Таким образом, мы проскочили расстояние от Усть-Неры до Магадана за полтора дня. До рейса на Москву оставались ещё сутки, и я смог увидеть магаданский краеведческий музей и кладбище старых кораблей, а вот касаток в бухтах Гертнера и Нагаева[115] мне повидать так и не удалось.
Так, в 1996 году я покидал Колымский край без надежды когда-либо вернуться сюда.
И вот по прошествии двадцати шести лет я, теперь уже глубокий старик, стою на обочине трассы Р504 «Колыма» у поворота на аэропорт Магадана в надежде, что на этот раз я выждал достаточно и не попадусь в ловушки, расставленные мне капитаном Архиереевым. Мне не нужно ехать в город и селиться в гостиницу. Мне нужна попутка, следующая в сторону Усть-Неры и далее до территории Эльгинский, где, как я слышал из достоверных источников, уже 15 лет никто не живёт. Рюкзак стоит рядом со мной на грязной обочине. Под него я подстелил кусок целлофана. Июль, а ветер крепкий и зябкий, проникает под ветровку. Дождь моросит не переставая. Седая моя борода намокла и висит сосулькой. Под ногами намокает пепельно-коричневого оттенка грунт. Вокруг меня в тумане угадываются однообразные горбы поросших лесом сопок. Не веря собственной удаче, я жду появления уазика-«буханки». Какой бишь у него был номер? Сколько лет минуло, а формат автомобильных номерных знаков за это время не поменялся. Ах, да что это я?!! Ведь минуло двадцать пять лет! Уазик моего Харона, наверное, уж заржавел на какой-нибудь свалке. Прах к праху, как говорится. Да и сам Харон… Сколько ж ему может быть сейчас лет? Пожалуй, он должен быть моложе меня лет на пятнадцать, а значит, он не такой уж и старый. Мои размышления прервал совершенно резонный вопрос:
– Вам куда? До Усть-Неры или дальше?
– Мне в посёлок Эльгинский. От Усть-Неры по прямой примерно восемьдесят километров, – автоматически ответил я.
– Эльгинский упразднён в 2007 году, – был ответ.
Через опущенное стекло водительской кабины незнакомец смотрел на меня испытующе, будто на давно позабытого родственника. Он не заглушил двигателя уазика, а перегнувшись через пассажирское сиденье нажал на ручку, и пассажирская дверь распахнулась. Из кабины повеяло сухим уютным теплом, а во мне боролись два желания. Первое: оббежать автомобиль спереди или сзади и посмотреть номерной знак. Действительно, как же так? Как я смог до такой степени замечтаться о былом и не заметить приближения попутки? Если б я заметил её заранее, то смог бы и прочитать номерной знак. Вторым моим желанием было поскорее забраться в тёплую кабину и поднять стекло. Наверняка у водителя и печка включена и радио «Шансон» он слушает в дороге.
В конце концов возобладало второе желание, и я схватил рюкзак.
– Осторожно! – донеслось из кабины. – Рюкзак грязный.
– А вот и нет! А вот у меня целлофанчик подстелен.
Поставив рюкзак на сиденье, я быстренько свернул целлофан испачканной стороной внутрь и бросил на полик, себе под ноги.
– А вот так вот. Ловко, правда? – проговорил я, захлопывая за собой дверь и поднимая стекло, чтобы наконец согреться.
Водитель тронулся с места. Печка у него действительно работала, и «Шансон» потихонечку мурлыкал. Красота! Я уже настраивался на то, что мой Харон 2.0 в ближайшие три часа будет намертво молчать. Но я обознался. Вместо Харона 2.0 лукавые духи народа саха подсунули мне некое подобие веселого Диониса.
– Из России прибыл. На самолёте, – с ходу проговорил он, и заявление его не подразумевало каких-либо сомнений или какого-либо вопроса.
Я молчал, дожидаясь продолжения, и через мгновение камнепад вопросов и комментариев к ним обрушился на меня.
– С туристической целью? У нас туристов не любят. Проблем много от туристов. Туристы у нас попадают во всякие истории, а нам спасай их. Ты знаешь, по какой дороге мы едем, старина?
На этот раз он пожелал дождаться ответа, и я промямлил:
– Трасса эр пятьсот четыре «Колыма».
Он рассмеялся.
– Это только юридически так. А фактически это дорога костей. Обе обочины устланы костями зэков, ты только представь. Представил?
– Не могу… – вяло ответил я.
– Трассу строили зэки. Умирали тыщами от тифа и цинги. В сорокаградусный мороз валили лес. Но о золоте в те времена никто слыхом не слыхивал. До войны добывали олово. После войны уран. А золото… Да в этих речках – в некоторых! – золото хоть горстями черпай. Летом артели сбиваются и моют. Моя кума – учительница в школе на посёлке. Ягодное. Не знаете? Ей летом полагается отпуск и оплаченный билет в Россию, но она никуда не ездит. Всё лето золото моет и сдаёт его чеченцам. Вот такой вот бизнес.
Вообще-то недра у нас принадлежат народу, – тихо проговорил я. – А подобный промысел…
Я ещё раз глянул на Харона 2.0. Его решительный вид, твёрдый, с наглецой взгляд, шрамы на подбородке и над левой бровью убедили меня в неуместности разглагольствований о законности тех или иных занятий.
– Вообще-то да, – продолжал между тем Харон 2.0. – Но народ народу рознь. На рудниках мёрли активней, чем на лесоповале. Но рудники к «Дальстрою» отношения не имели. Рудники – это по Тенькинской трассе. Не слышали?
– Нет.
Несмотря на всю свою наглось и досадную привычку бестолково балагурить, он колебался и кряхтел несколько долгих минут, прежде чем решиться задать главный, волнительный вопрос:
– Вы оттуда, что ли? Из Эльгинского? Золото мыли? В каком году уехали?
– Простите, забыл представиться.
Назвав своё имя, я счёл возможным дать некоторые пояснения.
– Я в Эльгинском никогда и не бывал. К золотодобывающей промышленности прямого отношения не имею. Собственно, и косвенного тоже. По профессии я гидролог. Когда-то давно, можно сказать, в ранней молодости имел отношение к проектированию Вилюйской ГЭС. А в Эльгинский еду с экскурсионной целью. По памятным местам, так сказать. Там когда-то жили мои друзья…
– Тогда вы должны знать Архиереева. Припоминаете? Это капитан НКВД. У него есть одна примета: золотые американские часы. Ходили слухи, будто сам Берия ему их подарил, – с весёлой безаппеляционностью произнёс мой собеседник и замолчал, словно давая мне возможность переварить эту новость.
Сердце моё сжалось. Выходит, пятьдесят лет – не штука. Выходит, и через пятьдесят лет эти дикие места помнят капитана Архиереева. Выходит, глупый карась (я!) всё-таки клюнул на оставленную капитаном наживку.
Собрав последнее мужество, я произнёс:
– Знал я Архиереева. И часы его знал.
Странно, но заявление это несколько охладило моего горячего собеседника. Из Диониса в стиле антик он превратился в обычного, пасконного мужика-работягу, вполне разумного человека, не чуждого, кстати, эмпатии.
– Про Архиереева это я так брякнул, сдуру. Сам его никогда не видел. Бабушка и дедушка рассказывали, дескать, был такой капитан да и помер. Да и дедушка с бабушкой давно уж мертвы. А в Эльгинском сейчас никто не живёт. В настоящее время в поселке находится база прииска ООО «Восток». Разрабатывают Тонорскую россыпь, что юго-восточнее поселка. Работают только в летнее время, вахтовым методом. Зимой там никого. Такие морозы, что боже упаси. Всего их человек десять, я думаю.
Закончив свою речь, он резко затормозил. Я не успел опомниться, как мой Харон 2.0 уже и сам выскочил на дорогу, и меня рукой манил, дескать, вылезай. Пришлось повиноваться. Я нехотя вылез на дорогу.
– Думаю, вы человек учёный. Будете о поездке статью писать и в Интернете публиковать. Поэтому смотрите, товарищ. – Он назвал меня по имени, которое вам знать необязательно. Для вас я просто товарищ и не более того. – Это лежнёвка, которая ещё со времён «Дальстроя». Зэки валили лес по обочинам дороги, укладывали лежнёвку и гати. Сверху насыпали грунт. Грунт, мелкий гравий брали, здесь же, неподалёку, в карьере. Возили на себе, тачками. Опять-таки, в те времена никакого строительного надзора, никаких лабораторий не было, но работали не за страх, а за совесть. Лес клали брёвнышко к брёвнышку по триста кубов на километр. Дорога хорошая получилась. Была дорога. Потому грунт с лежнёвки со временем сносится. Да так сносится, что боже упаси! А почему сносится? А вот почему: дожди, как, например, сейчас. Машин на трассе с каждым годом всё больше, и они всё тяжелее. Тоннаж грузоперевозок год от года возрастает. Север живёт и развивается, несмотря на то что пишут в газетах.
Он говорил ещё что-то. Долго говорил. Я внимательно слушал, стараясь не пропустить ни звука. Странное дело, почему-то теперь он казался мне смутно знакомым, пришедшим из прошлой жизни давно потерянным и вновь обретённым родственником. Я ждал слов «Архиереев» или «капитан». Но мой собеседник частил своё «Боже упаси». Однако давешнего весёлого балагурства в его тоне больше не было, словно он, понимая о допущенной оплошности, прикусил язык.
– В газетах пишут о мёртвых посёлках по обочинам трассы «Колыма», – торопливо вставил свои пять копеек я. Очень уж хотелось поскорее задать главный измучивший меня вопрос. – Вот, например, Эльгинский. Кроме работников прииска, там других жителей нет?
Мой собеседник приосанился.
– Сам-то я не из ссыльных. Боже упаси! Родители добывали богатства местных недр шлиховым методом. Не здесь, а в западной Якутии. Город Мирный. Не слыхали? Мой дед долго там работал ветеринарным врачом. И отец мой там родился. А Эльгинский рудник закрыт. Это место называют «территория Энгинская». Мне как русскому немного обидно, потому что окрестным якутским сёлам хоть бы хны. Там-то людей год от года меньше не становится.
Мой собеседник запечалился, умолк, закурил. Мы постояли немного под моросящим дождём. Потом он, словно вспомнив о чём-то, кинулся к машине. Откуда-то взялся объёмистый тормозок. В тормозке оказались кроме прочей хорошо пахнущей снеди и самые обычные оладьи. Харон вытряхнул их из пакета под ближайшую ёлку. Туда же вылил поллитра кефира жирностью 3,2 % – так было написано на пакете.