В серых утренних сумерках Анна могла ясно видеть его лицо.
– Всё это враки, конечно, – подумав, произнесла Анна. – Эпос земли Олонхо.
– Ну?!! Враки?!! – произнёс Георгий так грозно и внятно, что и на их головы, и в золу костра посыпались желтеющие хвоинки.
– Говорящие медведи, колдовство, явление Гамлета… Эпос Олонхо и Шекспир, – невозмутимо продолжала Анна. – Папа всегда говорил, что я слишком много пью. Но что поделать? Я слишком боюсь ядерной войны, чтобы всерьёз задумываться о завтрашнем дне. Я живу по Ремарку, так, словно завтра опять начнётся война. А здесь… – Она выпростала руку из-под шкур, и на неё тут же село несколько огромных кровососов. – Здесь вообще трудно поверить в реальность остального мира. Только Ан дархн тойо́н и Ан дархн хоту́н реальны. Всё остальное – враки. Впрочем, нет! Алмазы тоже реальны. Они повсюду! Только алмазы и есть правда между небом и землёй, и во всех частях мира. И даже если случится ядерная война и весь мир рухнет, алмазы останутся в цветочных горшках на окне Саввы Архиереева.
Глава 12Не верь дневному свету, не верь звезде ночей, не верь, что правда где-то, но верь любви моей[100]
У подножия лестницы их встретила хмурая, некрасивая женщина в старом шерстяном платке и ватнике поверх лёгкого платья – старшая сестра Миры и Георгия, Изольда. Она сообщила, что у смотровой площадки их ожидает вилюйгэсстроевкий уазик – товарищ Байбаков позаботился. Услышав о Байбакове, Анна насупилась. Очень уж ей не хотелось поддерживать светскую беседу с местным руководством, тем более в присутствии Георгия.
– Самого нет, – успокоила её Изольда. – Жена из России вернулась, он и прислал водителя.
Сказав так, она повернулась и быстро пошла вверх по лестнице, едва прикасаясь правой рукой к перилам. Она шла, будто гвозди заколачивала – каблуки её туфель громко стучали по доскам ступеней. По обе стороны лестницы ей салютовал почётный караул берёзок. Их голые стволы казались ослепительно-белыми на фоне пасмурного неба. Шествие Изольды выглядело довольно торжественно. Для завершения картины не хватало лишь бравурного марша.
– Мне надо зайти на почту. There should be a letter there.
Бегло глянув на часы, Георгий подтолкнул её к нижней ступеньке.
– Тогда надо торопиться, – проговорил он, и Анна кинулась вверх по лестнице.
Она бежала, порой перепрыгивая через ступеньку. Она считала площадки: одна, вторая, третья. Казалось, ещё немного – и она нагонит Изольду, но та удалялась так быстро, словно Анна стояла на месте. О Георгии Анна и вовсе позабыла бы, если б не слышала постоянно его уверенные шаги за спиной. Лестница казалась бесконечной, а тут ещё невесть откуда взявшийся ледяной ветер. Сорванца интересовали не только кроны чахлых берёзок. Холодными пальцами он хватал Анну за колени, лез под подол, вышибал слёзы из глаз. А ведь Аграфена, насмехаясь над её шелковыми нарядами и джинсами фасона super flared[101], совала ей какие-то ужасные ватные штаны. «К следующему приезду сошью тебе штаны из замши, а пока вот возьми эти», – так говорила она, но Анна наотрез отказалась, тем более что Георгий тоже пренебрегал одеждой таёжников. Действительно, оба они выглядели на фоне местного антуража выжившими из ума стилягами. Аграфена назвала их бумажными цветами, лежащими в грязи. Расставание с безымянной речкой и её хозяйкой внезапно оказалось горьким, и Анна благодарила налетевший холодный сквозняк, предоставивший благовидный повод для нечаянных слёз.
Они перевели дух на смотровой площадке. Вилюйгэсстроевский уазик тарахтел двигателем неподалёку, а Изольды и след простыл.
– На почту! Быстрей! – скомандовал Георгий, засовывая Анну с багажом на заднее сиденье автомобиля.
Всю дорогу до почтового отделения пожилой и строгий водитель, заступивший на место трагически выбывшего Лёвки Витюка, ворчал, сетуя на начавшуюся распутицу и безалаберность пассажиров, которые решили тратить драгоценное время на посещение почты.
– Она скучает по дому. Не понимаешь? Думает, а вдруг письмо, – оправдывался Георгий.
– Дак, через сутки будет дома. Новости узнает из первых уст. И писем не надо, – отвечал водитель.
– Ты Господь Бог, чтобы знать, где кто будет через сутки?!! – взъярился Георгий, и Анна тут же вспомнила о своём страхе.
Что, если самолёт действительно упадёт в сибирские болота? Подгоняемая этой мыслью, она ворвалась в почтовое отделение. Георгий без церемоний растолкал небольшую очередь, расчищая для неё дорогу:
– Не видите, женщина на нервах? Москвичка. Москвичи все нервные.
Люди из очереди уставились на неё с холодным, пристальным любопытством, но посторонились, давая возможность обратиться к невзрачной и бесполой личности за стойкой.
– Евгений Викторович Канкасов. Письмо. Из Москвы. Есть? – выпалила Анна.
– На чьё имя? – ответили ей.
– На моё!
– А вы Джина Лола Бриджида?
– Нет. Я Анна Канкасова.
– Давайте паспорт.
Паспорт её оказался почему-то у Георгия во внутреннем кармане.
– Это ваш муж? – полюбопытствовали из-за стойки.
Очередь заволновалась.
– Неужели Жоркина Светка вернулась?
– Из Москвы-то? К нам? Ха-ха!
– Да это не Светка, хотя похожа.
– Да Жорка разведён!
– Вот именно! И может опять жениться.
– Георгий, это твоя новая жена?
– Нет. Она замужем за каким-то панасюком.
Сказав так, личность за стойкой продолжала изучать штампы в паспорте Анны.
– Давайте же письмо! Я уверена, оно есть!
– Сашка! Давай письмо! – Георгий хряпнул кулаком по стойке.
Очередь притихла.
– У, бешеный! Зверью прививки от бешенства делает, а о себе позабыл, – проговорил кто-то, и письмо действительно тотчас же явилось.
Анна распечатала и развернула его так торопливо, что едва не разорвала в клочья. Отец излагал в своей обычной требовательной манере.
«Здравствуй, дочка!
Когда ты получишь это письмо, Гертруда Оганесовна уже будет лежать на Хованском кладбище. По иронии судьбы ты была предпоследней, с кем она говорила при жизни, а последним был я. От неё я узнал о вашем разговоре. На похороны ты не успела, но всё равно поторопись вернуться в Москву. Клавдий Васильевич сообщает мне, что телеграммы от Гамлета продолжают поступать. Я советовал ему написать заявление в милицию, но он не хочет впутывать следственные органы в свои семейные дела. Ты понимаешь почему. Последнюю телеграмму получил от тебя две недели назад, но я спокоен. Уверен, ты всё ещё там и уж ты-то не пропадёшь. Уж ты-то вернёшься цела и невредима. Я рассчитываю на твоё здравомыслие, ведь ты моя дочь».
Читая письмо из дома, она то и дело посматривала на Георгия, спотыкалась об его внимательный взгляд, устремлённый в исписанный отцовскою рукою лист, и продолжала чтение. Ей нравилось, что Георгий читает письмо из дома вместе с ней. Это сближало их, делая почти родными.
В письме довольно обстоятельно приводились подробности похорон Гертруды Тер-Оганян: описание выражений лиц и поведения присутствовавших и даже их одежда. Отец не раз выразил уверенность в том, что товарищ Цейхмистер искать пасынка не будет. Письмо заканчивалось знакомым затейливым росчерком. Далее следовали дата и адрес – улица Горького. Отец писал письмо в своём рабочем кабинете. Анна сложила письмо и сунула его в карман.
– Папка, – тихо проговорила она. – Father.
– Деловой человек, – кивнул Георгий. – Такие везде нужны: и на улице Горького, и на безымянной речке. Скучаешь?
– I’m worried[102]. Надо домой.
– Машина ждёт.
За окном тарахтел двигателем знакомый уазик «Вилюгэсстроя». Почему водитель не глушит двигатель?
– Папаша у тебя деловой. Москва. Улица Горького. Центр! Наверное, Красную площадь видать из окна кабинета. Мавзолей! – проговорил Георгий. – А я-то… Вам не сгожусь…
Он выглядел откровенно расстроенным. Устроившись на заднем сиденье уазика, сосредоточенно протирал запотевающие стёкла своих очков.
– Ты сгодишься. Папка одобрит. I’m sure![103]
Анна порывисто обняла его.
– Надо торопиться. До рейса осталось три часа, а дороги тут сама знаешь какие. Осень. Распутица.
За окном действительно моросил ледяной дождик. Мелкие капли, сбегая к подоконнику, оставляли на окне длинные следы.
– Нам пора.
– We have to go[104].
Анна бежала к зданию аэропорта, часто оскальзываясь на снегу. Тёплая куртка Георгия дважды соскальзывала с её плеч, а засунуть руки в рукава она нипочём не соглашалась. Волосы обоих убелил тихо падающий первый снег ранней якутской зимы. Зал аэровокзала встретил их душным теплом.
Георгий настоял, и Анна сдала свой чемодан в багаж. До посадки ещё оставалось время, и они отошли в сторонку, к витринному окну, за которым курился печными дымками городок Мирный. Начало сентября, а всё вокруг белым-бело. Чистый снег испещрён мириадами следов, негатив неба звёздной ночью. Опять зал ожидания аэропорта. Опять витринное окно и размеренная надёжная работа на лётном поле. С этого началось их знакомство. Этим оно и закончится?
– Weird[105]… я побывала во множестве аэропортов. Все они одинаковы. Я боялась летать, и любой аэропорт связан для меня с чувством страха. Этим и похожи. Ну и ещё вид за окном – то кактусы и пальмы, то голая степь, то горы. А тут всё иное. И первый снег в начале сентября, и страха нет.
– Вот.
Георгий раскрыл ладонь, подал её Анне. Анна приняла его ладонь обеими руками, как принимают блюдо с изысканными яствами. Он вздрогнул, подумав: уж не целовать ли собралась, на короткое время сомкнул ладонь. Она рассмеялась.