– Зелёные…
– А-а-а!!! Заметил!.. Погоди! Клуша-официантка уже подает! Думаешь, котлетки с пюре? Не-е-ет! Поллитра и стопку. Ну, там ещё что-то на блюдечке, как полагается. Значит, наша краля водку всё-таки закусывает. Ну как тебе такая схема прививок оленей?
– Давай о деле, – прервал его Георгий. – Закончим с этим, и я пойду.
– Куда пойдёшь? Твой рейс через четыре часа…
Не говоря больше ни слова, Георгий резко воткнул кулак чуть выше пряжки брючного ремня Кременчугова. Тот согнулся и умолк.
– Послушай, я принёс тебе деньги. Премия, гонорар – называй как хочешь…
Георгий вытащил из-за пазухи край газетного листа и показал его Кременчугову.
– Газета «Труд», как плата за труды, – пробормотал тот.
– И не только. Часть гонорара камнями. Камни цветные, но хорошего качества. Капитан благодарит тебя за помощь. Всё сложилось как нельзя лучше.
Кременчугов со спокойным достоинством принял из рук Георгия тощенький газетный свёрток и фабричную упаковку спичечных коробков, которые, разорвав предварительно обёртку, рассовал по карманам. Такая нехитрая добыча, казалось, примерила Кременчугова с несправедливостями мира. Нагловатая мина исчезла. Лицо его приняло смиренно-постное выражение. Расхристанное позёрство преобразовалось в позу утомлённого хлопотами производственника, ожидающего рейса местных авиалиний, чтобы полететь в какой-нибудь Сургут или Барнаул.
– Ну вот и хорошо! – проговорил Кременчугов в спокойной задумчивости.
– Ты о тумаках или…
– Или. Капитан доволен, значит, сложилось нормально.
– Для капитана? Не думаю…
– Нормально?!! Ты считаешь, нормально?!! – снова взорвался Георгий. – Лежишь тут в этой шапке, и всякий на тебя смотрит…
– Тише… тише ты, чума… – заговорщицки зашипел Кременчугов, указывая глазами на потенциально опасную сотрудницу аэропорта, чьё внимание они снова привлекли своими слишком оживлёнными выкриками.
– Этот друг Капитана, Цихмистер, или как его там… – продолжал Кременчугов, когда Георгий немного успокоился. – Прожжёным типом оказался. Хитрый, змеюка…
Георгий, сидящий слева от Кременчугова на неудобной аэропортовской скамье, молчал, но по тому, как побелели его скулы и глаза, Кременчугов понял, к поставляемой информации относится серьёзно и слушает внимательно.
– Есть информация о точке на трассе Колыма, неподалёку от Усть-Неры… да погоди ты, не дёргайся. Слушай. Координаты этого места известны, и Цихмистер отправляет туда обученного поиску человека, который будет искать зарытый там клад.
При слове «клад» бледные щёки Георгия порозовели, зрачки расширились, а радужка глаз приобрела свойственный ей светло-голубой оттенок.
– Думаешь, туфта это? – поинтересовался Кременчугов. – Думаешь, никакого клада нет? Хорошо. Но этот самый Клавдий собирается отправлять туда экспедицию под предлогом разведки гидроресурсов.
– Сколько человек в экспедиции? – быстро спросил Георгий.
– Один. – Кременчугов усмехнулся. – С таким ты справишься. Мерзкий такой тип, тот самый, которого мы подрядили соблазнить жерт…
Получив чувствительный удар в селезёнку, Кременчугов подавился последним словом, охнул, испуганно заозирался и, не обнаружив ни одной живой души поблизости, успокоился.
– Послушай, – продолжал он заговорщицким шёпотом. – Я не верю в эти ваши чудеса. Но в тех краях, где трасса Колыма, человек может запросто пропасть, и никакого волшебства в этом нет.
– Ну, – подтвердил Георгий с несвойственным ему спокойным благодушием.
– Этот Клавдий… как его… Цихмистер! Хочет отправить его туда для каких-то изысканий, но пока только одного, и ищет для него… ну, проводника, что ли.
– Ну, – кивнул Георгий.
– Ты не понял! Он проводника ищет, из местных.
– Проводника дадим…
– Может быть, Капитан сам?..
– Может быть, и сам…
Георгий отвечал рассеянно, поглощенный происходящим в кафе, где интересная дама из России под скудную закуску приканчивала бутылку «Столичной». Незнакомое, не сказать чтобы красивое, но притягательное лицо её выражало скуку или тоску. А как же иначе, если не с тоски станет красивая женщина глушить водку в далёком от родного дома аэропорту? Георгий уже и жалел незнакомку, которую, вероятно, бросил неверный муж, или родители её больны, а может быть, её одолевает ещё какая-нибудь более жестокая напасть.
– Я говорю, может быть, сам Капитан… – настаивал Кременчугов.
– Мы решим…
– Пусть Капитан решит. – Поощряемый рассеянностью Георгия Кременчугов, тяжело навалился на его плечо. – Главное – это не могу быть я. Понимаешь? Я не умею… того… а просто бросить его на трассе Колыма – это не способ. Теоретически он может ведь и выжить, потому что… э-э-э… экспедиция планируется на лето. Вот если б зимой… Вот если б Капитан сказал Цихмистеру, что летом невозможно… Но как это подать? Пусть Капитан решит…
– Капитан ничего не решает. Решаю я. Я тойон, – спокойно проговорил Георгий. – Ну, прощай, что ли. Твои пожелания обдумаем.
Поднимаясь на ноги, он так крепко хлопнул Кременчугова по плечу, что тот едва не завалился назад.
Поначалу Георгий занял место за одним из свободных столиков, неподалёку от буфета, на прилавке которого кроме огромного самовара была разложена на блюдечках-салфеточках разнообразная закуска. Георгия одинаково мутило как от вида эклеров и кремовых корзиночек, так и от красной и чёрной икры на пластинках желтоватого коровьего масла. Зачем, спрашивается, так поганить настоящий белый хлеб? Вот он так называемый «нарезной батон». Георгий забыл, когда и видел-то его в последний раз. В Ч. нарезного батона не купить, так что… Ах, вспомнил! Рейс «Аэрофлота» Мирный – Новосибирск. Лёту три часа. Долго! Зато на втором часу молоденькая стюардесса принесла ему два ломтика этого самого нарезного батона, испоганенного всё той же икрой на всё том же масле. Хорошо, что бутерброды принято есть, располагая их хлебом вниз. Таким образом вкус хорошего белого хлеба превалирует над сливочным вкусом масла и солоноватым вкусом икры. Одним словом, любым земным яствам Георгий предпочёл бы обычный свежий нарезной батон. Можно целиком, а если батона два, то можно запить кефиром или кислым молоком. Георгий вздохнул. Если не принимать во внимание отвратительной на вид снеди, он расположился удачно: в полированном боку огромного самовара отлично видна та часть кафе, где располагается столик интересовавшей его незнакомки, которая в этот момент как раз ополовинила запотевшую бутылку с красно-белой этикеткой. «Столичная» – неплохая водка и, пожалуй, сама дорогая в меню этого кафе. Употребив 250 граммов этого чудесного напитка, женщина наверняка приобрела самое благожелательное, подходящее для знакомства настроение. Теперь Георгию можно не опасаться… Ах, да он и не опасается! Просто почему-то не может смотреть на эту женщину прямо, предпочитая рассматривать её отражение в боку самовара. Так она выглядит ещё более импозантно – в этом всё дело! К тому же прямой взгляд – это демаскировка, а возможно, и вызов на бой. Но именно с этой женщиной Георгий сражаться не намерен. Во всяком случае, не сейчас и не здесь, в Новосибирске, на чужой для него земле.
– Что желаете?
– Водки…
Подошедшая официантка пахла загадочно: цикорий, кислая капуста, солёная рыба, какой-то кондовый парфюм. Георгий задержал дыхание, пытаясь припомнить запах незнакомки. Вот же незадача!.. Поражённый её видом и повадкой, он упустил запах. Официантка тем временем перечисляла сорта водки.
– «Столичную», – перебил её Георгий. – И подать вон за тот столик.
– Закуска? Пирожные, бутерброды с коровьим маслом и икрой…
– Вот коровьего масла не надо. Яичницу с колбасой.
– Колбаса «Краковская».
– Деликатес! Годится. А на этот столик поставьте табличку…
– Табличку?
– Забыл слово! – Георгий прищёлкнул пальцами. – Я слышал, в кафе ставят специальные таблички, чтобы кто попало не садился за столик.
– Ты обнаглел?
Внезапный отпор официантки обескуражил Георгия.
– Ну? – промычал он с бестолковым видом.
– Из какой дыры ты явился? Я могу принять заказ и подать водку и закуску, но таблички мы не подаём!
В продолжение всего диалога Георгий рассматривал застиранные пятна на скатерти, полную солонку, пустую салфетницу и – украдкой! – отражение в боку самовара. Он смотрел на что угодно, только не на официантку. И лишь после того, как их диалог перешёл в скандальную плоскость, Георгий счёл необходимым встретиться с ней взглядом.
– Ого, какой голубоглазый! Красавчик! – брякнула та.
– Мой день рождения в апреле. Перед тем как меня родить, мать всю зиму на снег глядела. А у тебя передник намного чище скатерти. Непорядок!
– Подать жалобную книгу?
– Не надо.
– Объясни, чего ты хочешь, красавчик, и я постараюсь…
– В кафе все столики заняты. Если и этот… – он постучал ладонью по столешнице, – тоже занят, то, выходит, мне и присесть некуда. Тогда я имею полное право подсесть вон к той женщине. Ну?
– Ну…
– Значит, поняла?
– Но она может заметить наш…
– Манёвр? Не думаю. Стакан водки – неплохая доза даже для меня. Со стакана я многое перестаю замечать, а она выпила намного больше.
Сказав так, Георгий достал из кармана и выложил на скатерть новенькую хрустящую трёху, которую официантка быстро накрыла ладонью.
– А ты ловкач, – хмыкнула она, сложив губки в капризную гримасу. – Ловкач и красавчик. Но эта гражданочка, москвичка, не про твою честь.
– Москвичка? – Георгий вскочил. – Я так и думал. Ты неси табличку, а я… Ну, словом, пробегусь тут пока.
Он сделал вид, будто не заметил, как трёха скрылась в кармашке белейшего передника – непременного атрибута каждого уважающего себя и клиента работника советского общепита.
В туалете он слишком долго таращился на выложенную кафелем стену, которая показалась ему одновременно и слишком белой, и в то же время нечистой. Из-за тонкой перегородки доносились звуки буфета: звон посуды, шум льющейся из крана воды, стук каблуков и шарканье подмёток, приглушённые голоса поварих, обсуждавших качество поступившего на их кухню картофеля и молока. Нет, он не тратил время на борьбу со страхом или робостью. Георгий выжидал, время от времени посматривая то на собственное отражение в мутноватом зеркале, то на наручные часы. Он ждал какого-то сигнала. Он всегда так поступал: не предпринимал ничего до получения специального сигнала или знака судьбы – называйте как хотите. И Георгий дождался: из-за стенки одновременно со звоном разбитого стекла донеслись визгливые причитания одной из поварих. Тогда, выдохнув до дна запах общественной уборной, Георгий вышел из туалета в зал кафе.