– Ну и места у нас…
– Да что за места? Что опять?
– Ночь от утра неотличима. Я живу, как во сне.
– Обвязывай на ночь голову тёмным платком, как это делаю я.
– Конечно! И писать в нужнике стану приседая, как ты!
– Ах ты, старый грубиян!
– Что я! Мне до нашего тойона далеко!
– Тише ты! Кэрэ куо спит…
– А Осип? Не спит?
– Ушёл. Надеется успеть вперёд них к оставленному посёлку Амакинской экспедиции. Да попусту это.
– Ох, уж этот посёлок! Сколько бед от него произошло!
– А ты помнишь…
– Как не помнить? Дома на берегу реки, дощатые мостовые, баня, клуб, геофизическая лаборатория, камеральные помещения утопают в болоте. Геологи, чтоб добраться до общежития, скакали по мосткам. Помнишь Бога?..
– Помню, как Георгий убегал от него. Искали чуть не три недели. Он тогда вернулся другим, с побелевшими глазами и полны карманы звёздочек.
– Научил его Бог на свою голову.
– На наше счастье…
– Тише, старая. Слышишь, кровать звенит?
Услышав последнюю фразу, произнесённую стариком Архиереевым уже шепотом, Анна замерла. Действительно, прислушиваясь к тихому разговору хозяев, она позволила себе несколько раз перевернуться с боку на бок.
– Не от того она звенит, – шепотом произнесла хозяйка. – Пойдём посмотрим что к чему.
– Экая ты любопытная! Неловко… Вдруг они там…
– Ловко. Гоша наш ловкач, да не по этой части. Говорю тебе: она в комнате одна.
Анна натянула на нос край покрывала и плотно зажмурила глаза, когда половицы «запели» под дверью её спальни.
– Спит? – тихо просил Архиереев.
– Тише ты. Не ори, – оглушительным шепотом отозвалась его жена.
– Одетая спит. Платье всё измяла. Чулок не сняла. Ты посмотри, какие у неё чулки. Я таких и не видывал.
– Сраму ты не знаешь. Рассматривать чулки кэрэ куо. Да ты спятил. Георгий…
– Тише! Она открыла глаза…
Анна действительно открыла глаза и уставилась в пасмурные лица стариков так, словно видела обоих впервые. Она ждала укоризны, упрёков и даже брани, не теряя хладнокровия. Она лежит в чистой постели одетая, в праздничном платье и чулках, не вполне еще трезвая. Она, конечно, попытается оправдаться. Возможно, даже извинится, но если…
– Что же ты наделала? Как же ухитрилась так бельё перепачкать? – всплеснула руками хозяйка.
– Слабый народец московский. Выпили-то всего-ничего, половину четверти или чуть более – и вот какие последствия, – пробормотал старик.
– Да что там… Напилась я вчера, – нехотя ответила Анна. – Сами и угощали. Сами пили вместе со мной.
– Всё разбросала. А горшки-то? Герань-то где? – ворчал хозяин, собирая по полу разбросанные подушки.
Движения внаклонку давались ему легко, дышал он неслышно, без одышки. Порой он останавливал свою работу, замирал, согнувшись в пояснице. Высматривал что-то на половицах. Отгибал края пёстрого коврика, будто что-то потерял. Хозяйка же тянула из-под головы подушку. Причитания её казались Анне слишком громкими и не к месту.
– Как же отстирать-то это? И покрывало извозила. Хорошо, хоть туфли сняла. Какой разгром! С кем воевала?
На последний вопрос Анна сочла необходимым ответить:
– Он ударил меня. В том, что горшки разбились, виноват он, а не я!
– Он у нас такой! – усмехнулся Архиереев. – Недотрога! Как жена сбежала, баб к себе не подпускает, но москвичка ему нравится, выходит, не всё ещё потеряно и для неё и, главное, для него.
Старик подмигнул Анне, поманил жену, протягивая ей на раскрытой ладони какой-то крошечный, с чечевичное семя, сверкающий предмет.
– Звёздочка. Нашлась-таки Жоркина пропажа. А нечего было без толку руками махать. Ты, Савва, сам-то старый, а глаза, как у молодого орла!
Сказав так, жена погладила мужа по голове. Потом они оба долго, склонив седые головы к стариковской ладони, рассматривали сверкающую «чечевицу». Так счастливые родители смотрят на спящее в колыбели родное новорожденное дитя.
– Говорила я тебе: не дело – прятать ЭТО в цветочный горшок. Это тебе ещё повезло, что она осколки и герань с землёй в печную золу ссыпала. А поступи она по другому – вот была бы тебе работа и от Жорки нагоняй!
– Мне надо позвонить в Москву, – тихо проговорила Анна.
– В Москву звонить – это дело, – быстро отозвался старик.
– Скоро Серёженька явится и отведёт тебя на переговорный пункт, – сказала его жена.
Глава 9Не пей вина, Гертруда![66]
Если 21‑я «Волга» благородного оттенка «слоновая кость» является олицетворением автомобильной классики, а такой автомобиль в Ч. всего один, то среди мотоциклов этот титул однозначно принадлежит «Яве». Обязательно вишневой, ведь другие цвета в Ч. не поставлялись, с цировками, округлыми боками и блестящими «щеками» изящного бензобака. Лёвка Витюк украсил седло своего приобретения бахромой с плюшевой скатерти – бабушкиного наследства, а на руль установил клаксон. Клаксон, в отличие от сияющей хромированными деталями «Явы», вещь старомодная. При нажатии на грушу клаксон выдаёт столь пронзительный звук, что с придорожных дерев вспархивают шайки изумлённых дроздов.
Вишнёвую «Яву» Лёвки Витюка в Ч. знали все, как и самого Лёвку, и в лицо, и по сути. Обязанности личного водителя начальника «Вилюйгэсстроя» Лёвка совмещал с функциями его же порученца, а порой, если речь шла об охоте или рыбалке на отдалённых речках, то и денщика. Такое несоветское слово «денщик», впервые произнесённое кем-то из заезжего начальства, понравилось Лёвке. С тех пор он иначе себя и не называл. Сам товарищ Байбаков часто журил его за, как он выражался, любовь к барщине, а пару раз под горячую руку грозился как следует проработать на партсобрании. Однако Лёвка угроз не боялся, потому что членом КПСС не был. Свободное от поручения товарища Байбакова время отдавал обычным для жителей Ч. занятиям: охоте, рыбалке, грибам да ягодам, являлся опытным таёжником и потому человеком особой ценности.
Лёвка Витюк – небольшого роста, крепкий, с бычьей шеей и некрасивым, но улыбчивым лицом – был человеком юморным, в общении с товарищами активным и открытым. К жизни относился с задором, вот только жениться не спешил. Возраст Лёвки уже приближался к тридцати годам, а он всё ещё состоял в переписке с какой-то женщиной с материка. Ходили слухи, дескать, познакомился в отпуске – отпуска у северян длинные! – влюбился, но любовь к Ч., северным лесам и рекам оказалась сильнее чувств к даме сердца, которая в Ч. из средней русской полосы переезжать никак не соглашалась.
Привычки «денщика» самого товарища Байбакова известны в Ч. каждому.
– Слышите, мотор жужжит, как бормашина? Смотрите – это Лёвка-денщик мчится на своём мотоцикле. Наверное, товарищ Байбаков дал поручение отвезти бумаги на почту, – так говорит один гражданин Ч. другому, завидев в конце улицы облако пыли.
И действительно, через минуту вишнёвая «Ява» проносится мимо с рёвом и треском. Пыль столбом. Воняет выхлопом. На бахромчатом седле восседает торжествующий Лёвка во всём цивильном: белая рубашка с отложным воротничком, синие со стрелками брюки, но на ногах по летнему времени сапоги с голенищами гармошкой. Обветренное лицо Лёвки хранит серьёзное, сосредоточенное выражение. Губы плотно сомкнуты в полуулыбке. Голова и верхняя часть лица прикрыты специальным шлемом с тонированным «забралом». В глянцевой поверхности шлема отражаются бледные небеса и солнышко Ч.
Шлем Лёвки – вещь особенная, подарок самого товарища Байбакова, которым Лёвка привык гордиться. Обычные кирзовые сапоги с голенищами гармошкой – тоже вещь любимая, прочная. Кажется, именно в этих сапогах Лёвка вернулся со срочной службы. В коляске мотоцикла на сиденье лежит рыжий портфель из кожи «под крокодила» с большой застёжкой из латунного сплава. В портфеле важные документы. Граждане Ч. с почтением сторонятся – Лёвка Витюк едет по важному народнохозяйственному делу, поэтому вонь, треск и пыль вполне обоснованны.
Совсем иначе выглядит Лёвка в том случае, если едет по своим личным делам. Тут и ход мотоцикла иной – езда медленная, даже степенная. Так себе, переваливается с колдобины на кочку, чтобы ненароком не вывалить из коляски сложенное там добро. А в коляске всё необходимое для охоты или рыбалки. Снастей и принадлежностей много. В каждой мелочи учтён огромный Лёвкин таёжный опыт. Поверх аккуратно сложенного добра важно восседает единственная подруга Лёвки – лайка Настёна. Собака таращится по сторонам, вывалив наружу розовый язык, всем своим видом говоря: «Вот, посмотрите, люди, какая я пассажирка! Вы-то пешком топаете, а я еду!» В таких случаях и экипирован Лёвка иначе. На голове шляпа с накомарником, брезентовая ветровка застёгнута под горло, но на ногах всё те же кирзачи с голенищами гармошкой.
Все эти описания внешности и повадок Лёвки действительны для летнего времени. Зимой же вишнёвая «Ява» стоит под чехлом в транспортном ангаре «Вилюйгэсстроя», а «денщик» товарища Байбакова проводит свой досуг, как все местные жители мужского пола. Если приходит охота рыбачить или промышлять зверя, тащит охотничье добро и снасти на обычных деревянных салазках, в которые впрягается на паях всё с той же Настёной.
В тот летний день, уже в послеобеденное время, Лёвка как раз торопился по поручению начальника «Вилюйгэсстроя» – летел из конторы на почту. Торопился, но не шибко, потому что в коляске «Явы» кроме рыжего портфеля находилась и Настёна. Собака торжественно восседала на портфеле, обернув вокруг лап свой пушистый хвост. Встречный ветерок обдувал её острую мордочку, она щурила глаза, всем своим видом показывая: я охраняю ценный груз, не подходи!
Лёвка заметил Георгия издали. Тот курил на обочине. Расположился напротив кустов в безлюдном месте. На лице нарочито скучное выражение. В правой руке растрёпанный букетик сарданок. Любовницу поджидает, не иначе. В Ч. каждый знал про всякого слишком уж много. Вот, к примеру, Жорку Лотиса бросила жена. Сбежала на материк совсем недавно, и года не прошло. Прошлой осенью Жорка Лотис вернулся из отпуска один. Люди его уважали и побаивались, но и жалели из-за жены. Жорка слыл человеком трудолюбивым, отзывчивым коллективистом, всегда готовым прийти на помощь товарищу. Занимая непритязательную должность ветеринарного врача, Жорка всё же был в Ч. гражданином заметным. Ещё не выбыв из комсомола по возрасту, стал кандидатом в члены КПСС. Товарищ Байбаков неизменно отзывался о нём с уважительным одобрением. «Не по годам умён, но слишком уж горяч» или «Георгий далеко пойдёт. Карьеру может сделает большую, если не будет терять голову по пустякам и обуздает свой характер. Слова поперёк своей воли не допустит, а сам всего лишь ветеринарный врач» – так говаривал руководитель «Вилюйгэсстроя» своему «денщику», если речь заходила о Георгии Лотисе. Действительно, смелость, открытость суждений и поступков Георгия известна всем в Ч. Из Омского ветеринарного института Жорка приехал в Ч. вместе с женой. Однако недолго длилась та жаркая, несмотря на якутские холода, любовь.