– Кто одобряет? Меня? Зачем? Это и есть дедушка, о котором вы говорили?
– Догадливая, – проговорил звонкий голос.
Навстречу им из-за угла террасы вышла женщина в длинном, вышитом по подолу платье. В волосах её, на шее и на руках блистало множество украшений из белого и желтого метала. Солнышко, пробиваясь сквозь кроны лиственниц, будило в самоцветных камнях мириады цветных зайчиков. Но фиалковые маленькие и вострые глаза её ярче самых чистых самоцветов. Смуглое её лицо покрывала тонкая сеть морщинок. Волосы её, расчёсанные на прямой пробор, заплетены в две тугие косы. В каждой косе – десяток колокольчиков, звенящих при каждом её движении.
– Ей плохо. Дай воды, Аграфена, – проговорил старик.
Ничего не ответив, женщина поднялась на террасу и скрылась в доме.
– Вы обратили внимание, на ней платье из натуральной замши, – пробормотала Анна. – The squeak of fashion. И вышивка ручная. А на правой руке…
– Я смотрю, тебе лучше, кэрэ куо.
– Нет. Мне надо выпить.
Тут же явилась Аграфена с мятой оловянной кружкой в руках.
Архиереев помог Анне преодолеть три ступени, ведущие на террасу, и та ухватилась кружку обеими руками, так держится за «баранку» автомобиля неопытный водитель. Анна осушила посуду двумя огромными глотками, едва не захлебнулась, попросила ещё. На её просьбу из дома вышел Осип с большим бидоном в руках. Анну усадили на скамью, сунули в руки кружку, в ноги поставили бидон с водой. Голова всё ещё шла кругом. Напуганное сердце билось слишком часто. По спине меж лопаток, по лбу и по подбородку стекали струйки липкого пота. Неприятно. Хотелось принять душ или, по крайней мере, искупаться в какой-нибудь реке. Как можно выносить такую духоту под столькими слоями одежды? Эта женщина, Аграфена, не носит ни накомарника, ни брезента, и на руках её, и на лице нет следов укусов. Как же она обходится? А Аграфена тем временем обходила террасу, зажигая тут и там каменные курильницы. Сладковатого привкуса плотные дымы струились, улавливая своими потоками солнечные лучики. Дымы окуривали цветастые, злато-бисерные одежды, развешанные на верёвках. Анна насчитала и перещупала пол дюжины очень разных платьев, каждое из которых было сшито из тонкого коттона или шелка самых ярких оттенков. Изумляясь феерии красок, Анна часто моргала глазами. Струящийся по лбу и вискам пот попадал на ресницы, приходилось его смаргивать или тереть глаза через накомарник. Глаза щипало. Она почти ослепла. Угадывала дорогу, двигаясь наощупь. Невесть откуда налетевший ветерок освежал, заигрывал с лёгкими тканями разноцветных платьев. Хотелось подставить ему лицо, пощупать руками, ловить грудью. Анна сняла сначала шляпу с накомарником, потом брезентовую куртку, а потом и клетчатую фуфайку Архиереева, мягкой тканью которой и отёрла пот. Глаза перестал заливать пот, они прозрели, и Анна тут же обнаружила под скамьёй груду пустых флаконов из-под одеколона «Пингвин». Склянки, без каких-либо следов пыли и грязи, казались совсем новыми. Но куда же делся одеколон? Неужели обладательница цветных платьев принимает ванны из одеколона «Пингвин». Анна рассмеялась и едва не расплескала воду из кружки. Теперь она пила уже маленькими глотками, прислушивалась к неспешному разговору мужчин.
– Ну как там дела? Опохмелиться уже есть?
– Полбаночки накапало?
– Это стакан.
– Чуть больше. Стакан и одна стопка.
– Стакан и одна стопка делится на троих.
– Да. Два раза по половине стакана и одна стопка. Но надо обождать. Мира ещё полощет волосы…
Они говорили ещё о чём-то, по обыкновению, чередуя слова русского языка с другими, не понятными ей, словами. Анна насторожилась, услышав имя Георгия, которого они именовали Жоркой. Из их разговора, как ей показалось, выходило, что тот непременно скоро явится. Анне тут же захотелось узнать, когда именно приедет Георгий и чем намерен заниматься. Необходимо же рассказать ему о страшном приключении с медведем. Анна заволновалась, залпом осушила кружку, кинулась в дом, словно Георгий уже дожидался её именно там.
Откуда она и взялась-то, каким образом оказалась на её пути, хрупкая, нежная, крошечная, ровно десятилетний ребёнок? Анна вовсе не нарочно и совсем несильно толкнула её, но женщина-девочка с тихим криком повалилась навзничь. Цветастое платье задралось, обнажив изуродованные болезнью ноги, мокрые, змеистые, невероятно длинные пряди разметались по полу. Женщина смотрела на Анну безо всякого выражения глубокими, оттенка южной ночи глазами, а та не могла оторвать взгляда от её красивого лица. Мысли путались.
Ах, какая красавица! Она чем-то похожа на Георгия. Только глаза… Они чёрные!..
Только слишком уж бледная кожа. Наверное, бедняжка не знает, что нынче в моде здоровый загар…
Ах, вот и хозяйка странных платьев…
Ах, как тонки и уродливы её руки и ноги. Это полиомиелит или что-то ещё? Не повезло…
Анна стояла над ней в растерянности, размышляя о разноцветных платьях, развешанных на террасе.
Подскочил Архиереев.
– Ты ушиблась, Мира?!! – закричал он, одёргивая на ней платье. – Надо её поднять!
– Я сама, – проговорила Мира, приподнимаясь.
Она неловко оперлась на правую руку. Тело её задрожало от напряжения. Глаза Анны наполнились слезами.
– I will help[78], – заявила она, подхватывая калеку под мышки.
– Осторожно!
Архиереев суетился вокруг них, желая помочь и избегая прикосновений к калеке, словно та изваяна из тонкого фарфора и он боится её нечаянно сломать. Анна, тем временем, пыталась поставить девушку на ноги, но те подгибались, не слушались.
– Вообще-то я могу стоять. Я могу ходить. Просто я испугалась. Так неожиданно… Но я всё могу сама… Почти всё… – повторяла калека, цепляясь слабой рукой за дверной косяк.
Так они обе застряли в дверном проёме, ведущем на террасу. Анна держала калеку на весу перед собой, обхватив её обеими руками под грудью. Апатии и головокружения как небывало. Сейчас перед Анной стояла важнейшая из задач: во что бы то ни стало поставить несчастную на ноги. Однако совершить это Анне никак не удавалось. По её щекам текли слёзы жалости и досады.
– Как же так? Такая красивая – и калека… It’s not fair!
Из глубины комнат раздался резкий и громкий свист. Архиереев всполошился.
– Осип! Агрегат! Он свистит! – закричал он.
Мира испугалась. Ухватилась обеими руками за косяк и наконец встала на ноги.
– Я стою! Отпустите! Я сама!
Она действительно стояла, прижимаясь всем телом к дверной коробке. Ноги её дрожали, но она стояла.
Осип и Архиереев скрылись в доме. Анна подала Мире стул. Отвергнув помощь, та усаживалась сама. Снедаемая слезливой жалостью, Анна расправила на её ногах цветастое платье.
– Знаю, мои ноги выглядят ужасно, но я могу ходить. Просто я испугалась, – повторила Мира.
Анна погладила её по волосам:
– Надо расчесать.
– Гребень в доме.
И Анна отправилась следом за мужчинами.
В передней, проходной, комнате она обнаружила три аккуратно застеленные кровати. Вместо покрывал здесь использовали мохнатые шкуры каких-то животных. Анна провела рукой по плотной шерсти и проследовала дальше.
В следующей комнате на забрызганном полу стояло большое оцинкованное корыто, полное мыльной водой, широкая мокрая скамья и пара шаек. Анну удивил усилившийся запах «Пингвина». Дверь в следующую комнату была полуприкрыта. Оттуда доносились тихие голоса, звон посуды и возня.
Следовать дальше или остаться здесь? Анну поразило внезапное желание подтереть мокрые пятна на полу, возможно, вычерпать и вынести на улицу воду из корыта. Возможно, чем-то ещё помочь красивой, исковерканной болезнью женщине: Анна искала и не могла найти гребень, расчёску, или что-то подобное. Она, привыкшая жить с домработницей, ничего не смыслила в домашнем хозяйстве. А в соседней комнате звякала кухонная посуда. Оттуда же слышался знакомое уже бренчание десятка крошечных колокольчиков. Анна решилась поискать расчёску там.
– Sorry to bother you, but… – произнесла она, вступая в соседнюю комнату.
В нос ударил густой аромат «Пингвина». В комнате было чудовищно душно. На большой железной дровяной плите громоздилось сооружение из множества стеклянных колб, трубок, соединённых друг с другом резиновыми шлангами. Вокруг плиты возились трое: старик Архиереев, его друг Осип и женщина с острыми фиалковыми глазами по имени Аграфена.
– Я ищу расчёску, – проговорила Анна.
– Как раз можно опохмелиться, – насмешливо ответил Архиереев, вручая ей очередную измятую кружку. – Попробуй!
Право слово, неужели в этих местах не водится нормальной посуды, фаянсовой или стеклянной? Пусть будет оцинкованная или эмалированная посуда, лишь бы она не была мятой или дырявой.
– Обычно я настаиваю на кедровых орехах. Но нынче все орехи уже вышли, а до нового урожая ещё надо дожить, – добавил Осип.
Анна на задержке дыхания одним махом опустошила кружку. Жидкость «Пингвином» вовсе не пахла. Она приятно обжигала глотку и пищевод. Анна выдохнула.
Она стояла посреди комнаты, прислушиваясь к собственным ощущениям. Она так и не заметила, как кто-то вложил в её руку щетку для волос.
– Ах да! Надо Мире отнести, – опомнилась Анна. – Ах, как она там одна, на крыльце…
– Она справится, – улыбнулся Осип.
– Я подумала: ты умная, смелая и распутная, а оказывается, ты ещё и добрая. Каких только чудес ни создаёт русский Бог, – проговорила Аграфена.
– А где товарищ Байбаков? – спросила Мира.
– Не смог. Занятость, – коротко ответил старик.
Выражение лица Архиереева приобретало выражение беспомощной трогательной нежности, когда он смотрел на Миру. А та продолжала расчёсывать свои невероятно длинные волосы. День клонился к вечеру, а дело ещё не было завершено. Мира разделила змеящиеся пряди на две половины. Расчёсанную половину она уже заплела в косу, а вторую, уже подсохшую после мытья, только что начала расчёсывать. Осип завершал приготовления к рыбалке. Он переходил из дома на террасу и обратно, бесконечно перекладывая с места на место какие-то таинственные предметы. Ничего, даже отдалённо напоминающего обычную удочку Анна так и не заметила. Да она и не пыталась вникнуть в суть приготовлений. Когда человеку хорошо, он ни о чём не беспокоится и ни во что не вникает. Остатки испытанного поутру ужаса изгнал удивительный напиток, приготовляемый Осипом из одеколона «Пингвин».