А запах гари настиг меня уже на трапе самолёта. Запах лесного пожара явственно чувствовался, несмотря на влажную дождевую дымку. Впрочем, сырая прозглая погода в середине лета – для этих мест дело обычное. В аэропортовском автобусе также толковали о лесных пожарах.
– Лес горит северо-западней, на Индигирке, но сюда доносит.
– Я вчера звонил в Якутстк. До них тоже доносит.
– Лес горит на большой площади. Кум вчера писал: «в наших лесах полно зверья. Зверь бежит от лесных пожаров».
Прислушиваясь к разговорам, я рассматривал сопки в пятнах снега и огромный транспарант «Добро пожаловать на Колыму – золотое сердце России».
Золотое сердце.
Собственно, именно страсть к золоту привела меня сюда.
Казалось бы, в моём возрасте человек должен расстаться со страстями. В 75 лет на первый план выходит здоровье. Но именно со здоровьем-то у меня как раз проблем нет. Люди моей конституции, сухощавые, незаметные и некрупные, бывают чрезвычайно выносливы. Живу я на свете давно. Пережил «оттепель», застой, развал СССР. Хорошо помню две голодовки. В детстве – послевоенную. Голодовка же 90‑х явилась результатом крушения советского «титаника» и низведения научных кадров, к которым имею честь принадлежать, до уровня нищебродства. Да, так и есть. Привыкший проводить отпуск в Крыму, в академических санаториях, в 90‑е годы, низведённый до полуголодного нищенства, я пристрастился к путешествиям автостопом. Так проехал половину Сибири, Забайкалье, Амурский край и волшебный Алтай. До Бийска и далее ехал автостопом от самой Москвы.
Колыма мне тоже не в новинку. Первый эксперимент с путешествием по трассе Р504 был мною предпринят в 1996 году, в возрасте пятидесяти лет. Моей целью тогда являлся небольшой посёлок золотопромышленников на берегу одноименного притока Индигирки. Нет, я не собирался заниматься мытьём золота в компании тамошних аборигенов. Зачем полоскаться в холодной воде, вскормленной ледником речки, привлекая к себе недоброжелательное внимание местных неформальных авторитетов, если можно сразу, без особого труда достать из земли несколько килограммов золота? Я обладал важной и достоверной информацией о зарытом в некоем месте кладе. Я знал точные координаты того места и координаты эти совпадали с местом расположения посёлка Эльгинский. По прибытии на место, после первой, прикидочной, рекогносцировки я понял, что клад зарыт на огороде одного из домовладений. Дом на приречной улице принадлежал бригадиру золотого прииска, некоему Душильскому. Одним словом, моё путешествие двадцатишестилетней давности оказалось не вполне удачным. Как следует покопаться на огороде приискового бригадира мне не удалось, и я отправился в сторону Магадана, как и прибыл на попутных машинах.
Важное замечание: поскольку Эльгинский находится примерно на середине трассы «Колыма» на половине пути к Якутску, то добраться до него одинаково «просто» как от Магадана, так и от Якутска. Ныне Эльгинский – это территория, где, по имеющимся у меня сведениям, никто не живёт. Таким образом, бывший огород бригадира Душильского в моём полном распоряжении.
Моё путешествие 1996 года стартовало в Якутске.
Что представляет из себя путь из Якутска в Магадан по трассе Р504 «Колыма» спросите вы? Готов объяснить.
Якутск – небольшой приятный городок, расположен на левом берегу Лены. Железной дороги и мостов через Лену в Якутске нет. Эта особенность не является недостатком именно Якутска. Через Лену нигде нет мостов. Из городских достопримечательностей наиболее приятная для меня – Музей мамонта. Там мне удалось поговорить с научными сотрудниками о трогонтериевом слоне. Трогонтериевый слон – это более древняя форма шерстистого мамонта, обитавшего более 100 тысяч лет назад, в период среднего плейстоцена. Его другое название – степной мамонт, который по сравнению с шерстистым мамонтом имел более короткое тело и высокий рост. Такие слоны считаются самыми крупными, которые когда-либо обитали на Земле. Считается, что их рост был более 4 метров, а вес достигал 10 тонн. Их тело было покрыто шерстью лишь частично. Впрочем, трагонтериевый слон – это всего лишь один из поводов, а мне хотелось ещё раз осмотреть экспонаты музея, среди которых много уникальных находок, извлечённых научными сотрудниками музея из вечной мерзлоты.
Трасса «Колыма» стартует на правом берегу реки в Нижнем Бестяхе. Зимой реку пересекают по зимнику. Летом между Якутском и Нижним Бестяхом курсирует паром, на котором я и переправился в 1996 году.
В Нижний Бестях кроме паромов приходит и грузовая железная дорога. В 1996 году там уже были оптовые продовольственные базы с киргизами, узбеками и их обычным товаром: бабанами, финиками, изюмом, халвой и прочим.
От Нижнего Бестяха до Чурапчи ровно 160 километров. Помнится, в 1996 году Чурапчинском улусе я оказался на праздновании Ысыаха – якутском празднике, приуроченном к дню летнего солнцестояния. В это время на севере ночь бела, как день, и я провёл её в настоящем Чум-утене. Вот это приключение!
От Чурапчи до Черкёха 48 километров – рукой подать. Здесь расположен основанный в 1977 году мемориальный музей «Якутская политическая ссылка», который мне удалось рассмотреть.
На 237‑м километре трассы «Колыма» я сфотографировался рядом с дорожным знаком Ытык Кюёле. В сам посёлок попутка меня не завезла.
На 390‑м километре трассы расположена большая промбаза-помойка под названием «Хандыга», а в 30 километрах перед ней паромная переправа через реку Алдан.
На следующей попутке я проехал ещё 69 километров до посёлка дорожников под названием Тёплый Ключ. Тёплый Ключ здешняя граница Севера и Крайнего Севера. Минуя Тёплый Ключ, путешественник попадает в Оймяконский, самый холодный, район России, а может быть, и всей планеты.
Из Тёплого Ключа я выезжал на попутном уазике «буханке» утром 8 июня. Градусник показывал + 8 градусов. К полудню воздух разогрелся до + 31 градуса по Цельсию. Но я не замечал духоты, не страдал от большого хода температуры. Зачарованный головокружительными видами, я глазел по сторонам. При опущенном стекле в кабину уазика попадала не только пыль. Кровососы тоже беспокоили меня, но я неотрывно смотрел на конусовидные, поросшие леском вершины в пятнах нетающих ледников. Из-под скал текли натаявшие от жары ручьи. Мы на полном ходу пересекали частые, мелкие и звонкие речки, к сожалению, слишком мелкие для купания. Вода в таких речках чистая и вкусная. А на речках покрупнее и поспокойнее я заметил наледи толщиной до полутора метров. Мой водитель, видом и ухватками похожий на описания античного персонажа по имени Харон, останавливал уазик возле ручьёв, жадно черпал горстями воду и меня учил:
– Пей… пей! Это талая вода. Тысячу лет назад она пролилась на эти места дождями. Пей! От такой воды мертвецы оживают!
И я черпал горстями воду вместе с мелким песочком. Пропускал его меж пальцев с тайной надеждой увидеть вдруг блеск золотых крупинок. Однако Юдель Генсбург, без сомнения, оказался удачливей меня.
После Тёплого Ключа, примерно через 70 километров, небольшой посёлок под названием Развилка. А потом на протяжении 500 километров дорога совершенно пустая – ни одного населённого пункта, ни одной заправки, ни одного огонька на обочине дороги, которая петляет по горам. Насколько я помню, на пути от Тёплого Ключа до Усть-Неры мы не обогнали ни одного автомобиля и ни одного не встретили. Молчаливый водитель держал скорость не выше пятидесяти километров в час.
– Берегу шины, – пояснил он. – Острые осколки гранита режут резину, как горячий нож масло. Поедешь быстрее – лишишься колёс.
Сразу за развилкой дорога готовит путникам серьёзные испытания. Сначала их ждёт Жёлтый, а потом и Чёрный прижим. Вот мы проехали дорожный знак «Ручей 608 км» и вкатились на дальстроевский деревянный мостик. Сразу за мостиком начинается Жёлтый прижим. Дорожная колея шириной не более четырёх метров жмётся к склону сопки. Слева крутой откос обрывается в реку. Справа серая с жёлтыми прожилками скальная стена. Вперёд обзор хороший. Никаких сюрпризов. Желтый прижим на деле оказался не таким страшным, как байки о нём. Так думал я, но недолго, а ровно до тех пор, пока уазик моего сурового Харона не миновал шеренгу деревянных, украшенных пластиковыми букетами крестов. Крестов не старых, не потемневших от времени. На каждом была табличка с именем. На некоторых крестах значилось по нескольку имён. Уазик ехал медленно, и мне удавалось прочитывать эти скорбные списки сверху донизу. Некоторые из них являлись поминанием целым семьям. Миновав этот импровизированный мемориал человеческому легкомыслию, мы покатились дальше.
Пока я размышлял о том, какие обстоятельства привели погибших бедолаг к жёлтому прижиму, хорошо укатанная грунтовая колея вилась меж склонов сопок, подобно гигантской анаконде. Виды впечатляли. Неподражаемой, космической красоты пейзаж занимал всё моё внимание. А дорога между тем снова потащилась в гору. Уазик, натужно рыча мотором, взбирался по склону сопки, по узкой – двум легковушкам не разъехаться – колее, прижимаясь правым своим боком к каменному отвалу. Скала в этом месте была угольно-чёрного цвета. Колёса поднимали в воздух облака тёмной, похожей на печной дым, пыли. Дорога завилась серпантином. Обрыв с левой стороны становился всё выше. Водитель сбросил скорость. Теперь спидометр уазика показывал не более двадцати километров в час.
– Чёрный прижим, – проговорил мой Харон. Крестное знамение в его исполнении напоминало болезненную судорогу. – А внизу – Восточная Хандыга. Это, по местным меркам, не ручей какой-нибудь, а настоящая река, приток самого Алдана! Дорога здесь очень тяжёлая. Из-за скальных выступов можно не увидеть встречной машины. Если она появится, мне придётся пятиться до ближайшего «кармана». Тогда уж ты высаживайся. Мало ли что. Бережёного Бог бережёт.
И он снова перекрестился.
Вниз, на реку, смотреть страшно, и я принялся искать глазами придорожные кресты. То ещё занятие, не из приятных. Но такой уж я человек: если и случаются в жизни с кем-то какие-либо неприятности, вплоть до гибели, то я всегда почему-то радуюсь. Ведь случилась эта неприятность с кем-то другим, а не со мной. И ещё. Я надеялся прочитать памятные надписи на крестах. А вдруг да и увижу я там знакомое мне имечко? Гамлета Тер-Оганяна, например?