой не заплакать!