Очертания фигуры сделались зыбкими, поплыли, подобно дыму, сливаясь с ним. Кружка со стуком упала на камень. Запах дыма смешался с ароматом самогона.
– Здесь опасно. Уходи, – проговорил незнакомец. – Нынче утром я пытался предупредить тебя, но ты испугалась…
От его слов в разомлевшей душе Анны зашевелился пережитый утром страх. Она встрепенулась.
– Кто вы?
– Я стал хозяином этих мест. Поневоле. Меня принудили. А тебе лучше бежать. Сейчас.
Теперь голос его больше походил на утробное рычание сердитого хищника. Анне вспомнилась утренняя встреча.
– Но я не могу! Не умею… Катер, лодка… я не умею управлять!
Страх лишь слегка тронул её сердце, но ведь запах дыма был таким приятным, чарующим, а отраженное в воде небо такого тёплого розового оттенка, что страх улетучился. Внезапно речная вода покрылась рябью. Налетевший порыв ветра рванул дымный столб в сторону, и Анна увидела Гамлета.
– Ты!!! Я нашла тебя!!!
– Подожди!
– I forgot[84]! Я – балда! И Гертруда Оганесовна… Она плакала! Она получает от тебя телеграммы из разных мест и нервничает, а ты вот где! Но здесь же нет ни почты, ни телеграфа. What should I do? How do I tell her?[85]
Протянув руку под костром, он схватил её за запястье. Плотный брезент её куртки порвался, как тонкая бумага.
– Здесь опасно. Ты должна спасаться.
Несколько бесконечно долгих мгновений Анна смотрела на сомкнувшиеся вокруг её запястья длинные когти.
– Есть такое слово… Я забыла… Это из книжек… Гоголь… – лепетала она.
– Спасайся! Беги! – твердил он.
Да, без сомнения, это был её ветреный друг Гамлет Тер-Оганян, пустившийся в бега от собственной матери в поисках бог ведает чего. Но эти когти, этот прячущийся в дымном облаке облик, но этот странный, срывающийся на звериный рык, голос. Одурманенный дистиллированным «Пингвином» рассудок Анны отказывался понимать происходящее.
– Ты узнал что-то об отце? – спросила она, стараясь не смотреть на собственную попавшую в капкан руку.
– Я узнал всё. И даже много больше, чем хотел бы. И ещё. Главное. Ты вернёшься в Москву без меня.
– Но почему?..
– Не могу. У меня теперь новая жизнь. Я слишком занят.
– Ты женился? Тогда обрадуй же тётю Геру. Твоя жена из местных? Она русская или…
– Канкасова, не болтай чепухи. Это место… ну как бы тебе объяснить?.. Колдовское оно. Понимаешь, алмазы красивей золота. Они дороже. Они прекрасны. Я начал с поисков алмазов. Я увлёкся. Я хотел унести алмазы с собой в Москву, но получилось наоборот. Получилось так, что алмазы забрали меня себе. Теперь они принадлежат мне, а я им, и эту связь невозможно разорвать. А ты убирайся отсюда поскорей. Скоро придёт лодка. На ней ты вернёшься в Ч. Я так распорядился. Понимаешь, теперь я здесь главный. Не Георгий, а я!!!
– Только вместе с тобой. А колдовства я не боюсь, если ты об этом.
Быстрым движением свободной от кандальной хватки Гамлета руки Анна выхватила из-за пазухи хорошо знакомый ему золотой крестик.
– Я не могу!!! Здесь я обрёл новую жизнь… Я прошёл через обряд… Я отдал свою душу Эhэкээну… Я стал им!..
– Ерунда…
– Став пищей.
– Тебя съел медведь? Ха-ха-ха!..
– Молчи!
– Съел медведь! Медведь!!! Медведь!!!
Поддавшись внезапному приступу веселья, Анна хохотала. Чугунная хватка когтей ослабела. Анна высвободила руку, чтобы рукоплескать собственному веселью и отваге. Затейливое эхо разносило её хохот над тихой водой.
Её прервал утробный, протяжный, нарастающий рёв, как камнепад, как грохот грома над головой. Гамлет тоже смеялся, запрокинув назад свою большую ушастую голову. А может быть, он рыдал над чьей-то горькой судьбой? Он приоткрыл пасть, обнажив два ряда больших белых зубов и…
Анна замерла.
– Никогда, клянусь, никогда не буду больше пить ни самогона, ни коньяка… – прошептала она.
– Перестань… перестань… перестань…
Лишь глухое рычание в ответ.
И нарастающий гул.
И рёв.
И ужас.
Кажется, она не плакала и не завала на помощь, и её бесшабашное веселье не утолило ужас и гору утраты.
Анна упала ничком, прижалась щекой к шершавой доске. В щели между досками колебалась зеркальная гладь воды. Светла, тепла летняя северная ночь, но вода в безымянной реке всё равно темна и холодна. Анна задрожала. Мостки под ней прогнулись, зашатались, да так, что она едва не свалилась в воду. А потом что-то глухо ударилось о сваю.
– Кто это? – спросил знакомый голос.
– Кэрэ куо.
– Анна? Что с ней?
– Эhэкээн навещал её.
Плеск воды. Легкое прикосновение. Чьи-то сильные руки повернули её на спину. Лицу сделалось влажно и прохладно. Анна облизала губы. Какая вкусная вода! Много вкуснее чая бабушки Аграфены. И свежая. И холодная. А какой чистый воздух! Без малейшего привкуса дыма. Вот только гнус. Опять проклятый гнус! Жалит, грызёт, кусает. Анна замахала руками, отгоняя кровососов.
– Вроде бы всё в порядке.
– А то ты сомневался! С ней, конечно же, всё в порядке. Кэрэ куо нашла, что искала.
– Надо перенести её на берег…
– Да она и сама пойдёт. Аннушка! Кэрэ куо! Ну-ка, поднимайся!
Подниматься на ноги не хотелось. Хотелось, чтобы эти назойливые люди оставили её в покое. Ах, они такие же, как гнус, неотвязные! Анна отбивалась отчаянно как могла.
– Надень на неё накомарник.
– Кажется, она ещё спит.
– Кажется, вы её изрядно перекачали.
– Не-е-ет. Ничего особенного: только чай ну и Осипово производное «Пингвина» – больше ничего.
– А я тебе как врач говорю: случилась передозировка!
– А я тебе как офицер отвечаю…
– Посторонись!
Анну оторвали от досок и понесли. Она наслаждалась полётом. Болтая в воздухе конечностями и смеясь, она поочередно звала то Георгия, то Гамлета, то увещевала Гертруду Оганесовну не волноваться о сыне, с которым как раз всё-всё в порядке. А если что-то не так, то она, вернувшись в Ч., сообщит обо всём советским властям. До самого товарища Байбакова дойдёт, если потребуется, а вернувшись в Москву, напишет в КГБ и Верховный Совет. Да что там КГБ! Её приятель, вернее, бывший любовник, который всё ещё влюблён, работает редактором на Центральном телевидении. Вот они вместе и устроят передачу о самогонщиках. Это надо же додуматься – перегонять одеколон в самогон. Ха-ха-ха!
Высоко над её головой в светлеющем небе проплывали кроны лиственниц. Они миновали дощатый туалет, поднялись по ступеням веранды. Над головой Анны вместо розоватого, украшенного кружевом лиственничных крон неба, возникли волны шифера на серых жердях обрешётки. Она слышала топот нескольких пар ног, шорохи и возню.
– Это перебор, Аграфена! – резко заметил знакомый голос.
– Ну, может быть, совсем, чуть-чуть. Она же искала Гамлета. Вот она его и нашла, – был ответ. – Таким образом, все законы гостеприимства соблюдены.
Анну поставили на ноги, и тут же перед ней возникло лицо Миры, красивое и печальное.
– А тебя я вылечу, – отважно заявила Анна.
– Меня? Меня никто не вылечит, – ответила Мира, и Анна изумилась, услышав её голос.
Впервые Мира не пела, а просто разговаривала с ней.
– Я люблю Гамлета, – добавила она. – Оставь его мне.
– Да пожалуйста!
Стремительный, по-купечески широкий жест – и её ладонь ударилась обо что-то твёрдое.
– Отойди-ка, капитан, не то она и тебя зашибёт, – проговорил Георгий.
– А ты говоришь «перекачали». Да она здорова, как бык.
– Зато Мира…
Анна обняла Миру, притянула к себе, хрупкую, податливую, каждая косточка наперечёт.
– Я вылечу тебя, – прошептала она. – Will you dance[86]. У меня в Москве большие связи. Точнее, у моего отца. Он нам поможет. А эту…
Анна недружелюбно посмотрела на топтавшуюся неподалёку Аграфену.
– Мира – моя сестра. Старшая, – проговорил Георгий. – А Аграфена… Она воспитала нас, когда наши родители ушли.
Анна обернулась. Голубые глаза Георгия смотрели на них настороженно. Куда же он дел свои очки? Наверное, в такую погоду в очках неудобно – стёкла всё время запотевают.
– Я так ждала тебя! – выдохнула Анна.
– Зачем это?
– Мне надо в Ч., позвонить тёте Гере. Я нашла Гамлета. Надо ей об этом сообщить.
Глава 11Эhэкээн (дедушка)
Они сидели на террасе втроём среди развешенных на верёвках платьев. Ветерок заигрывал с цветастыми шелками. Анна разложила на скамье расчёски, гребни, заколки, шпильки, ленты. Этого добра в хозяйстве Миры оказалось во множестве, на большой галантерейный магазин хватит. Подумать только, в самом сердце тайги, среди комарья, такая роскошь! Зачем? Рыб в реке приманивать? Георгий сидел в сторонке с пригоршней кедровых орехов в кулаке. Он сплёвывал шелуху со слишком уж нарочитой разухабистой небрежностью, не сводя глаз с женщин. То ли любовался сестрой, то ли сторожил, подразумевая в Анне какую-то неведомую угрозу. Анна старалась вовсе не смотреть на него. Однако время от времени их взгляды сталкивались, и тогда по спине Анны пробегали стайки щекотных мурашек. Внешне непохожие, но совсем одинаковые по сути, брат и сестра очень нравились ей. Оба. Но Георгий всё-таки больше. Расчёсывая волосы Миры, Анна пыталась представить себе Георгия на трибуне московского ипподрома или прогуливающимся по тротуару Тверской в предвкушении каких-нибудь изысканных приключений, или покупающим триста граммов буженины в нарезку в Елисеевском гастрономе, или…
Георгий смотрел на Анну настороженно, воздвигая между собой и нею гранитный бастион отчуждённости, но порой, оборачиваясь к нему внезапно, она ловила и иные взгляды, которые едва ли могла расшифровать. Восхищение? Умилённое изумление? Благоговение? Ах, не может такого быть! Всё это ей лишь мерещится. Это дымный морок, который опять наводит на неё Аграфена.