– Не тужи. Лучше купи газету и почитай о высоких производственных показателях…
– Не хочу. Не надо мне…
Поворотившись к киоску спиной, Георгий, казалось обиделся и на старика, и на его киоск, и на содержание всей советской периодики в совокупности. Обиделся, но почему-то не уходил, продолжая топтаться на пыльной обочине.
– Клара Филипповна уж доложилась… – ласково проговорил старик и умолк.
Текли минуты. К киоску подходили редкие покупатели, меняли медь на газеты, перебрасывались короткими фразами с Архиереевым, искоса посматривая на Георгия, и торопились по делам. Пятница же! Рабочее время. Георгий же продолжал топтаться у киоска тунеядец тунеядцем.
– Я уже ушел на работу, – продолжал Архиереев, проводив очередного покупателя. – Когда Клара Филипповна послала мне вслед соседского мальчишку.
Георгий обернулся, уставился на старика, чадя сигареткой. Ах, этот модник. И курточка-то у него заграничного пошива, и ботинки свои непростые он пачкает в уличной пыли, и сигаретка. Нет, Георгий нипочём не станет курить какую-нибудь там «Приму». Сигареты у него непременно с фильтром и заграничные, в красно-белой упаковке с надписью латинскими буквами. Слово заковыристое, так запросто и не прочтёшь. Старик молчал, разглядывая приятеля так, словно видел впервые. У Георгия характер властный, обидчивый, но старик знал: мальчишка скоро сдастся. Любопытство сильнее любой обиды. Так и вышло. Всем своим видом показывая равнодушие, Георгий спросил:
– Что сказал мальчишка?
– Да ничего особенного. Всё как обычно. Припомни сам, какой нынче день.
– Какой? Не томи, старик!
Бросив в пыль очередную недокуренную сигаретку, Георгий просунул в оконце киоска голову. Памятуя о том, что мальчишка и подраться не дурак, Архиереев отстранился.
– Да не таращи ты на меня свои глазищи. Апрельский снег у тебя, не глаза.
– Говори. Быстро. Коротко.
– Да что там говорить-то! Осип приехал. Вот и весь сказ.
Георгий шумно выдохнул, пряча за напускным равнодушием радость.
– Наконец-то! – вырвалось у него.
– Да что за конец-то? Нынче первая пятница месяца. Эвенк явился, ровно поезд, по расписанию. Только с несчастливыми вестями. Беда у него.
– Шутки у тебя! Я на поездах не ездил. Ничего про их расписания не знаю. Говори теперь, что за беда.
– А по твою ветеринарную душу беда. Конь у Осипа захворал. Вот он и я явился верхом на олене. Это, я скажу тебе, представление! Вся мелюзга с улицы Чернышевского сбежалась. Чудное дело: живём в Якутии, а эвенка верхом на олене не видывали.
– Конь заболел? Что с ним? – В глазах Георгия мелькнула тревога.
– Этого не знаю – Клара Филипповна не передала.
– Надеюсь, пулька будет?
– Надеешься? Надежда – это Сатана. Гони её прочь.
– Опять ты, старик, со своими хитрыми бреднями! – вспыхнул Георгий. – Не забывай: я без малого член партии на Сатану твоего плюю.
В ответ старик лишь кряхтел да тряс головой, притворяясь совсем одряхлевшим и тупым.
– Значит, в пять часов?
– Какое там в пять! В пять я киоск закрою. А дойти? А умыться? А рубаху переодеть? Ты же знаешь, Клара не любит, когда мы за преферанс в будничной одежде садимся, а я в свои шестьдесят два года уже не такой шустрый, как ты… Конечно, там твоя зазноба и тебе хочется прийти пораньше…
– Оставь это! Я всё понял. Как обычно, в восемнадцать тридцать буду с хорошей закуской.
Сказав так, Георгий исчез в клубах пыли, поднятой так некстати проезжавшим вилюйгэсстроевским грузовиком.
Конечно, старик Архиереев тоже ждет не дождётся пяти часов, когда с полным на то правом сможет запереть окошко своего киоска и пешком, нескорым прогулочным шагом честно отработавшего своё гражданина, отправиться на окраину Ч. Там, в доме NN, нынче вечером состоится сеанс игры. Но не шахматной, а именно карточной.
«Культурно проводить досуг» – так это у них называется. Жена старика Архиереева, Клара Филипповна, в шахматной игре не смыслит ни бельмеса, не считает это занятие забавным и отдаёт предпочтение рукоделию, в то время как старик с Георгием каждую пятницу устраивают небольшой шахматный турнир. Из комода извлекаются шахматная доска и специальные шахматные часы. Играют в быстрые шахматы. Счёт ведут, как на футбольном турнире: выигрыш – два очка, ничья – по одному очку, при проигрыше очки не начисляются. Но если в Ч. являлся давнишний приятель старика, эвенк Осип Поводырёв, то шахматы остаются в стороне. В таком случае и Клара Филипповна убирает в дальний ящик своё рукоделие. Стол в крошечной зале Архиереевых накрывается зелёной, с пышной бахромой старинной скатертью. На стол выставляется лампа с зелёным же абажуром, литровый графин мутного стекла с запрещённой в Ч., высокоградусной жидкостью и колода игральных карт. Хозяйка садится в своё персональное кресло. Обивка сиденья и спинки гобеленовая, довольно потёртая, но деревянные детали украшены искусной резьбой и покрыты лаком. Так что кресло чем-то напоминает монарший трон. Кресло тяжелое, и вряд ли его сдвигают с места даже для того, чтобы помыть пол. Кресло будто специально поставлено напротив небольшой, уставленной старинными образами полочки, под которой розово светится никогда не угасающая лампада. Клара Филипповна расписывает пульку в обычной ученической тетради, время от времени посматривая на свой импровизированный иконостас. Записи ведет аккуратно и профессионально, остро очиненным карандашом. Георгий ценит такие вечера не только из-за преферанса. Интересней игры разговоры, которые ведут между собой старик Архиереев и муж шаманки. Да-да, жена Осипа Поводырёва слывёт в окрестностях Ч. шаманкой. Разумеется, вопросы шаманства не обсуждаются на общих собраниях трудовых коллективов и тем более на партийных собраниях, но если кто-то заболевал или бесследно исчезала чья-то корова, то Аграфена Поводырёва может и облегчить болезнь, и найти пропавшую скотину. Люди брешут, будто Аграфена прибегает к колдовству. Но Поводырёвы живут неблизко от посёлка. До бывшего посёлка Амакинской экспедиции не вдруг и доберёшься. Если только острая нужна прижмёт: болезнь или утрата. А тот, кто на отшибе, не так глаза колет, чем бы ни занимался. Зыбучая зависть не так душу язвит, если человек не каждый день на глазах торжество своей хорошей жизни празднует. Так, люди посудачат, поплюются через левое плечо и позабудут до нового случая острой нужды. Но уж если припрёт, то моторку срочно ищи или оленя под седло, или собачью упряжку – по другому до бывшего посёлка Амакинской экспедиции, где уединённо живут Поводырёвы, не добраться. Однако кандидат в члены КПСС верить в колдовство не должен. Кандидат в члены КПСС верит в результаты изысканий фундаментальных и прикладных наук. И ещё. Кандидат в члены КПСС держит рот на крепком замке. Особенно в общественных местах, и своё близкое дружеское знакомство с семьёй Поводырёвых не афиширует.
Анна привела причёску в порядок, нарядилась в красивое, розовых оттенков, платье в тон преподнесённым товарищем Байбаковым розам. Такие цвета хорошо гармонируют с зелёным. Розы, Анна, зелёные скатерть и абажур – итог её усилий радовал глаз. Сумрачная зала Архиереевых сделалась нарядной, превратив и без того радостный пятничный вечер в настоящий праздник. В зеленоватом свете старинной бронзовой лампы лицо Анны показалось Георгию осунувшимся. Она сидела в единственном в этом доме кресле с высокой гобеленовой спинкой. Стул, согласно законам гостеприимства, уступила ей хозяйка, пристроившаяся тут же рядом на табуретке.
Игравший в паре с Георгием, Осип всё время пасовал. Неподвижное его лицо скрывалось в тени. Старик Архиереев, в противоположность эвенку, вистовал яростно. Пару раз объявлял мизер. Клара Филипповна писала висты и в гору, между делом объясняя скучающей томной Анне правила игры в преферанс.
Осип – высокий, сутуловатый эвенк – показался Анне замкнутым до застенчивости и интеллигентным. Войдя в залу, он сразу пристроился на одной из табуреток и застыл в неподвижности, похожий на изваяние какого-то неведомого божества. Живые, подвижные его глаза следили не только за карточной игрой. Время от времени он бросал смелые взгляды и на Анну, и на Георгия, словно сопоставляя их, прикидывая: пара – не пара. Лицо Георгия казалось Анне угрюмым. Он всё время молчал, глядя в карты либо следил за ловкими руками Клары Филипповны.
– Помнишь ли, Клара, как мы впервые увидели Осипа и Аграфену? – Старик Архиереев улыбнулся, сразу сделавшись похожим на настороженного таракана.
– Как не помнить, помню. Дело было в апреле. Мы работали тогда на Эрбейэкском створе. Помнишь ли, Осип, как вы явились по последнему снегу?
– Так и есть, – кивнул Осип.
– Однажды утром я с изумлением увидел возле нашего лагеря палатку, – продолжил мысль жены старик Архиереев. – Перед ней, прямо на снегу, сидел ребенок двух-трёх лет, в одной короткой рубашонке. То, что мальчик, сразу было видно – рубашонка не доставала и до пупа. Мальчонка пыхтел, возился в снегу. Румяный такой!
– Это был Терентий, наш сын, – проговорил Осип, и по лицу его пробежала тень улыбки.
– А за палаткой стояли твои олени, – продолжал Архиереев.
– Лошадь и корова, – поправил его Осип. – Тогда мы присоединились к вашей коммуне.
– Да, пожили мы при коммунизме! – кивнула Клара Филипповна. – Осипа зачислили в штат экспедиции. Он занимался охотой и рыбалкой. Доставлял мне на кухню мясо, птицу, рыбу. Мы с Аграфеной стряпали.
– Expedition? Что за экспедиция? – встрепенулась Анна.
Клара Филипповна, мастерски и даже с некоторым изяществом перетасовав колоду, снова сдала карты.
– Экспедиция московского института «Гидропроект» вела изыскания и исследования будущего створа будущей Вилюйской ГЭС. Мы с Кларой к ней прибились, потому что работы в «Дальстрое» как бы завершились… временно…
Старик Архиереев, прервав свои разъяснения, уставился в сданные ему женой карты. На этот раз вистовали все. Анна рассеянно следила за происходящим, не вполне, впрочем, понимая, зачем она участвует в действе карточной игры. Но самогон, выставленный хозяйкой в старинном, толстого розового стекла, штофе, показался Анне не только бодрящим, но и вкусным. Напиток имел характерный коричневатый оттенок зрелого коньяка и такой же сладковато-ванильный привкус. Пренебрегая закуской, она занюхивала напиток лепестками роз, с удовольствием ловя ревнивые взгляды Георгия. Когда игроки бросили на скатерть раскрашенные картонные прямоугольники, а хозяйка взялась за карандаш, Анна уже успела выпить пару стопок. В голове её прояснилось, язык развязался, хотелось самой тёплой дружеской беседы.