Хозяйка безымянной речки действительно время от времени пересекала террасу. Перемещаясь с улицы с дом и обратно, Аграфена хлопотала по каким-то домашним делам: жгла огонь на каменном кострище возле террасы, перемешивала длинной шумовкой душистое варево в котле над огнём. Анна недоумевала: зачем все эти хлопоты, если в доме есть нормальная дровяная плита?
– Госпожа-бабушка готовит отвар для моей ванной, – пояснила Мира. – Мыть сразу всю меня неудобно, потому госпожа-бабушка сначала моет мои волосы, а потом всё остальное. Уходит два полных корыта. Столько воды за один день не наносить, поэтому делим на два дня. К тому же отвар для полоскания моих волос можно приготовить только на открытом огне. На плите получается всё не то.
Ах, уж эта Мира! Не девушка – кукла! Красивая, послушная. Можно купать в корыте. Можно наряжать. Можно делать разные причёски. Волосы – чистый шёлк. На каждое движение расчёски отзываются электрическим треском. Расчёсывать их нелегко – слишком длинные и густые. Зато если уж удастся расчесать, то можно не плести тысячу кос. Можно укладывать их в сложные конструкции. В итоге на голове получится тиара из волос. Аграфена принесла различные причудливые заколки из потемневшего серебра. Анна никогда не видывала таких камней. Долго рассматривала оправленные в металл красные, синие и фиолетовые кристаллы.
– Ты будешь богиней. Царицей Савской. I promise! – приговаривала Анна.
Мира блаженствовала. По лицу её блуждала улыбка упоения, в то время как Анна перебирала и раскладывала рядами её длинные пряди.
– Там, в Москве, ты работаешь парикмахером? – спросила Мира.
– I аm working[87]? – Анна рассмеялась. – Впрочем, да! Конечно! Ещё как работаю. Только вот папа почему-то называет меня тунеядкой. Иногда.
– А кто твой папа?
Анна помедлила с ответом. Как объяснить простоватым лесным жителям род и стиль занятий собственного отца? Мельком глянув на притихшего Георгия, Анна решила не хвастаться, но и лгать этим людям ей не хотелось. Она решила ограничиться самым простым и в то же время близким к истине объяснением:
– Мой папа – бухгалтер, – проговорила она и замерла, услышав, как на доски террасы посыпались кедровые орехи.
– Наш папа был стряпчим, юристом, а мама…
Мира почему-то замолчала, вопросительно глядя на брата.
– А моя мама – домохозяйка, – подхватила Анна. Ей понравилась эта игра: они похваляются родителями, ровно дети. Как мило! – А меня заставляют работать. How sad![88]
Она хотела добавить ещё что-то для продолжения игры. Может быть, перебрать всех своих родственников, обязательно отметив, кто на каких фронтах воевал и какие награды имеет, но Георгий перебил её. Его голос прозвучал резко и, пожалуй, слишком громко. С такими интонациями изрыгают площадную брань.
– А наша мать – цыганка. Отец, уездный стряпчий, подобрал её на колхозной ярмарке неподалёку от Винницы. Пением или танцами она очаровала его, не знаю. Отца я помню плохо, а вот мать хорошо танцевала и пела до последнего часа. От её плясок снег таял! От её песен полярная ночь светилась!
Сказав так, он сбежал по ступням террасы и исчез за деревьями. Аграфена смотрела ему вслед со своей обычной загадочной усмешкой. А Мира взмахнула руками, повела плечами, тряхнула головой. Недоплетённая коса выскользнула из руки Анны. Скользкий шёлк волос рассыпался. Мира исчезла под ним. Лишь кончик носа выглядывал меж струящихся прядей да сияли глаза.
– Я бы тоже могла стать танцовщицей, но видишь, как оно получилось!
– Уездный? Стряпчий? Что это такое? – удивилась Анна.
– Наших родителей сослали ещё до войны, – глухо ответила Мира. – В Россию они так и не вернулись. После смерти отца мать с тремя младшими детьми прибилась к Амакинской экспедиции. Тогда ею руководил Михаил Николаевич Богатых. Хороший человек!
– Надо говорить: «СССР». Ты бы ещё о царе Горохе вспомнила, – весело отозвалась Анна, собирая волосы Миры в хвост. – Ах, как я люблю плести косы! В детстве у меня было много кукол! Ты сказала: с тремя младшими? Сколько же вас всего?
– Георгий – седьмой.
– Я уложу косы вокруг головы. Такую причёску носила моя мама после войны. Тогда такая мода была… в России. – Анна снова разделила волосы Миры на две равные части и принялась плести сначала левую косу.
– Михаил Николаевич Богатых, дядя Миша, был очень хороший человек, – продолжала Мира. – В посёлке его называли Богом. Действительно, Бог мог почти всё. Если б не он, нам не выжить. Жорка всегда ревновал мать к дяде Мише. Да, наша мамка сошлась с Богом. Таких, как она, называли полевыми женами. Жорка до сих пор злится, а ведь, если б не Бог, всего этого не было бы!
Мира взмахнула рукой. Яркий рукав её платья взметнулся, обнажив сухую руку.
– Бог научил Жорку всяким премудростям. В камералке было множество книг по геофизике, и Жорка их читал. Все мы думали, что он станет геологом, а он стал ветеринарным врачом.
Высокую причёску из переплетённых кос Анна закрепила на макушке Миры несколькими шпильками. Фиолетовые и бордовые камни расцветили бледный лоб Миры радужными бликами. Отступив на пару шагов, Анна залюбовалась ею.
– Немного старомодно, но тебе очень идёт. Теперь ты совсем не похожа на цыганку. Где же взять зеркало?
Георгий явился мгновенно, словно прятался в кустах за углом дома и подслушивал. Он принёс очень кстати небольшое зеркало в деревянной раме.
– Ненавижу лес. И тундру ненавижу, – проговорил Георгий. – Потому и не стал геологом. Животные – другое дело. Их надо жалеть и лечить.
– Ты не любишь лес? – спросила Анна. – Weird. Разве сейчас мы не в лесу.
Мира и Георгий дружно рассмеялись и сразу сделались очень похожи, словно родились в один день и час.
– Хочешь, я покажу тебе настоящий лес? – спросила Мира.
– Не знаю… Наверное, идти далеко. Как же ты…
Анна с сомнением уставилась на цветастый многоярусный подол её платья, скрывающий больные ноги. Мира вскочила было, но тут же покачнулась, ухватилась за локоть Анны. Однако глаза её сияли.
– А никуда не надо ходить! Жорка, принеси из кладовки пучок трав. Любой. Бери тот, что лучше пахнет. Госпожа-бабушка, посторонись! Анна, бросай пучки трав на уголья. Нам нужен дым. Много дыма! Жорка, кидай шкуры на хвою, чтобы мы могли сесть возле костра. Анна! Ну, что же ты стоишь?
Мира отдавала распоряжения по-детски звонким голоском, разбудившим в вершинах лиственниц весёлое эхо.
Мира распоряжалась, и все выполняли её указания. Костёр дымил. Мира пела. Слова её песен, выпеваемые на чужом, режущем слух, не понятном Анне языке, будили в верхушках лиственниц насмешливое эхо. Цыганский то был язык или какой-то другой, Анне невдомёк. Просто хорошо и уютно, расположившись вот так возле костра, слушать этот чарующий, низкий, с едва заметным надломом, голос. Задор сменялся грустью, грусть тоской. Тоска разливалась бурным плясовым весельем, плавно переходящим в усталую грусть. Грусть сменялась судорожным, сокрушительным весельем. И так по бесконечному кругу, из конца в начало и от начала к концу.
Дело дошло до того, что Анна нарядилась в одно из цветастых платьев. Она пыталась танцевать цыганские танцы, кружась около костра. Мира смеялась, а её брат оставался серьёзен. У Анны голова шла кругом от дымных ароматов. Наконец, она упала без сил на оленью шкуру. Интонации Миры менялись, и вместе с ними менялось настроение Анны. Последняя песня была, кажется, колыбельной, и Анна уснула.
Её разбудил ночной холод. Зубы стучали от холода, но лицу и животу было жарко. Анна повернулась на другой бок. Теперь спина горела огнём, а лицо и живот, наоборот, мёрзли. Окончательно пробудившись, Анна решила отдать на растерзание ночной прохладе спину и снова перевернулась. Теперь сквозь языки пылающего огня она видела чей-то тёмный силуэт. Ах, если бы это оказался Георгий, как было бы хорошо!
– Негоже спать на земле. Мерзлота забирает силу даже через олений мех. Поднимайся. Пойдём в дом.
Конечно, это Георгий! Анна закрыла лицо ладонями. Детский способ скрыть радость. Она уткнулась лицом в шкуру, чтобы не рассмеяться в голос. Он здесь! Он поддерживал огонь и охранял её сон! Нет, может статься, вовсе не её. Может статься, Мира, его сестра, тоже где-то неподалёку, и его заботы предназначаются любимой сестре, а не чужой женщине.
– А Мира? – тихо спросила Анна. – Где она?
– Она давно в своей постели. Тебя жалко было будить, но теперь уже ночь. Пойдём под крышу.
– Не хочу. Хочу быть здесь. Посмотри, через кроны видны звёзды. Сколько их!
– Ты дрожишь от холода… Я слышал, как стучали зубы.
– Пусть…
Ах, вечно бы лежать вот так и смотреть на любимого сквозь всполохи костра! Он поднялся. Она услышала тихие шаги, возню, снова шаги, и на неё обрушилась несусветная тяжесть пропахших дымом шкур.
– Вот так. Так даже хорошо, что мы здесь. Есть возможность поговорить. Слушай.
– У меня только один вопрос…
– Ну?
– Что такое камералка?
Камералка – лаборатория, помещение для камеральной обработки материалов полевых изысканий геофизиков и геологов. Там прошло моё детство. Там я стал тем, кто есть сейчас. Теперь молчи и слушай. Я начну с самого начала.
Не кори Поводырёвых. Не считай их преступниками. Не бойся их. Они ничего не сделают тебе, чужачке. Из любви ко мне не сделают, хоть я и неродной их сын. Я расскажу тебе, как познакомился с Осипом и Аграфеной. Узнав, как это случилось, ты смягчишь своё сердце. Это случилось ещё до того, как Мира заболела полиомиелитом. До того как умерла наша мать. До того как Поводырёвы усыновили меня и моих сеструх. Десять лет прошло с тех пор, а они всё такие же. Нисколько не постарели. Думаю, что и двадцать лет назад они были такие же, как сейчас. И сто лет назад… Смеёшься? А я порой думаю, что они и есть Ан дархн тойо́н[89]