Незнакомка сидела за своим столиком, как приклеенная. Бутылка «Столичной» перед ней была уже на две трети пуста.
– Куда тут присесть? – громко проговорил Георгий, адресуясь к стеклянной витрине, за которой мирно пустовало лётное поле Новосибирского аэропорта.
– Свободных столиков нет! – отозвался откуда-то знакомый, с лукавинкой голос. – Тот столик, за которым вы сидели, забронировали по телефону.
– Ну и сервис у вас! – Пытаясь изобразить гнев, Георгий затолкал оба кулака в карманы брюк. – Всё для трудящихся Севера!
На его призыв невесть откуда явилась давешняя официантка. Стрельнув в его сторону глазёнками, она прямиком направилась к московской барышне, склонилась к розовому, украшенному блестящим бриллиантиком ушку, достала из кармашка передника спичечный коробок, чиркнула, поднесла даме огоньку. С бо́льшим удовольствием Георгий проделал бы всё это сам, а так приходилось терпеть, чтобы соблюсти все условности деликатного поведения. Ох уж эта деликатность, эта московская интеллигентность, о которой Георгию, выросшему в не самом большом якутском посёлке, мало что известно и которая по этой причине для него особенно привлекательна. Наблюдая, как москвичка выпускает дымные колечки из ноздрей, Георгий готовился к худшему. Что он станет делать, если москвичка «отошьёт»? Так и разлетятся они в разные стороны. Он – в Мирный. Она – в Томск. И никогда-то он не узнает, по какому такому делу ей понадобился старинный сибирский город. И имени её не узнает. И адреса. И…
Воодушевлённая трёшкой, окрылённая надеждой на будущие, ещё бо́льшие, барыши, официантка щебетала нечто одновременно и подобострастное, и повелительное, а Георгий маневрировал вокруг столика, пытаясь разглядеть выражение личика московской незнакомки, которое оказалось вполне благожелательным. Ещё бы! Полтора стакана «Столичной» любого сделают сговорчивым, если, конечно, этот любой не склонен в подпитии размахивать кулаками.
Ах, мечты! Есть, есть у Георгия грешок. Любит он пофантазировать, помечтать. Бывает, представит себя мчащимся в белом кабриолете с откинутым верхом. А по обочинам дороги – пальмы. С одной стороны – море, с другой – ярко освещённые вестибюли дорогих отелей. Под колёсами горячий асфальт шуршит, как шелковое полотно. Над головой шпарит жаркое солнце. А иной раз представит себя Георгий в седле да на белом скакуне, а за плечами алый плащ развивается, на голове треуголка, на поясе – шпага. Сбруя коня, застёжки плаща, перевязь, ножны оружия – всё в золоте и бриллиантах размером с крупный горох. Это мечты. А в реальности – чешская, не очень-то удобная обувь, венгерские джинсы, плащ с заграничным лейблом куплен в Одессе и, скорее всего, там же и пошит цеховиками. Вещь хорошая, но как бы ненастоящая, подделка. В то время как женщина, москвичка, подлинная, выросшая в огромной квартире с ванной и центральным отоплением, выспавшаяся на гладких простынях, в шёлковом белье и чулочках, в мёрзлую землю мордой не тыканная, роды у коров не принимавшая. Чистейший, белейший рафинад эта женщина.
– А я бывал в Версале и видел портрет Наполеона Бонапарта в красном плаще на белом коне, – вовсе уж не помня себя, выпалил Георгий. – С делегацией заслуженных работников сельского хозяйства Якутии ездил в капиталистическую страну.
Она продолжала ковырять вилочкой тончайший кусок языка в ошмётках желе.
– Я тойон, – безо всякой надежды на взаимность добавил Георгий.
– Вы? Тойон? What is it?[35]
Женщина подняла на него пронзительно-зелёные с золотыми искорками и тёмным ободком вокруг радужки глаза.
– Тойон в переводе с якутского языка – предводитель, вожак.
– The Leader? Вы?
Изучению его фальшивой элегантности она уделила не более трёх секунд. Так Георгий узнал, что значит стать объектом изучения гельминтолога. Ещё бы! Пробыть под объективом бинокуляра целых три секунды. Георгий Лотис – замороженный кишечный паразит, червь. Или…
– Да вы сядьте, что ли, – проговорила женщина. – Снизу вверх на вас неудобно смотреть, а вставать мне неохота.
Вот оно! Наконец-то! Приглашение получено! Только сейчас Георгий заметил, что официантка давным-давно упорхнула, но, опустившись на стул, он облегчения не испытал. Наоборот. Теперь, при ближайшем рассмотрении, желанная особа показалась ему поразительно трезвой, что предполагало в перспективе некоторую несговорчивость.
Женщина загасила сигарету в кофейном блюдечке.
– Я всегда много курю в аэропортах, а это… – Она кивнула на початую бутылку «Столичной». – Просто я боюсь летать.
Георгий покивал, всем своим видом выражая сочувствие.
– Мне уже легче. Вот думала, помру. Понимаете, страх доводит меня до судорог. И знаю: все страдания напрасны. Всё пройдёт и забудется. Со мной такое ведь и раньше случалось. И проходило. Это, понимаете, как болезнь. Бацилла, вирус, микроб… Disease[36]! А потом озноб, температура, ломота в мышцах. До судорог. И мозг, понимаете, отключается…
Она лепетала что-то ещё. Слишком долго говорила, тараторила, волновалась, брызгая слюной. Совсем не пыталась рисоваться, не поправляла растрепавшиеся пряди, и губная помада размазалась вокруг губ. Смешно так, будто лицо перепачкано морошковым вареньем, но Георгий не смеялся, кивал сочувственно. Ведь женщина толковала о важном, сокровенном, наболевшем. Ей, пожалуй, и не важно вовсе, слушает её Георгий или нет. И окажись на месте Георгия любой другой страдающий от вынужденного безделья в аэропорту между рейсами, она, пожалуй, говорила бы тоже, так же откровенничала бы о своих страхах и судорогах. А у самой причёска совсем растрепалась. Аккуратного вида гнездо из взбитых и заколотых шпильками прядей превратилось в эдакий «лошадиный хвост», стянутый на макушке тугим узлом. Тоже модно, но элегантности в такой причёске нет. Георгий успел пересчитать и задорно торчащие из причёски шпильки. Пока их только восемь, но может оказаться и больше. Не слишком-то прислушиваясь к бессвязной болтовне собеседницы, Георгий успел изучить её всю. Даже под стол заглядывал, а там обтянутые прозрачным нейлоном колени видны из-под подола, там туфли на толстых каблуках с тупыми широкими носами. Наверняка очень модные и, опять-таки, подлинные, настоящая фирменная вещь. Сумочка при ней странного изумрудного цвета. Неужели и вправду из крокодильей кожи пошита? Да и манеры незнакомки достаточно развязные, не скованные границами, рамками, канонами привитых в комсомольской или партийной организации приличий. И главное – искренность. Она хоть и модно прикинута, но не заботится о впечатлении, производимом на окружающих. Опрокинув очередную рюмку, она задаёт волнительный для Георгия вопрос:
– А вы сами-то откуда?
– С Ч. Есть в Якутии такой посёлок.
Ответ выскочил из него внезапно, как поднятый собакой заяц. Ах, если б можно было хоть минуту подумать, то он сказал бы, что из Гродно или, бери выше, из самого Минска. Смущённый собственной правдивостью, Георгий умолк, а незнакомка сказала просто:
– А я из Москвы. Страху натерпелась, пока сюда долетела. А тут еще эта пересадка, и ждать шесть часов. А потом ещё лететь долго. А там ещё одна пересадка. Too[37] long!
– Это куда ж вы так далеко летите? Да погодите. Позвольте я вам налью. Не хорошо так – самой себе наливать.
Наполняя её рюмку, Георгий думал: вот сейчас женщина и ему предложит выпить за компанию, но та вдруг намертво умолкла. Просто смотрела, как прозрачная жидкость наполняет её стопку, а потом шумно, по-мужски сглатывала, не морщась, закусывала всё тем же тонко порезанным говяжьим языком, пренебрегая хреном и горчицей.
– Далеко – это до Владика? – поинтересовался Георгий.
– Нет. Closer[38]. Но всё равно четыре часа лёта. А это долго. Я боюсь летать, понимаете?
Сказав так, она задумалась, уставилась в огромную витрину окна. Что-то нашла она интересное в течении аэропортовской жизни. Георгий за компанию с ней тоже некоторое время смотрел, как маневрирует по лётному полю спецтехника. Наблюдать за манипуляциями аэропортовских рабочих скучно. Совсем иное дело – разговаривать с незнакомкой, но та молчит, как отключенная от сети радиоточка.
– А у нас в аэропорту нет таких больших окон, – проговорил Георгий, пытаясь вернуть её внимание. – У нас нигде больших окон нет, потому что зима начинается в сентябре, а к концу октября так заворачивает! Чем больше окна, тем больше потери тепла зимой.
Он принялся, как самому ему казалось, довольно складно, описывать длинную якутскую зиму с её бесконечными сумерками, морозной дымкой и пронзительно розовыми закатами ранней весны. Дамочка, казалось, слушала его крайне невнимательно или вовсе не слушала, занятая происходящим на лётном поле и собственными думами. Время от времени она пыталась наполнить свою стопку. Тогда он отнимал у неё бутылку и наливал сам. Перед ним кроме пустой кофейной пары, салфетницы и тарелочки с двумя тощенькими ломтиками в лужице растаявшего желе, пустовала ещё одна стопка. Но себе наливать как-то не хотелось. По неведомой причине Георгию крайне важно было выяснить до того, как сам он хоть чуточку захмелеет, кто такая его новая знакомая, куда конкретно направляется и за какой надобностью.
– Кстати, меня зовут Анна, – внезапно произнесла она. – Анна Канкасова. And you[39]?
– Георгий… просто Георгий.
Почему-то Георгию не захотелось называть ей свою фамилию.
– Георгий – непростое имя, – сказала Анна Канкасова. – Георгий – это не Иван и не Клавдий. Георгий – это… Как Гамлет!
– Что?
– Боже, как забавно вы таращите глаза. Они у вас такие голубые! Charm[40]…
Она отвлеклась от возни аэропортовских рабочих и уставилась на Георгия в упор. Ах, как хорошо, что именно сейчас у него на носу очки! Пусть стёкла их не тонированы и через прозрачное стекло она отлично, во всех подробностях может видеть его глаза. Но всё-таки стекло – хоть какая-то защита. За стёклами очков можно скрыть подлинные мысли и намерения.