Из-за спины старухи выглядывает на вид совсем не опасная остроухая собака. Вторая собака, с обрезанными ушами и хвостом, очень крупная и белая, как снег, топчется неподалёку, обнюхивая примятую моими ногами траву. Очень смуглые, перевитые выпуклыми венами, кисти старушечьих рук сжимают смартфон марки Samsung. Смартфон!!!
Я не поверил собственным глазам. Нацепив на нос очки, я подошёл к ней поближе.
– Можно потрогать? – Она улыбнулась. – Это подарок Саши. Колдовская вещь.
И она протянула мне смартфон.
Дисплей гаджета оказался разблокированным, и я увидел частокол «шашечек» в правом верхнем углу – сеть работала прекрасно.
– Ты будешь ночевать прямо здесь? В палатке? – спросила старуха. – Хорошее дело. Надеюсь, Эhэкээн этой ночью не потревожит тебя.
Я кивнул головой, в свою очередь рассматривая собственный смартфон, где Locus Map показывал мне, что мы со старухой оба стоим в том самом месте. В ТОМ САМОМ МЕСТЕ!!!
Я молчал. Волнение комом встало в горле, мешая мыслить ясно. «Эhэкээн» – женщина произнесла знакомое мне слово, которое до неё произнёс водитель.
– Я вижу, тебе давно перевалило за семьдесят. Но ты сильный духом человек, крепкий и здоровый, раз смог проделать такой путь, – проговорила старуха.
– Я?.. Путь?.. Я просто турист. Эльгинский… я мечтал побывать здесь много лет…
– Крепкий. Ничем не хуже молодых охотников Торганая и Кэрэмэна или мастеровитого Дабаана, хитроумного Потапа Прохорова, или многогрешного Павла Паникадилова. Богатых тоже был смелым и сильным человеком, и много моложе тебя…
Она внезапно умолкла, прикрыла ладонью рот, словно опасаясь, что запретное слово выскочит оттуда против её воли. Она смотрела на меня. Её улыбчивые глаза превратились в узкие щёлки. Такие лица бывают у пятилетних детишек с диагностированным отставанием в развитии. Мы молчали. Она стояла лёгкая и прямая, будто юная совсем, а мои ноги уже начали уставать. Под ложечкой сосало от голода, и всё тело настоятельно требовало отдыха. Мне бы поставить палатку, развести огонь, вскипятить чай и растянуться наконец в спальном мешке, дать отдых усталым костям. Но старуха всё не уходит. Ждёт чего-то? Что-то ещё хочет сказать?
– Благодарю за комплимент. Благодарю за заботу, – с некоторым раздражением проговорил я.
– Тебе доводилось здесь бывать…
Вопрос или утверждение всё-таки выскочил изо рта старухи. Я колебался, не зная, что ответить.
– Я проделал долгий путь и очень устал, – проговорил я, хватаясь за лямки своего рюкзака.
Сейчас я достану палатку и примусь наконец за работу. Увидев мою занятость, старуха отстанет сама. Отправится к себе… где там она живёт?
– Юдель Генсбург, Фейгеле Ицкович, Мойша Гиттельман. Я могла бы долго перечислять имена и фамилии ашкеназов, похороненных в здешних братских могилах…
Рюкзак выпал из моих ослабевших пальцев. Сердце учащённо забилось. Мне показалось, или старуха на самом деле произнесла имя Юделя Генсбурга? Возможно, это та самая экенкийка, которую я видел в этих местах 26 лет назад. Нет, не может быть! Та женщина уже в 1996 году была очень стара, ей было хорошо за восемьдесят. Её звали… Как же, чёрт побери, её звали? У якутов и эвенков обычно бывают архаичные русские имена и фамилии. Анна, Аглая, Аграфена? Прохорова, Прокофьева, Пименова?
– Меня зовут Ан дархн хоту́н, а моего мужа – Ан дархн тойо́н. Мы живём здесь отшельниками вместе с нашим дедушкой, и нам нет резона скрывать наши подлинные имена, прикрываясь паспортами и именами русских христиан. Костёр, чай, хорошая горячая пища – оставь эти заботы мне. Законов гостеприимства не может отменить даже технический прогресс, рабами которого всё вы являетесь.
Увидев прямо перед собой фиалковые пронзительно ясные глаза старухи, я наконец-то осознал до конца, печенью и прочим своим непутёвым ливером, что ловушка, расставленная мне Архиереевым и Цейхмистером при участии моей собственной алчности, захлопнулась. Птичка пропала.
Старуха удалилась в сопровождении своих собак, оставив мою усталую голову в распоряжении тяжёлых дум. Закончив с палаткой, я набрал на пепелище Душильского несколько гнилых досок и развёл костёр. Дело оставалось за водой, которую я думал набрать в реке. Время близилось к полуночи. Дым от моего костра уходил вертикально в розовеющее небо. А на западном горизонте разгорелся пожар куда более яркий, чем мой костёр.
Кто бывал на Севере, тот знает, как бесконечно прекрасен северный закат. Кажется, что нежное розовое сияние будет длиться вечно. Но он радует лишь до рассвета, после чего выцветает, превращает в душный, заполненный гудением гнуса день.
Таковы северные летние ночи – под небом светло, как днём. Прекрасно видно каждую травинку, каждую ямочку и кочку. Я уже достал из рюкзака пару пустых пластиковых бутылок и собрался отправиться к реке по воду, когда на треск и дым моего костра следом за своими собаками пришла их хозяйка, на этот раз в сопровождении мужа. «Отшельники» явились с полными руками различной снеди, которую не потребовалось даже разогревать. Меня будто бы ждали, будто б специально готовились к приёму «дорогого гостя».
Потом был высокий костёр и травяной чай, завариваемый почему-то в широком пятилитровом казане. К чаю прилагались различные хорошо приготовленные закуски. Не только мясо и рыба, но и вкуснейшая каша с ярко выраженным сливочным вкусом и сами сливки, и сливочное масло в капельках испарины. За едой нам прислуживала немолодая русская женщина, которую супруги называли то «дочкой», то «Изольдой». Алкоголь не предлагали. Однако от непривычной и обильный пищи я скоро сделался словно пьяный. Под чай велись разговоры. Хозяева ни о чём не спрашивали меня, лишь разглагольствовали сами. При этом хозяйка всё время бросала на тлеющие угли костра пучки какой-то пахучей травы. Время от времени она принималась танцевать, двигаясь с поразительным для её возраста изяществом под серебристый перезвон спрятанных где-то на её теле бубенчиков. В перерывах между едой и танцами, хозяйка рассказывала своему мужу истории из жизни каких-то щитолицых, о племенах Ворона и Сокола, непрестанно воевавших друг с другом. Насколько я понял хронологию этих притч, события, описываемые в них, имели отношение к культуре каменного века, в которой жило население Якутии до прихода русских казаков. Эти притчи имели, конечно, какой-то потаённый смысл. «Сказка – ложь, да в ней намёк» – так трактовал двести лет назад русский гений. Но я-то не гений и намёков старой хатун не понял.
Я пытался расспросить эвенков о медведе, или дедушке, как они его назвали, но оба супруга и их старая прислуга избегали прямых ответов. Говорили примерно то же, что и водитель уазика: в Западной Якутии лесные пожары и медведи перебежали в Оймяконский улус, где пока пожаров нет. Сами хозяева от пожара береглись, и перед отходом ко сну старая Изольда принесла с реки ведро воды, которое опорожнила на тлеющие угли.
Спать улеглись во втором часу белой северной ночи. Утомлённый долгой дорогой и обильной едой, я проспал мёртвым сном едва ли не до полудня. При свете дня, ещё более яркого, чем минувшая ночь, все давишние тревоги показались мне пустыми. Я ощутил прилив сил и тут же схватился за лопату. К шести часам вечера я вырыл яму размером с могилу. К восьми часам явились супруги-эвенки с Изольдой все трое основательно нагруженные разнообразной снедью. Трапеза с танцами и рассказами повторилась.
К конце третьего дня моего пребывания на территории Эльгинский, могила превратилась в глубокую траншею. При этом я доковырялся до слоя твёрдого, как гранит, льда, но более ничего не нашёл. Половину третьего дня старый эвенк провёл на бруствере траншеи, наблюдая за моей работой. К концу дня он сменил позу и закурил свою длинную, похожую на дамскую, костяную трубочку. Я продолжал копать, уже не надеясь ни на что. Эвенк Аан дархан тойон, или как его там, хотя бы не задал вопросов, и я благодарил за это провидение.
– Ты не сделал главного, и оттого удача от тебя отвернулась, – проговорил он, когда трубка его погасла.
Я остановился, отложил в сторону лопату. Я очень устал. Мне не хотелось слушать очередные истории из жизни щитолицых или об убийственных стычках между первобытными племенами, обитавшими в этих краях в доисторическую эпоху.
– Что же я ещё не сделал? Сорок два года! Сорок два!!!
Я опустился на корточки, на дно вырытой мною траншеи. Испещрённая ледяными прожилками земляная стена холодила мне спину. Отчаяние, взрощенное на питательной среде запредельной усталости, снедало меня. А эвенк – как, бишь, его там? – смотрел на меня сверху вниз.
– Твоё отчаяние напрасно, но у нас есть свои традиции, – проговорил он после недолгого молчания. – Ты что-то ищешь в земле или ловишь рыбу, или охотишься на зверя, или жена твоя надумала родить. На всё это есть воля духов, которых надо умилостивить. Понял?
– Что же мне делать? – подавляя раздражение, спросил я.
– Вот, отдай им. – И он сбросил мне в яму какой-то кулёк. – Аладьи испекла Изольда сегодня утром. Положи их под куст ольхи. И добавь к ним ту чекушку, что хранишь про чёрный день.
Аладьи пахли свежим сливочным маслом. Я смотрел в ухмыляющееся лицо эвенка. Казалось, он не лукавит. К тому же мне вспомнился поступок водителя. Тот тоже оставил на обочине трассы какие-то оладьи. Всё логично. Местная традиция. Может быть, что-то в этом и есть, вот только… Откуда ему знать о спрятанной в рюкзаке чекушке?
– Хорошо. Оладьи положу под ольху. Водку вылью рядом. Это всё?
– Не совсем. Хотелось бы перекинуться в преферанс, а нет возможности. Моя жена не вистует, а вдвоём с Изольдой пульку не распишешь. Мы живём уединённо, в глуши уже не один десяток лет. Я соскучился по преферансу. Ни оладьи, ни самогон уже не радуют. Вот так.
И он вздохнул так горестно, что моя разгоревшаяся уже ярость осела до обычной досады немолодого и крепко уставшего человека.
– Вы хотите, чтобы я проиграл вам денег? У меня их немного. И не факт, что я завтра хоть что-нибудь найду, – огрызнулся я.